Рецензия на книгу

• 

  Аноним4 апреля 2014 г.

  Хм. Наверно я решила оставить этот отзыв не под впечатлением от самой книги, а от рецензий оставленных к ней. Гюго озаглавил вторую часть книги как «Комедия по поводу трагедии», присвоив этому акту действующие лица, которые обсуждают и критикуют «Последний день приговоренного к смерти». Вот словно со второй части они сюда и перенеслись !) И это просто грустно.

  Главный герой не вызывает жалости, да, он не раскаивается, изливаясь крокодильими слезами, он не мужественен, у него подкашиваются ноги и дрожат колени, а последняя его просьба об отсрочке «5 минут, еще может быть 5 минут!» В общем Гюго не берет за живое, преднамеренно, взывая видимо к одному нашему рассудку.

  О смертной казни сказано столько, что всё только окончательно запуталось в паутине всех «за» и «против». Основная же проблема такой путаницы в том, (если копать настолько глубоко насколько это возможно ), в том, что люди сами словно утратили свой первоначальный образ и «теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло». Такие радикальные гуманисты как Гюго или Достоевский, дошли до основания. До той правды, которую современному обществу практически принять невозможно. И даже если кто то говорит, о, да, тут накропали до нас такие хорошие добрые тексты, после которых мы невсостоянии осуждать на смерть, то тут же добавляют «если человек и вправду виновен во всех тех делах, которые ему вменяют - то смертной казнью вы его не накажете. Но накажете - пожизненным заключением в одиночной сырой камере, где он будет гнить заживо, медленно деградируя, медленно умирая от болезней и побоев» Что то мне подсказывает что классики, все таки не о том говорили. «Все друг за друга в ответе» (какие вообще необычайные слова!) и преступники являются порождением общества, который составляет каждый из нас. В этой книге главный герой не чувствует раскаяния потому ,что его загнали в тиски, иной не чувствует ничего, другой чувствует озлобленность. Гюго показывает как для всех окружающих и даже для священника все происходящее обычное дело, насколько это пошло и отвратительно. Умывать руки, отписываясь пожизненным заключением, не менее отвратительно. Гюго призывает, как мы видим, направлять и исправлять осужденного. И он призывает к этому не только в этой книге, а невидимой нитью эта мысль тянется и в других его произведениях. Протянуть руку преступнику, каторжнику, убийце или вору, практически для нас это невозможно. Человек же ,отвергнутый обществом ,с двойным, уже оправданным презрением, восстает против него. Гюго же тем, что не раскрывает за что его главный герой взойдет на эшафот, намекает, что даже неважно за что осужден преступник. Он не дает нам этой пищи для рассуждений о преимуществе одного преступления перед другим, за что можно осудить на казнь, а за что нельзя. От сумы и от тюрьмы не зарекайся, - очень хорошая поговорка, напоминающая, что при всей своей пушистости, можешь споткнуться или ты сам или споткнется правосудие об тебя. В общем, планка поднята высоко. Право, так хорошо нельзя думать о людях))

  Столько всего написано, столько всего сказано, а для многих людей смертная казнь остается даже актом высшего гуманиза. То есть они окончательно перевернули все с ног на голову. Разве убивающий не становится убийцей? И разве общество, с молчаливого согласия которого творится все это, не является преступным, и если в преступном обществе вырастает преступник, то кто за это в ответе. И самое главное ,если это коснется лично меня, лично каждого, не завопим ли мы с просьбой об отомощении, забывая все когда то сказанные слова. "Но зачем мне отмщение, зачем мне ад для мучителей, когда те уже замучены" Ууу., пожалуй пора закруглятся, чтобы не скатиться в демагогию)

  «И сама смертная казнь -- может ли она быть оправдана? Мы видели, какое впечатление производит подобное зрелище на народ; да и самого этого, якобы поучительного, зрелища нет вовсе. Едва ли тысячная часть пришедшей толпы, не более пятидесяти или шестидесяти человек, могла, в полумраке раннего утра, из-за полуторасташагового расстояния, сквозь ряды войск и крупы лошадей, хоть что-нибудь увидеть. А остальные? Какую, хотя бы малейшую пользу могли они извлечь из этой пьяной, бессонной, бездельной, развратной ночи? Я вспомнил о молодом, бессмысленно кричавшем блузнике, лицо которого я наблюдал в течение нескольких минут. Неужели он примется сегодня за работу человеком, больше прежнего ненавидящим порок и праздность? И я, наконец, что́ я вынес? Чувство невольного изумления перед убийцей, нравственным уродом, умевшим показать свое презрение смерти. Неужели подобные впечатления может желать законодатель? О какой "моральной цели" можно еще толковать после стольких опытом подкрепленных опровержений?» Казнь Тропмана Тургенев.

  4

  28