Рецензия на книгу

• 

  Аноним21 июля 2014 г.

  Ныне принято приглашать фронтовиков в школы, чтобы они рассказывали подрастающему поколению про Великую Отечественную войну. Один из фронтовиков записал свои воспоминания о той войне, выбрав из всего с ним случившегося только такие обстоятельства, о которых мало до сих пор говорилось в литературе. Это известный писатель Даниил Гранин (псевдоним Д.А. Германа) Будучи в очень почтенном возрасте (95 лет), он сумел найти новые слова о Великой Отечественной войне и написал роман-воспоминание «Мой лейтенант» . Таким образом он сделал попытку вспомнить себя молодого, когда был солдатом-лейтенантом-капитаном на той большой войне.
  Эпиграф: «- Вы пишете про себя? – Что вы, этого человека уже давно нет».
  Тот, кого он описал, полностью изменился, и этот изменившийся человек пытается вспомнить и понять себя прежнего, осудить, пожалеть, оправдать … Роман похож на обработанное интервью или дневник, в нём нет фабулы. Основным сюжетом здесь является сама война и необходимость к ней приспосабливаться. Очень много живых наблюдений за психологией человека на войне:
  и в самом начале патриотический порыв, и как обмочился от страха при первой бомбёжке, и как боялся немцев, так что при первой встрече сразу же начал стрелять, и в то же время испугался, что людей убил и побежал… И потом как в окопах сидел под Ленинградом, как перевели в офицерское училище, как с войны в 45-ом вернулся, и как работал после войны в Ленинграде, и даже уже почти современные знакомства с немцами-фронтовиками, почти по классику: «Бойцы вспоминали ушедшие дни и битвы, где вместе рубились они»…У него в книге вообще заметно присутствие немцев, только не персонажей, а раздумья «его лейтенанта» об этих немцах, почему так бежали от немцев в 41-ом, почему немцы Ленинград не взяли, почему вообще так получилось , что Красная Армия все готовилась-готовилась к войне, а как война началась, то армия сдала пол-СССР врагу за несколько месяцев, и остановили натиск нерегулярные части…
  Поэтому, возможно, книга стала известна в Германии, и Гранина пригласили выступить в бундестаге. Редкий случай, когда писателю дали возможность в законодательном государственном органе рассказать о своей книге.Но ответа ни молодой лейтенант, ни автор с учетом последних знаний не предлагают. Единственное, что можно считать ответом, это рассказ о том, как он менялся на войне. Лейтенант ушел на войну интеллигентным юношей, легко цитирующим Киплинга . Когда война подобралась к Ленинграду, он вдруг понял, что война – это не приключение, а тяжёлая работа с огромным уровнем риска, и дальше всю войну уже он руководствовался только этим мотивом. А вернулся матерым мужиком, которому ехать на крыше вагона и при этом пить не просыхая – это нормально, и у которого исчезли куда-то все мечты, фантазии, идеалы юности и из желаний было одно – пить-гулять. О проявлении поствоенного синдрома у фронтовиков, надо сказать, мне еще читать не приходилось, Гранин тут, похоже, первый. Его в свое время спасло то, что в разбитом Ленинграде было очень много работы, приходилось все восстанавливать, и ему повезло с женой, она оказалась мудрой женщиной, которая может и простить-понять-терпеть, и покритиковать, когда надо, и увлечь своей женской привлекательностью.
  Римма, надо сказать, для меня интереснее самого лейтенанта Д. Уже после войны она вышла из КПСС, и вот как она объясняет этот поступок:

  
  « Она пистолетно наставила палец на Таню: - С чеченцами что сделали? И так из года в год. Затравили Твардовского, убили Михоэлса. Когда врут, ещё можно догадаться, А если умалчивают? Устроили Катынь и свалили на гитлеровцев.»

  Все эти обвинения сомнительны с точки зрения исторической правды, при этом подлинные случаи репрессий со стороны Советской власти, свидетелем которых ей довелось стать, она не предъявляет в качестве обвинений, например, не упоминает ни расстрел Кузнецова, ни осуждение Бродского. А в разговорах с мужем вообще в основном не довольна мобилизацией мужчин и низкими зарплатами. Значит, когда надо высказать свои претензии к власти официально, она опирается не на свои личные впечатления, а на какие-то далекие от нее факты, наверняка неинтересные ей, но упоминаемые в антисоветской пропаганде. То есть свои собственные обиды она называть не хочет, предпочитая заменять их рационализациями (по Фрейду). Почему? Автор даже намеков на ответ не дает.
  У самого Даниила Гранина репутация автора, который всегда умел найти такое местечко в литературе, в котором можно было критиковать власть, и при этом саму власть такая критика вполне устраивает, она воспринимает ее как конструктивную.Например, «Иду на грозу». Молодой талантливый ученый борется со своими карьерными коллегами, носителями устаревших взглядов: здесь критика научного руководства, столь необходимая партийному руководству. Гранин не писал о войне, о нем даже было малоизвестно, что он фронтовик. И тут он выступил с книгой о войне, за которую его обласкали в очередной раз. С одной стороны, понятно, хочется вспомнить молодость, переосмыслить. А с другой – неужели его версия войны и есть сейчас желаемый для руководства страны образ правды о войне? Как-то это не «вяжется» с нынешним увлечением патриотизмом…
  У нас в Новотроицке есть одни автор, ныне покойный, который мне сразу же вспомнился при чтении «Моего лейтенанта». Это Мансур Абдулин и его «160 страниц солдатского дневника»:

  
  «А потом и увидел: на высоте, кажется, не более ста метров летят пузатые немецкие бомбовозы. Летят вдоль дороги - по ходу нашего движения - и сыплют бомбы." Падая густой россыпью - того и гляди пришибет пузатая чурка одним своим весом - и ударяясь о землю, эти бомбы не сразу взрывались: за то время, пока они кувыркались и елозили по скользкому снегу, еще не взорвавшись, много можно было успеть сообразить и сделать. Сравнительно много.
  ...Какие-то секунды я вместе со всеми еще продолжаю убегать от падающих бомб по ходу движения, перепрыгиваю через тех, кто, повинуясь команде "воздух!", упал ничком. Где огибаю, а где перепрыгиваю через чурки со смертоносной начинкой, только что упавшие впереди, - их уже с десяток в поле моего зрения. А позади уже пошли взрывы, вдогонку - сплошной грохот и земля сверху. Пока не догадываюсь, что надо резко изменить курс на девяносто градусов - в сторону от дороги!.. Сворачиваю. Но и по этому курсу впереди меня кувыркается в кювет огромная дура. Мне уже не обогнуть ее, потому что лечу я как пуля. "Давно она упала? - спрашиваю себя. - Успею?!" Уже взлетел над ней и злюсь, что медленно лечу, словно магнитом она меня держит над собой... Но вот уже опять бегу, а спина словно чувствует: еще с полминуты можешь бежать, но уж потом падай и влипай в землю... Что-то перелетело через меня и шмякнулось впереди - перепрыгиваю... Через что я перепрыгиваю? Лошадиная голова, уздечка... - узнаю: конь нашего взводного... Падаю наконец, влипаю. Обращаюсь в гибкий лист, как камбала... Вещмешок сорвало взрывом с моей спины и унесло куда-то... Оглушенный, поднимаюсь и забиваюсь в кашле и рвоте, выворачивающих меня наизнанку... Кругом черная земля, снега как не было, окровавленные клочья чьих-то рук, ног, запах горелой земли... Пронзительнейшая боль в ушах. А в голове картинка, которую зрение успело выхватить в минуту дикого пробега: пузатая чурка врезалась в спину коня и свалила его вместе с нашим комвзвода, который как раз хотел спрыгнуть с него - одна нога на земле, а другая еще в стремени... Дорога - кровавое месиво из тех, кто сразу упал ниц при команде "воздух!"...»

  
  Сравните:

  
  «Настоящий страх, страх жутчайший, настиг меня, совсем еще юнца, на войне. То была первая бомбёжка. Наш эшелон Народного ополчения отправился в начале июля 1941 года на фронт. Немецкие войска быстро продвигались к Ленинграду. Через два дня эшелон прибыл на станцию Батецкая, это километров полтораста от Ленинграда. Ополченцы стали выгружаться, и тут на нас налетела немецкая авиация. Сколько было этих штурмовиков, не знаю. Для меня небо потемнело от самолетов. Чистое, летнее, теплое, оно загудело, задрожало, звук нарастал. Черные летящие тени покрыли нас. Я скатился с насыпи, бросился под ближний куст, лег ничком, голову сунул в заросли. Упала первая бомба, вздрогнула земля, потом бомбы посыпались кучно, взрывы сливались в грохот, все тряслось. Самолеты пикировали, один за другим заходили на цель. А целью был я. Они все старались попасть в меня, они неслись к земле на меня, так что горячий воздух пропеллеров шевелил мои волосы.
  Самолеты выли, бомбы, падая, завывали еще истошнее. Их вопль ввинчивался в мозг, проникал в грудь, в живот, разворачивал внутренности. Злобный крик летящих бомб заполнял все пространства, не оставляя места воплю. Вой не прерывался, он вытягивал из меня все чувства, и ни о чем нельзя было думать. Ужас поглотил меня целиком. Гром разрыва звучал облегчающе. Я вжимался в землю, чтобы осколки просвистели выше. Усвоил это страхом. Когда просвистит — есть секундная передышка. Чтобы оттереть липкий пот, особый, мерзкий, вонючий пот страха, чтобы голову приподнять к небу. Но оттуда, из солнечной безмятежной голубизны, нарождался новый, еще низкий вибрирующий вой. На этот раз черный крест самолета падал точно на мой куст. Я пытался сжаться, хоть как-то сократить огромность своего тела. Я чувствовал, как заметна моя фигура на траве, как торчат мои ноги в обмотках, бугор шинельной скатки на спине. Комья земли сыпались на голову. Новый заход. Звук пикирующего самолета расплющивал меня. Последний миг моей жизни близился с этим воем. Я молился. Я не знал ни одной молитвы. Я никогда не верил в Бога, знал всем своим новеньким высшим образованием, всей астрономией, дивными законами физики, что Бога нет, и тем не менее, я молился.
  Небо предало меня, никакие дипломы и знания не могли помочь мне. Я остался один на один с этой летящей ко мне со всех сторон смертью. Запекшиеся губы мои шептали: Господи, помилуй! Спаси меня, не дай погибнуть, прошу тебя, чтобы мимо, чтобы не попала, Господи, помилуй! Мне вдруг открылся смысл этих двух слов, издавна известных — господи... помилуй!.. В неведомой мне глубине что-то приоткрылось, и оттуда горячо хлынули слова, которых я никогда не знал, не произносил — Господи, защити меня, молю тебя, ради всего святого... От взрыва неподалеку кроваво взметнулось чье-то тело, кусок сочно шмякнулся рядом. Высокая, закопченного кирпича водокачка медленно, бесшумно, как во сне, накренилась, стала падать на железнодорожный состав. Взметнулся взрыв перед паровозом, и паровоз ответно окутался белым паром. Взрывы корёжили пути, взлетали шпалы, опрокидывались вагоны, окна станции ало осветились изнутри, но все это происходило где-то далеко, я старался не видеть, не смотреть туда, я смотрел на зеленые стебли, где между травинками полз рыжий муравей, толстая бледная гусеница свешивалась с ветки. В траве шла обыкновенная летняя жизнь, медленная, прекрасная, разумная. Бог не мог находиться в небе, заполненном ненавистью и смертью. Бог был здесь, среди цветов, личинок, букашек...»

  Уровень таланта, конечно, несравним, но смысл похож. Произведение Абдулина было встречено на Западе с интересом так же, как и Гранин
  Тем не менее Гранин приводит стихотворение С.С.Наровчатова:
  Не будет ничего тошнее,
  Живи еще хоть сотню лет,
  Чем эта мокрая траншея,
  Чем этот серенький рассвет.

  Стою в намокшей плащ-палатке,
  Надвинув каску на глаза,
  Ругая всласть и без оглядки
  Все то, что можно и нельзя.

  Сегодня лопнуло терпенье,
  Осточертел проклятый дождь,-
  Пока поднимут в наступленье,
  До ручки, кажется, дойдешь.

  Ведь как-никак мы в сорок пятом,
  Победа - вот она! Видна!
  Выходит срок служить солдатам,
  А лишь окончится война,
  Тогда - то, главное, случится!..

  И мне, мальчишке, невдомек,
  Что ничего не приключится,
  Чего б я лучше делать смог.

  Что ни главнее, ни важнее
  Я не увижу в сотню лет,
  Чем эта мокрая траншея,
  Чем этот серенький рассвет.

  «Несмотря на все наши пессимизмы, цинизмы, ленинизмы, у человека все больше возможностей быть человеком. Немного, но больше, чем век назад, чем во времена Цезаря или Тимура» - этот исторический оптимизм Даниила Александровича меня искренне порадовал. Моральный прогресс все-таки идет, хоть и потихоньку!
  Книга, конечно, вряд ли может стать интересна для подростков и молодежи, в ней совсем нет романтизма, скорее автор показывает, что жизнь – это будни, это на войне – окопы, в мирной жизни – работа и карьера, в отношениях с женщинами – семейный быт. А вот кого интересует повседневность блокады и вообще повседневность войны, то безусловно он почитает эту книгу с удовольствием.

  8

  375