Рецензия на книгу

• 

  Egor_Monakov6 апреля 2014 г.

  Если я напишу, что прочитал эту книгу, скорее всего это будет неправдой. Прочитать ее можно только в буквальном смысле. Но понять, оценить ее глубину, удивительный слог стихов Абдуллаева, его образы, точные, завораживающие своей медленностью гипнотические описания, с одного раза невозможно.
  

  
  Стена, чуть позже твой кушанский облик:
  за нею. В стакане чай, и полдень высек, как тавро,
  уют в жужжащей комнате. С барьера
  полыхает пустошь. Пусть
  без пользы назревает четкость в предметах, будто горний
  улов. Так верх вынашивает давку
  низовую, крепнет майя в разбеленном безмолвии.
  Ты улыбаешься, и вновь
  немыслимо другое. Ответ был близок.
  Мы не видим в безлюдном освещеньи. Ибо
  умолкло, не умаляясь. Нет, не знаю. Ибо
  с пьемонтских холмов повеет сыростью – любимый
  роман. Ты посмотрел в окно, как если б
  шагнул вперед: брезент, бумажная равнина, кот –
  как воздух, не умеют исчезать,
  протяжно плавясь в солнечной ацедии. Мы обернулись,
  новый день. Газета шелестит среди окрестных мумий.

  Абдуллаев кладет своего читателя на лопатки, на среднеазиатский ковер и вводит в состояние транса. Перед взором одурманенного чтеца, обрамленные лучами ослепительного солнца, в душном и знойном двойном полдне проплывают образы, один за одним - это хроника без звука работающего кинопроектора.
  

  
  Все живое, если приходит сюда,
  то лишь ненадолго – добавит тень
  к другим теням и тотчас унесет ее. Сегодня
  такой тяжелый ветер, что передвинул слякоть
  от пустыря к мосту гнилому.
  Гранит безмолвен. И собака
  похожа на безмолвие. Она
  увернулась от невинной пошлости воя,
  и нервный толчок под шерстью и в лапах –
  это слепок с прерывистого лая.
  Перепончатый взгляд собаки вот-вот разорвется
  от погони за мутно-зеленой птицей –
  уклончивый плюмаж в осеннем воздухе.

  Поэт и прозаик Шамшад Абдуллаев живет в Фергане, но владеет русским языком просто филигранно. Без всяких преувеличений - это крупнейший русскоязычный поэт современности.
  

  
  Вот, сказал он, Арно, чума зеркал, иная –
  река самоубийц. Чуть грезишь. Воздух
  и мы там, вязнущие в улье углов глинобитных. Улиц
  глубь сечет летний свет. Столько
  скрытых слагаемых и полуденный спазм – будто
  в оконную опухоль вихрятся нумидийские стрелы. Сейчас
  удушье делится на каменистый хлам
  за дверью, кошачий взгляд,
  мозолистые стены и флорентийский фильм
  весь в пятнах гелиофобии. Через
  комнату луч меряет желчный
  ворс под ногами и донимает
  капризной чертой сжатые губы
  или сеет в них легкий бред:
  Italiam, Italiam, и тает гипноз. Никнет
  южный морок в наши подглазья, в кору
  спекшейся лавы; мы здесь. Мужчины и ландшафт вдали
  расходятся, как пепел.

  8

  645