Рецензия на книгу

• 

  Аноним15 июля 2014 г.

  Двойник – это копия человека, автомат – это искусственно созданная копия. На страницах произведений Гофмана встречаются и те, и другие. Сталкиваясь с первым, герой противопоставляет себя ему, второго же – сопоставляет. Автомату чего-то недостаёт, чтобы быть полноценным человеком. Персонаж не знает, чего именно тому недостаёт, он может только ощущать ущербность, ненормальность того, но причины найти не может. Поэтому он наделяет автомат своими мыслями и чувствами, и, уже сравнивая с ними, понимает, что тот что-то делает не так. Встречая же двойника, герой напротив, старается соответствовать его логике, подлаживает свои мысли и чувства под чужие. Это происходит потому, что двойник вытесняет персонажа, а вытеснить он может его только если будет казаться более реальным, чем сам персонаж. Чтобы вернуть всё на свои места, герою придётся «залезть» в душу двойника и понять, что позволяет тому заместить его. Впрочем, гораздо больше интересен случай, когда герой сам замещает кого-то.

  
  «…мне навязаны отношения Викторина с баронессой, в силу чего я становлюсь Викторином, и, значит я Викторин. Я тот, кем я кажусь, а кажусь я вовсе не тем, кто я на деле, и вот я для самого себя загадка со своим раздвоившимся «я»!»

  – говорит Медард, случайно столкнувший в пропасть своего двойника Викторина (как потом выясняется, брата) и вынужденный стать на его место. Для беглого монаха всё складывается настолько благоприятно, что он даже и не думает отрекаться от нового имени, как не думает и о том, к чему это может привести. Медарду удобно быть Викторином. С того момента как Медард выходит из монастыря, все действия его диктуются не его волей, он только катится по проложенному пути, сворачивая время от времени на подсказанные другими повороты. Общество женщины, в которое он попал, способствует этому.

  
  «Барон – надоевшая мне до отвращения заводная игрушка, отброшенная прочь, оттого что у неё износился механизм»

  – говорит Евфимия о своих бывших любовных связях. Немного позже те же слова она отнесёт и к Гермогену: «надоевшая игрушка» . Повторяющиеся сравнения с заводными игрушками Евфимия завершит приглашением своего нового любовника «руководить»:

  
  «Господствуй вместе со мной над пошлым миром марионеток, что вертятся вокруг нас»

  Медард считает женщину ослеплённой, поскольку на самом деле не она, а воля случая управляла окружающими людьми. Но он и сам ослеплён, ибо думает, что он причастен к этой воле случая, чувствует в себе «нечто сверхчеловеческое», хотя и не принимает сам никаких решений, а только всякий раз дожидается очередного удобного момента. То его обеспечивает лошадью егерь Викторина, то спасает от погони парикмахер Пьетро Белькампо, говорящий, кстати, что человека создают парикмахер и портной. А если для создания человека необходимы лишь эти двое, то сколько же нужно для создания подобия человека?
  Но уже спустя совсем небольшое время Медард меняет свою точку зрения.

  
  «Мне было ясно, что отнюдь не я, но овладевшая мной чужая сила вызвала все эти необычайные явления, а я был лишь безвольным орудием для её неизвестных мне целей»

  Что касается роковой силы, заключённой в эликсирах и побуждающей к греху, то в ней мало таинственного как такового. Большинство тех, кто их пил, делали это затем, чтобы проверить легенду, в которую не верили. То есть, они сами запрограммировали себя на определённый образ действий, ожидаемых ими после вкушения старого вина.
  С механизмами человеческой жизни в этом произведении сравнивается игра в фараон, очередное увлечение герцога из многих, быстро сменяющих друг друга.

  
  «…человек словно отрешается от своего «я» <…> Выигрыш и проигрыш – как бы два разных полюса, а между ними снуёт загадочный механизм, который мы только приводим в движение, но действует он по своему собственному произволу»

  Несмотря на то, что слова эти принадлежат герцогу, их можно отнести к постепенно меняющемуся взгляду Медарда на силы, управляющие миром людей.
  Что касается выжившего Викторина, то он воспринимает возникшего в его жизни двойника (Медарда) поначалу так же, как и Медард – его: он принимает его роль на себя и становится беглым, одичалым, сошедшим с ума «монахом». Если для Медарда было спасение в том, что, побыв Викторином, и, будучи Викторином, нагрешив, он может вернуться к сущности Медарда и искупить свои грехи, то Викторин, не будучи настоящим монахом, но, возможно, в этом состоянии осознавший свою распутную жизнь, сходит с ума, и уже не может вернуться в свою начальную сущность.
  В «Эликсирах сатаны» Гофман от простых словесных сравнений – Медарда со святым Антонием (на что Медарда толкнуло изучение житий святых = литературы), Аврелии – со святой Розалией (икона = художественный образ) переходит к столкновению героев с настоящими двойниками – в жизни.
  «Эликсиры» – единственный «страшный» роман Гофмана (в отличие от многочисленных рассказов). Все ходы в нём тщательно продуманы и то, что на первый взгляд кажется несущественной мелочью, украшением, на самом деле имеет глубокую связь с сюжетом. Меня восхищает именно эта стройность замысловатого, написанного в высоком стиле детектива. Кстати, в моём издании после романа было напечатано родословное дерево Медарда, и мне не пришлось его рисовать)))
  Гофман очень разный в «Эликсирах», «Коте Мурре», новеллах и повестях (о «Песочном человеке» я ещё напишу), «Крейслериане», – но мне нравится всё это, и он стал одним из моих любимых писателей уже после «Кота Мурра», хотя в детстве я резко отрицательно относилась к его сказкам.

  2

  55