Рецензия на книгу

• 

  Аноним5 июля 2014 г.

  Сижу, околдованная "Даром" Набокова, наполненная им до краев, боюсь шелохнуться, дабы не расплескать ни капли. Я не могу придумать достойных слов, чтобы передать свое впечатление, но проняло меня со страшной силой. Настолько, что хочется писать стихи, но от этого я , пожалуй, воздержусь. Итак, приступим.

  Однажды про один из романов Набокова сказали, что это послесловие к русской литературе. "Дар" - это русская литература в лицах. Хотя нет, не так. Это роман о русской литературе вообще - о ее судьбе, прошлом и будущем, наиболее выдающихся представителях. Правда, здесь следует оговориться, что это видение - субъективный взгляд Набокова, и оно может сильно не совпадать с мнением читателя. Например, поклонникам Чернышевского "Дар" читать не рекомендуется. Если же они решились на этот подвиг, то им следует заранее запастись валерьянкой и убрать подальше колющие и режущие предметы. Если же говорить серьезно,то я понимаю, почему роман печатался без четвертой главы. Уж у нас-то любят авторитеты.

  Отдельно следует говорить о Пушкине. Тень Пушкина витает над романом,если выражаться высокопарно. Незримое присутствие Пушкина ощущается везде: то здесь, то там мелькнет цитата, вскользь упоминается Пушкин или даже мелькнет он сам. Не могу удержаться от цитирования.

  
  Мне теперь смешно вспомнить, какое тогда на меня нашло настроение: шалость, как это иной раз случается, обернулась не тем боком, и легкомысленно вызванный дух не хотел исчезнуть; я не в силах был оторваться от соседней ложи, я смотрел на эти резкие морщины, на широкий нос, на большие уши... по спине пробегали мурашки, вся отеллова ревность не могла меня отвлечь. Что если это и впрямь Пушкин, грезилось мне, Пушкин в шестьдесят лет, Пушкин, пощаженный пулей рокового хлыща, Пушкин, вступивший в роскошную осень своего гения... Вот это он, вот эта желтая рука, сжимающая маленький дамский бинокль, написала "Анчар", "Графа Нулина", "Египетские ночи"... Действие кончилось; грянули рукоплескания. Седой Пушкин порывисто встал и всё ещё улыбаясь, со светлым блеском в молодых глазах, быстро вышел из ложи".

  Думаю, что здесь Набоков исполнил мечту многих. Великое "а что было бы, если" русской литературы. Так заманчиво оживить гения на страницах своего романа, повернуть колесо истории. Именно у Набокова, у которого вымысел и действительность меняются местами, это становится возможным.

  Вообще, Набоков любит жонглировать этими понятиями. В "Даре" умершие люди проступают отчетливее живых, а живые временно становятся призраками; ведутся несказанные речи и происходят не сделанные вещи. При этом, то,что происходит в вымышленном мире, важнее реальности, которая всегда любезно отходит на второй план.

  Теперь о героях. Федор Годунов-Чердынцев, в которого Набоков вложил столько личного, что по телу бегут мурашки. Один из возможных ответов на вопрос "Зачем?" приведен ниже. Кстати, мне снова вспоминается чужая цитата о том, что ностальгию Набоков переводит из истерически-сентиментальной плоскости в историко-культурологическую. Такая своеобразная терапия.

  
  Мне-то, конечно, легче, чем другому,жить вне России, ... потому что все равно когда,через сто, через двести лет,- буду жить там в своих книгах или хотя бы в подстрочном примечании исследователя. Вот это уже, пожалуй, надежда историческая, историко- литературная....

  Если говорить обо всех персонажах, то мне не хватит объема. Но я обязательно должна упомянуть Щеголева Бориса Ивановича, автора таких перлов, как "либо пан,либо папан", "как Христос за пазухой", "не откладывая долгов в ящик" и тд. Человек, уникальный в своей пошлости.

  Об этом романе можно говорить бесконечно, а потом попросить еще одну бесконечность и продолжить разговор. Целые тома посвящены образам России, отца, и дома; темам судьбы и личного бессмертия; "поискам земного рая" и метароману. Поэтому думаю, что мне следует остановиться. Хочется закончить свой отзыв финальными строчками "Дара".
  

  
  Прощай же, книга! Для видений – отсрочки смертной тоже нет. С колен поднимется Евгений, – но удаляется поэт. И все же слух не может сразу расстаться с музыкой, рассказу дать замереть… судьба сама еще звенит, – и для ума внимательного нет границы – там, где поставил точку я: продленный призрак бытия синеет за чертой страницы, как завтрашние облака, – и не кончается строка.

  9

  146