Рецензия на книгу

• 

  SuperYr30 августа 2023 г.

  Эсхатологическая неизбежность, или новый Мессия уже снизошел?

  
  Итак, перед непосредственным анализом и изложением собственного видения фундаментального, как по мне, труда неоднозначной и, однозначно, великой интеллектуальный фигуры русской философии XX века, я должен прибегнуть к предварительному разграничению обширных пластов бердяевских идей и положений на блоки, дабы создать почву для структурированного и последовательного повествования:

  - Метафизика истории и сама сущность "исторического";

  - Драма в недрах абсолютного, давшая зачаток духовной действительности земной истории;

  - Время и вечность;

  - Трагическая судьба богоизбранного народа, познавшего откровение Божье;

  - Социализм как прообраз религиозного ожидания древнееврейского духа;

  - Кризис гуманизма и ренессанса как следствие самоистребляющего самоутверждения человеческой свободы;

  - Антигуманизм и Неосредневековье как закат христианского мира и антропоцентризма - закономерный конец истории или победа над Антихристом?

  Что ж, теперь возможно приступить к обозначенной интерпретации материала.

  
  

  "Историческое есть некоторый спецификум, есть реальность особого рода, особая ступень бытия, реальность особого порядка."

  Уже в самом предисловии книги становится очевидным, что автор будет рассматривать историю не как нечто научное и поддающиеся объективно-эмпирическому познанию, а как некое трансцендентное метафизическое явление чрез религиозно-философскою призму с русской спецификой. Бердяев видит в контексте катастрофических и качественных новшеств своей эпохи небывалую возможность для пересмотра по-новому философии истории. С этой целью он представляет схему анализа "исторического", заключающуюся в том, что существует три периода исторического познания:

  - органически-целостная эпоха, в которой познающий субъект не ощущает себя таковым, а пребывает в качестве объекта в отношении познаваемого;

  - расщепление, раздвоение, когда начинается рефлексия субъекта по отношению к историческому объекту, однако эта рефлексия не ведет к постижению сущности "исторического", а наоборот, приводит к возникновению отрицающего "историзма" – привычную нам историческую науку;

  - эпоха возвращения к метафизике истории, когда становится возможным перейти в "третье состояние духа", означающее в некотором смысле объективное состояние сознания, когда возможна и рефлексия, и самопознание человеческого духа, которое и есть, в сущности, "историческое".

  Здесь же он и показывает с помощью исторической науки, насколько же она самообманчива и далека от истинного положения дел, ведь обличая святыни и предания она лишь приходит к самоотрицанию, но не более того. С точки зрения Бердяева, историю нельзя рассматривать как феномен, как исключительно явление внешнее – нужно воспринимать "историческое" как ноумен, как внутреннюю духовную сущность мира, исходящую из нашей духовной сущности. Это же подводит философа к тому, что "историческое" –  крайне конкретное и индивидуальное явление, для познания которого наш индивидуальный дух должен приобщиться к вечной действительности посредством исторической памяти и мифологемы.

  Отсюда же автор выводит "макрокосме" и "микрокосме", которые неразрывно связаны друг с другом и, соответственно, являются формирующими константами "исторического".

  
  

  "Поистине история – не только откровение Бога, но и ответное откровение человека Богу.

  Абсолютный человек – Христос, Сын Божий и Сын Человеческий стоит в центре небесной и земной истории."

  Пожалуй, эта часть есть основополагающей всего труда, ведь именно здесь раскрывается основная позиция и видение автора метафизики истории, которая зачинается в центральном событии христианской культуры, через призму которой автор и познает философию истории, - явление Христа, Сына Божьего. Именно эта трагедия небесной истории – драма между Богом и его Другим, в центре которой стоит Христос – и является изначальной мистерией, первоначальной драмой бытия между Богом и человеком. Из этого исходит автором то, что трагедия и тайна мировой истории есть тайна свободы, а тайна совершенно иррациональной свободы, Богом вожделенная, в свою очередь, есть разгадка мировой истории. Кроме того, автор склонен считать, что догматическое учение Церкви о статическом и неподвижном покое Бога (монизм) является лишь экзотерическим внешним, происходящим лишь от человеческого рационализма, так как, по его мнению, нужно преодолеть дуализм единого-неподвижного и множественного-движущегося, ведь судьба распятого на кресте Сына Божьего есть трагическая страстная мистерия, переживаемая ввиду перенесения принципа движения и внутреннего конфликта на природу Абсолютного. Кроме этого, ещё одним аргументом в подтверждение движения в Божественном мире является "темная природа в Боге", выявленная германскими мистиками (в частности, приводится Шеллинг и Бёме), из чего следует, что есть первоначальный исток, изначальная темная иррациональная бездна, в которую вносится Божественный свет, вследствие чего совершается акт Богорождения – благодать.

  Таким образом Бердяевым выводится сложное взаимодействие трех начал, формирующее метафизику истории: начала необходимости (природной), начала свободы и благодати.

  
  

  "Исторический процесс имеет двойственную природу, потому что он поистине сохраняет и истребляет: с одной стороны, исторический процесс есть связь прошлого и будущего, с другой стороны, он есть разрыв с прошлым.

  Будущее, с точки зрения настоящего, не более реально, чем прошлое, и творческая работа наша должна совершаться не во имя будущего, а во имя того вечного настоящего, в котором будущее и прошлое – едины."

  Здесь же посредством своей формулы времени Бердяевым демонстрируется основная проблема в познании истории: субъект находится в настоящем и движется в будущее, тем самым отдаляясь от истоков, прошлого, которое так же по этой же причине динамично, и ввиду невозможности опознать метафизику истории, мифологему прошлого, будущее истребляет прошлое, а это чревато тем, что смысл всех прогрессивных и футуристических движений разбивается об это противоречие, ведь выходит, что мы, раздробив прошлое на сгустки смыслов, раскритиковав его своим эгоцентричным человеческим разумом, теряем нить с этим бесконечно вечным историческим потоком, что несет нас прямо в эсхатологическую пропасть.

  Этого нельзя допустить, а значит, нужно видоизменить наше настоящее, пересмотреть наше видение прошлого, сознавать его не как линейно отошедшее в инобытие, а как имманентно неотъемлемую часть своего духа, связанного этим с безграничным опытом исторической судьбы – следовательно, мы сумеет жить не ради ожидания своего тления, а для сохранения своей субъектности как таковой (а в перспективе –экзистенциальности и вовсе), дарованной нам Божьей волей.

  
  

  "Основная трагедия еврейского народа: евреи обратятся лишь тогда, когда Христос сойдет с креста, Христос же может сойти с него лишь тогда, когда евреи обратятся."
  

  Христианская диалектика истории у Бердяева предельно увлекательна и завлекает своей конструктивно выстроенной концепцией, а часть с еврейским богоизбранным народом вызывает смешанные чувства: с одной стороны, кажется, что их устремления и обостренное желание справедливости, стремление к построению Царства Божьего на земле всецело оправданы и должны быть поддержаны, ведь этот народ имеет особую трагическую судьбу, разрешение которой и должно было произойти в Божьем откровении, однако специфический мессианский культурный склад этого народа, выражающийся в совершенно ином восприятии Бога (как нечто трансцендентное, недоступное в относительном, движущимся мире, в отличие от арийского богосознания, где Бог воспринимался как имманентное явление; грекам, например, была чужда идея о справедливости земной, а также их своеобразное отношение к индивидуальности привело к выработке идеи бессмертия психеи, бессмертия души), что в итоге привело к двойственности еврейского мессианского сознания: "в еврейском сознании столкнулась жажда еврейского народа осуществления земной справедливости с индивидуальным бессмертием (они мыслили не бессмертной индивидуальностью, а историческим бессмертием народа)" . И, по иронии судьбы, настоящего мессию им распознать не удалось – еврейский народ отверг распятие, так как Христос не осуществил земного блаженства – не стал царем земным, принудительно построившим Божье Царство. Таким образом, Бердяев констатирует, что еврейский мессианизм отрицает ту свободу духа, о которой говорилось ранее, во имя принудительного осуществления Царства Божьего, однако это, по христианскому духу, невозможно, что и приводит к антагонизму начал эллинских и юдаистических в христианской истории. И разрешение этой коллизии лежит в плане эсхатологическом – в последнем акте борьбы Христа и ложного Мессии.

  
  

  "Карл Маркс, который был очень типичным евреем, в поздний час истории добивается разрешения все той же древней библейской темы: в поте лица своего добывай хлеб свой.

  Учение Маркса внешне порывает с религиозными традициями еврейства и восстает против всякой святыни. Но мессианскую идею, которая была распространена на народ еврейский как избранный народ Божий, Карл Маркс переносит на класс, пролетариат."

  Бердяев выводит идею социализма Маркса из древнееврейской исторической миссии, из мессианской сущности этого народа, а капитализм Ротшильда – из древнеарийского индивидуального духа. Бердяев осуждает обе системы, так как они являются не чем иным, как следствием материальной прикованности к сему миру, хотя и в частично завуалированной форме отдает предпочтение радикальной формации ариев, но об этом несколько позже.

  Хотел бы остановиться здесь на выражении неистового восхищения относительно того, как он филигранно и прагматично, по-марксистски, чихвостит и деконструирует диалектический материализм, выставляя его в качестве апофеоза тех рефлексивных и рационально-деструктивных процессов эпохи Просвещения XVIII века. Он наглядно демонстрирует, что марксистский метод познания исторического не совершенен ввиду, как минимум, того факта, что искусство, религию, философию, науку и другие области человеческого творчества ещё можно вывести в виде порождений и отражений производственной деятельности человечества на той или иной стадии, но вот как объяснить саму сущность сознания, само возникновение такого прецедента, появление этого творящего субъекта? Вероятно, некоторые могут процедить об эволюционной теории Дарвина, по которой это есть естественное и необратимое развитие от менее развитых существ к более сложным формам и структурам, но и здесь возникает этот неразрешимый для науки и любых материальных теорий вопрос: что стало истоком такого развития? Видимо, на данном этапе ни материалистическое воззрение, ни идеалистическое видение не сумеют разыскать общих точек соприкосновения и прийти к совместно выверенному ответу на этот каверзный и извечно терзающий человечество вопрос. По этой причине и складывается необходимость преодоления рамок и границ меж двумя полярными дискурсами. Вот только перед этим нужно выяснить причины, лежащие в основе конфронтации, иначе достижение такого консенсуса представляется невозможным. А причины эти во многом, как по мне, лежат именно в материальном несовершенстве нашей эмпирической данности, нашего бытийного существования, которое и вызывает распри и априори не позволяет задействовать весь человеческий ресурс для перехода на высшую ступень познания как философии истории, так и философии в целом, потому как перед человечеством и, в частности, материальным авангардом – наукой – стоят острейшие вопросы социально-экономического и политического характера, без разрешения которых не просто синтез неосуществим, но и появляется риск экзистенциальности Божьего творения или творящего субъекта.

  Я подвожу к тому, что нужно стремиться к построению некоего подобия Царства Божия на земле, насколько это возможно исходя из философской концепции о невозможности такого утопического расклада событий в силу господства темного иррационального начала. Однако стоит принимать во внимание и тот факт, что если бы не еврейское стремление к воплощению земного справедливого порядка и блаженства, то христианство бы и не возникло, поэтому это намерение не от лукавого, а от благородного. Другое дело, что нельзя допустить оплошность еврейского народа, видевшего спасение в материальном обличии, а не духовном ключе, но об этом опять-таки чуть позже.

  
  

  "Гуманизм не только утверждал самонадеянность человека, не только возносил человека, но и принижал человека, потому что перестал считать его существом высшего порядка, перестал утверждать его небесную родину и начал утверждать исключительно его земную родину и происхождение. Этим гуманизм понизил ранг человека.

  Внутри гуманизма раскрывается самоистребляющая диалектика.

  Диалектика эта заключается в том, что самоутверждение человека ведет к самоистреблению человека, раскрытие свободной игры сил человека, не связанного с высшей целью, ведет к иссяканию творческих сил."

  В этой части вновь, о чём я ранее уже упоминал, прослеживается марксистское прошлое Николая Бердяева. Правда, теперь история и формационный подход Маркса рассматривается не чрез призму экономических отношений и развития производственных сил, а посредством духовной и культурной христианской парадигмы.

  Бердяев считает, что наступившее Средневековье со своей религиозной культурой, после угасания античного мира, является по своему существу чуть ли не величайшим замыслом в истории, давшим основу чисто христианского гуманизма, а также позволившим сконцентрировать, дисциплинировать и выковать те творческие силы, которые проявляются уже в Ренессансе. После же средневековой аскетики и централизации всей человеческой культуры происходит стихийный взрыв духовного центра, что выливается в дифференциации и автономизации некогда единых сфер общественной и культурной жизни, а это же, как следствие, приводит к секуляризации человеческой культуры, которая приводит в свою очередь к централизованному уходу всех автономных и дифференцированных сфер от Божьей глубины к светской культуре, в чисто человеческое творчество. Отсюда же и вытекает, что эпоха Возрождения вновь открывает природного человека – возвращается к античности, к греческому миросозерцанию, однако туда вернуться уже невозможно, ведь духовное содержание христианской жизни оказало значительное влияние на человека в эпохе Возвращения; и то торжество классических и совершенных форм, бывшее в языческую эпоху времен эллинской культуры, в христианском мире уже не вернуть, потому что христианское сознание видит эту законченность и совершенность только за пределами земного мира. Далее Бердяев переходит к разъяснению противоречий между католичеством и лютеранством, описывает саму сущность и причины Реформации, связывает это с германским духом, который существенно разнится от романских народов Ренессанса, и приходит к следующему выводу: она, с одной стороны, утверждает свободу человека, с другой стороны, утверждает человека менее, чем утверждало сознание католическое; единое божественное начало раскрывается внутри человека, но отрицается самостоятельная человеческая природа; не только утверждала человеческую свободу, но и начала метафизически отрицать её.

  Таким образом, Бердяев далее подводит к тому, что первоначальный христианский гуманизм уже трансформируется в нечто иное, даже противоположное. В эпоху Ренессанса этот процесс происходил лишь на уровне искусства и науки, в период Реформации - в религиозной жизни, в период Просвещения - в разуме, а уже к началу XIX века и в общественно-политическом действии в виде Великой французской революции –апогеем тех процессов человеческого отречения от Бога и провозглашением собственного величия, ничем не скованного. В итоге Бердяев констатирует, что права человека, забывающие про права Бога, истребляют себя и не освобождают человека, вследствие чего последующие возрождения в XIX веке уже направлены на возврат к Средневековью, а не к античности. Сей кризис гуманизма видится Бердяевым крайне пессимистично...

  
  

  "От безграничности и безудержности индивидуализма индивидуальность погибает. Мы видим действительный результат всего гуманистического процесса истории: гуманизм переходит в антигуманизм.

  Произошла какая-то непоправимая катастрофа в судьбе человека, неизбежная катастрофа перехода его человеческого самоутверждения в человеческое самоотрицание, катастрофа ухода от природной жизни, отрывания и отчуждения от природной жизни.

  Этот процесс есть страшная революция, происходящая на протяжении целого столетия, заканчивающая новую историю и открывающая новую эру."

  В данном блоке Бердяев предвосхищает угрозы новой эры, дает свою оценку событиями явлениям своей эпохи, учитывая им же сформулированную диалектику истории сточки зрения христианской парадигмы. Бердяев видит в процессах индустриализации, механизации и машинизации невиданную ранее пагубную силу, которая изменит не только природу под нужды сверхчеловека, но и самого человека, подчинив его себе всецело, причем эта зависимость будет ещё более глубокой, чем органическая зависимость человека в дохристианскую эру от природных стихий и производных от этого языческих верований. В этом плане Бердяев, по моему мнению, зрел в корень: XXI век наглядно показал, как технологический прогресс приводит не просто к социальной деградации, но и постепенному замещению человека. Побочная и искусственно создаваемая культура, о которой пишет Бердяев, стала сейчас задающей и определяющей как для науки, так и для искусства, а биотехнологии, нанотехнологии, цифровизация, развитие ИИ, big-data-детерминизм и другие новшества в постиндустриальном обществе становятся самоцелью для дюжины ТНК, подконтрольные лакеям капитала с эфемерной мечтой о вечном профите и власти над остальным человечеством, которому внушили важность и крайнюю необходимость кования новых оков для своего духа под предлогом снисхождения второго Мессии, способным разрешить все наши проблемы разом, - ASI (Artificial Super Intelligence, супер ИИ).

  Вот он, новый Мессия, представленный дата-сатанистами (самое интересное, что data-scientists,занимающиеся обеспечением фундамента для прихода Псевдомессии, сами подшучивают над собой таким образом по причине омофона слов, но в такое совпадение неслучайно). Очевидно, что нового Мессии быть не может, ведь он снизошел ещё до появления постиндустриальной эпохи с её новаторами и ударниками, но об этом несколько далее.

  Помимо предвосхищения бездны на фоне технологического прогресса, Бердяев приводит в пример двух властителей антигуманизма – Ницще и Маркса. Ницше накладывает свой слепок на индивидуальные вершины духовной культуры (идея сверхчеловека, во имя которого человек отрицается вместе с безусловным значением души), а Маркс – на массы и социальную среду. Бердяев считает, что Маркс во благо построения нечеловеческого и сверхчеловеческого коллектива отрицает человека и всякую гуманистическую мораль. И здесь нельзя не подметить его искусный стеб над Марксом: вот, мол, роль машины привнесла разительные колебания в образ природы, человека, а Маркса это поразило до такой степени, что он положил этот факт в основу своего миросознания, объявив все те прекрасные эпохи возвышенного искусства и духовно насыщенной жизни буржуазной надстройкой над экономическим базисом. Да, звучит уж очень нелепо и смешно в контексте духовной жизни, но вот незадача состоит в том, что теория Маркса о рефлексивном характере культуры и искусства, к сожалению, может оказаться вот-вот реальностью, ведь в нашу эпоху эти сферы активно передают нейросетям, ИИ. Более того, если у Маркса вся человеческая культура, как отражение экономической деятельности, проявляется в человеке всё ещё, то здесь уже она проявляется в экономическом продукте. И, кроме того, сам Бердяев, критикуя социализм за упразднение аристократичности духа и впускание культуры в массы, абстрактно прибегает к экономическому фактору: "наступление конца Ренессанса связано с тем, что процесс демократизации наносит существенный урон и в конце концов отрицает самую возможность возрождения, потому что Ренессанс по природе своей аристократичен".

  Получается, что демократизация культуры в социализме в течение XIX-XX веках выходит из процессов приобщения населения к образованию из-за развивающейся индустриальной экономики, которая стала ориентироваться на более широкие массы в новой экономической конъюнктуре. Правда, социализм лишь адаптирует процессы демократизации культуры под свою идеологию, так как само явление приобщения масс к культуре было начато с появлением машины в целом.

  Стоит отметить, возвращаясь к симпатии Бердяева в отношении радикальной арийской формации, что он выражает частичную симпатию идее О. Конта о переходе кораническому типу жизни от типа критического посредством духовной централизации под контролем умственной аристократии ученых, а также рассматривает такое органическое начало в корпоративных представительствах –т.е. империалистические государства, которые и организуют новое Средневековье.

  Как по мне, именно такие представительства и являются постгуманистическими образованиями, в то время как социализм Маркса – настоящий антигуманизм, выступающий против того гуманизма, который выродился в течение долгого времени, не продолжающий его, а радикально видоизменяющий, ведь коллектив, о котором говорит Бердяев, формируется индивидуальностью: индивидуальность формирует коллектив, а коллектив формирует индивидуальность; микрокосм формирует макрокосм, а макрокосм является микрокосмом. Несмотря на внешнее отрицание всего божественного и духовного, именно социализм – самая религиозная идеология, как бы это странно не звучало, потому что своей целью она ставит построение такого материального порядка, при котором наука и индивидуальность, материальное и духовное начнут осмысление себя, изучение исторических преданий и священных писаний не с точки зрения истины, а с точки зрения мифологемы, а это неизбежно приведет к снисхождению истинного Мессии в каждом из нас, так как он уже давно снизошел, но тогда мы его распяли, а в этот раз не должны допустить оплошности еврейского народа. А касательно претензий о том, что социализм имеет футуристический характер, что чревато описанным в блоке о времени и вечности, то социализм как раз таки и ставит своей задачей преображение настоящего. И когда это произойдет, общество не будет ожидать будущего блаженства. Да и, собственно говоря, сам Бердяев размышляет в данной книге о будущем и гипотетическом будущем.

  Итак, подытожив все вышенаписанное, скажу, что для разрешения вопроса философии истории, избежания эсхатологического конца и познания сокровенной божественной тайны, мы должны двигаться в направлении построения такого порядка в нашей материальной модели, при котором власть имущие не будут отсылать нас в рай при ядерном взаимообмене, а технологии будут использоваться в созидательном и транс гуманистическом ключе, включая подвластного нам ложного Мессию, что приведёт к тождеству и неотъемлемости духовного от материального, небесного и земного. Уверен, изменением своего сегодняшнего мы сумеем избежать любого мрачного завтра, причём не важно какая из культур или цивилизаций первая осознает всю трагичность происходящую сейчас – будь то передовая в технологическом плане Западная цивилизация или традиционный и духовный Восток или Россия, пребывающая в центре двух полюсов, – важно помнить, что христианство возникло на заре единства и синтеза всех культур и цивилизаций.

  Содержит спойлерыОткрыть

  7

  430