Рецензия на книгу

• 

  Аноним31 мая 2014 г.

  Это грязная книга... такой концентрации дерьма на страницу текста еще поискать... грязные сюжеты... фекалии рекой... хочется помыть руки...

  Я взяла на себя смелость и сделала анализ употребления цветов в книге: сколько раз употребляются те или иные базовые цвета и их оттенки. Книга "про дерьмо и грязь" должна получиться коричневой, но...

  
  

  Красный — вино и кровь. Белый — снег Сталинграда и белые шапки Кавказа. Чёрный — форма СС и чернозём братских могил и расстрельных рвов. Серый — пайковый хлеб и дым крематориев. Голубой — небо Крыма и Лазурный Берег. Жёлтый — звезды на одежде евреев и поля Украины. Зеленый — сады улочек Лемберга и зелень бутылок в погребе. Коричневый — костюм, оставленный в доме матери, и пресловутое дерьмо. Оранжевый — Киев осенью и апельсины в разбомленном Берлине. Фиолетовый — вышивка на ермолке старика даг-чуфута и лица повешенных.

  Это книга про что угодно, но только не про дерьмо и грязь. Благоволительницы — книга про выбор, иллюзию выбора и отсутствие выбора.

  У меня нет ни пяти лет на подготовку, ни ящика виски, ни месяца, чтобы, заперевшись в квартире, написать всё, что я думаю. Поэтому позвольте мне быть непоследовательной и отрывочной в своих рассуждениях.

  Литтелл добр к своему читателю, в первом же абзаце он предупреждает:

  
  Если вам что-то не нравится, дальше не читайте. ... я принадлежу к людям, искренне полагающим, что человеку на самом деле необходимо лишь дышать, есть, пить, испражняться, искать истину. Остальное необязательно.

  Автор честен с читателем: его герой на протяжении 800 страниц будет "лишь дышать, есть, пить, испражняться, искать истину" без экивоков, кокетливых эпитетов, жеманных метафор. Кровь будет кровью, дерьмо — дерьмом, хорошие вина — хорошими винами. А поиски истины будут настолько неудобоваримыми насколько это можно представить.

  Литтелл требователен к своему читателю. Кроме полного набора реально существовавших исторических личностей и реальных исторических событиях, о которых стоит иметь представление перед началом чтения Благоволительниц. Читателю нелишним будет освежить в памяти миф об Оресте, на основе которого строится сюжетная линия частной жизни главного героя. Внимательный читатель способен понять, что повествование в каждой из семи глав с названиями барочных танцев повторяет темп соответствующих сюит Баха. Литтелл через своего героя много и с удовольствием говорит о музыке, архитектуре, живописи, французской и русской литературе, философии, религии, лингвистике, оставляя нам явные, лежащие на поверхности, и скрытые ключи к пониманию происходящего с Максимилианом Ауэ и его миром. Например, имена. Уж что может быть более явным, чем имя сестры-близнеца, с которой герой в болезненном стремлении желает слиться, стать одним, — Уна. Или намёк гораздо более тонкий: имена таинственных близнецов Тристан и Орландо отсылают нас к легенде о Тристане и Изольде и поэме Неистовый Орландо (на русском более известна как Неистовый Роланд); одна — о вечной любви сильнее жизни и смерти, вторая — о неразделенной любви, сводящей с ума.

  Литтелл жесток со своим читателем, он не дает оценочных суждений происходящему. По крайней мере, старается свести их к минимуму и никогда не вкладывает их в уста главному герою. Автор всё предоставляет решать читателю. Что для книги о второй мировой войне необычно. Потому как в этом поле как правило обретаются три типа книг:
  

  • книга по праву победителя — практически вся советская военная литература — о чем бы ни была книга: о трагедии человека или о трагедии народа, "вставай страна огромная" начинает звучать на дальних рубежах сознания рано или поздно;
  • книга от лица жертв — подробно, с разным накалом ужаса и разным уровнем стокгольмского синдрома;
  • книга от лица проигравших, кто не хотел принимать участие в бойне, но и не смог стать предателем родины, тех, чьи судьбы война искалечила.

  
  Литтелл же показывает нам войну глазами тех, для кого она стала не только исполнением долга перед страной, но и тех, для кого война стала призванием. И он не вешает на них ярлыков, вот тут читатель, не сломавшийся и не оставивший книгу в самом начале по предупреждению автора, может наконец сломаться. Потому что ответить на вопрос, а был ли виновен стрелочник, который отправлял вагоны в лагеря? Виновен человек-винтик, человек-функция? Если я окажусь этим винтиком, что сделаю я? Однозначно, сразу, безапелляционно я не могу ответить на этот вопрос. И после "да", и после "нет" останется вопрос "А как теперь с этим жить?" — и в этом для меня один из главных ужасов этой книги.
  Не могу не вспомнить эпизод из книги Медальоны. Зофьи Налковской , где приводится описание допроса поляка, работавшего при немецкой оккупации в Анатомическом институте. В этом институте, кроме различных опытов над трупами, по приказу Рудольфа Шпаннера варили мыло из человеческого жира:
  

  
  Наконец кто-то не выдержал:
  – Неужели вам никто не говорил, что варить мыло из человеческого жира – преступление?
  – Этого мне никто никогда не говорил, – отвечает он искренне.

  Что это: осознанная жестокость? глупость? неосознанная защитная реакция?

  Про защитные реакции стоит поговорить отдельно. Максимилиан Ауэ до последнего не позволяет себе осознать, что он и сам палач. Он намеренно и достаточно долго успокаивает, уговаривает, настаивает, что он всего лишь наблюдатель, бюрократ, крючкотворец. За четкостью описания, которое иногда скатывается чуть ли не в рапорт, мы видим, как сознание героя, отрицающее его причастность к военным преступлениям, уступает подсознанию, которое изливает и изливается рвотой, поносом, снами, галлюцинациями того самого натуралистичного толка, что так смущают многих читателей.

  Литтелл играет с читателем: с самого начала подсовывает главного героя с ворохом психологических/психиатрических проблем, одевает его в форму СС, оправляет окончательно решать еврейский вопрос. Тут-то читатель может пуститься в раж — только псих и извращенец может творить такие мерзости! ату его! ату! Но автор, совершив очевидное и ожидаемое от него, представив такого главного героя, дальше показывает немало внешне нормальных, приличных, образованных людей, людей со своими идеалами, стремлениями, трагедиями, мечтами. И все они творят мерзости гораздо большие, чем Макс Ауэ. Холеный, изворотливый карьерист Томас — гнида пострашнее больного Макса. Такой исполнитель без воображения, но с рвением, как Рудольф Хёсс, смертельнее бомбёжек.
  

  
  Угроза - особенно в смутные времена - кроется в обычных гражданах, из которых состоит государство.

  Литтелл лукавит с читателем, рассудочно и равнодушно давая описание происходящих событий, чтобы тот сам смог решить для себя — виновен или не виновен Максимилиан Ауэ во всем, что совершил или не совершил, — сам автор знает ответ. И дает он его в названии книги — Благоволительницы. В одном из интервью Литтелл рассказал, что миф об Оресте дал не только каркас для личной истории Макса. Автор утверждает, что, по его мнению, подход к поступку как греховному или не греховному деянию в иудеохристианстве слишком размыт (грех помыслом, грех деянием, намеренный грех, ненамеренный грех), в морали же Древней Греции любой, совершивший поступок, за него ответственен вне зависимости от того, осознавал происходящее человек или нет. Потому и взяли Благоволительницы след.

  23

  172