Рецензия на книгу

• 

  Аноним12 апреля 2014 г.

  Часть первая

  Читатель это гриб. Взрастающий во влажном мху в тени у подножья башни. Фундамент башни старый и раскрошившийся. Понизу шелушится древняя штукатурка, чуть выше красно-коричневым крошевом коробятся кирпичи. Далее всё это переходит в более современную шлакоблочную кладку, затем идёт пара этажей термостойких обшитых панелей. Венчает башню ослепительное навершие из слоновой кости. Открытое всем ветрам, оно первое в округе встречает по утрам солнце. Иногда в ясные дни с вершины башни можно увидеть далёкие покрытые синей дымкой громоздящиеся горы, а с другой стороны долины – вечный беспокойный океан.

  На вершине башни живёт Писатель. Он пишет не отрываясь день и ночь. Все вести и пропитание приносят ему лесные птицы. Писателю некогда отвлекаться. Он наслышан о случаях, когда другие любознательные писатели спускались по этажам вниз с целью разведать, что там происходит. Внизу они встречали целые поляны, полные нездорово-бледных грибов-читателей. Дальнейшая судьба их неизвестна.

  Часть вторая

  Мы совершали променад с Ирландцевским и как-то сами собой оказались внезапно в «Бир Кёниге». Проворный бармен совершенно не давал нам заскучать, в результате чего после дегустации нескольких отменных шотландских элей мы усладили нёба неземного вкуса французским сидром (англичане безбожно извратили суть сидра (изобретённого самим Карлом Великим, на привале меж сражений усевшимся на мешок с загнившими яблоками) став удобрять его дрожжами, сахаром, искусственной газацией и премерзкими сульфидами, превратив напиток в слабоалкогольный лимонад. Тогда как в настоящий сидр ничего кроме благородно забродившего яблочного сока входить не должно).

  Затем, продолжая драг нах остен, мы совершили чешский блицкриг: от Егермайстера с апельсином в молотом кофе перейдя к нежнейшей холодноватой Бехеровке с долькой посыпанного корицей яблока. Далее вновь взыграла жажда, решив пристальнее оценить чешские красоты, мы остановили выбор на Пилзнер Урквелле и Крушовице. Логичным образом воспоследовал тепловатый согревающий таллинский бальзам, горилка с тающими во рту тончайшими ломтиками сала. Завершилось наше спонтанное турне русской водкой, неизбежной, но каждый раз удивляющей.

  Воротясь домой, в томленьи я бросил рядом с кроватью мучивший меня не первую неделю томик «Ады» и забылся тревожным сном чуткого читателя. Сон был наполнен кружением, куда-то плыл, качаясь, теплоход, и я во чреве его. Тут незадачливого путешественника обуяла морская болезнь, я проснулся в одеяле, обнаружив себя на полу и, не в силах сдерживать впечатление от тесного сна, излился ароматной смесью единой братской Европы на услужливо подстлавшуюся простыню. Затем в забытьи, в горячке схватил бедную нежную «Аду», выдрал пару уже прочитанных белевших хрустких страниц и навёл ими относительный порядок в прикроватном пространстве.

  Утром, простирав и развесив мою невесёлую постель, я обнаружил на ней остатки фраз и слов: разодранные в стиральной машине куски текста «Ады» прилипли к мокрой материи. Собрав их пинцетом, я выложил ценные ошмётки только в одному мне известном порядке и получил текст, который привожу в третьей части сего доклада.

  Часть третья

  Часть третья

  У Ады длинные тощие предплечья покрыты редким белым нежным пушком. Когда она сердится, извивами избегает щекотки, или налетающий ветерок угрожает нам, беспечно разлёгшимся на террасе в шезлонгах, о возможности зарождающегося далеко на побережье вечернего дождя, по коже её бегут мурашки, топорщится лёгкий пух. От моих губ мурашки по ней бегут ещё сильнее. Оставив позади цепкие пальчики с мальчишескими бледными ногтями, я продвигаюсь к сводам ключиц, не забывая обследовать прилоктевые впадинки. Её всегда серьёзно натянутые в такие моменты высокие скулы покрывает лёгкий оттенок багрянца, что распаляет ещё больше. Её маленькая лебяжья грудь томно дышит, я провожу языком меж холмиков и сладко уделяю внимание каждой призывно алеющей пупочке, не в силах выбрать, которая из них мне более милее. Надкусываю каждую, пытаясь распробовать на вкус, но руки её уже толкают меня вниз, к бархатному белому животу и дальше, ниже, к первоначалу и смыслу жизни.

  Некоторое время спустя мы обессиленные лежим по шезлонгам, ветер улёгся, дождя кажется не будет. Я поворачиваю голову и смотрю на её серьёзную гримаску: в солнцезатемняющих очках она хмурит кому-то брови, губы её чуть шевелятся, но молитву она бормочет или проклятие – не понять никому. У Ады аккуратные узкие стопы с голубым рисунком рек, ниспадающих со скользких горных склонов к дельте тонких пальцев.

  Часть четвёртая

  На самом деле самый сложный, самый толстый и самый долго создававшийся роман Набокова это очень хитрое переложение «Винни Пуха»: здесь есть и сам Винни – туговатый Ван Вин (отметьте схожесть имён!), соблазнённая им и на всю жизнь в растрёпанных чувствах Ада – Пятачок. Присуствуют и мудрый Кролик, и дурёха Сова, обезумевший Тигра, раблезианские Кенга и Крошка Ру. И многое, многое иное

  54

  476