Рецензия на книгу

• 

  TatiNe12 июня 2023 г.

  Я до сих пор нахожусь под воздействием этой магической истории. Пытаюсь сравнивать с похожими авторами и ничего не приходит на ум как уникальнейший симбиоз двух «наших» хороших писателей: Владимира Набокова и Гайдо Гадзанова. Я нашла в Лабиринте потрясающее эссе на тему этого романа и самым наглым образом привожу его здесь. Это было напечатано в рубрике Афанасия Мамедова. Зачем я это делаю? Да просто это эссе и является самым лучшим дополнением этого потрясающего романа, скорее повести, о Душе, о Человеке, о Поэтичности, о верности и о Женщине с большой буквы.

  Далее приведена рецензия из Лабиринта:
  «Белла» начинается с блистательного кульбита, с переворачивания текста, который читателю еще только предстоит прочитать и который еще ничего не знает и не с кем из героев не знаком:

  «У моего отца Рене Дюбардо был, кроме меня, еще один ребенок — Европа. Некогда она приходилась мне старшей сестрой, а с началом войны перешла в разряд младших».

  В дальнейшем мы узнаем, что отец главного героя Филиппа Дюбардо Рене был единственным, за исключением Вильсона, полномочным представителем Версаля, «который воссоздал Европу, вложив в эту задачу всю свою душевную щедрость, и единственным — уже без всяких исключений, кто отнесся к своему делу вполне. компетентно». Приход Первой мировой войны он встретил, не питая насчет нее никаких иллюзий. У Дюбардо-старшего пять братьев — все академики — и две сестры, обе замужем за государственными советниками и бывшими министрами.

  Дюбардо издавна враждует с Ребендаром. Министр юстиции Ребандар — это настоящий эталон француза, любитель присутствовать на открытии памятников павшим за свободу Франции лицеистам, ходячая гордость нации — благодаря таким, как он, «расцветает лицемерие, зависть и злоба», патриарх семейства, ведущего свою генеалогию со времен Генриха II — семейства, в котором увядает все, семейства, в котором главное — отгородиться от других железной стеной.

  А дальше родственники двух семейств, коих немало, рассыпаются в джазовой композиции. Черные клавиши, белые клавиши, пробег контрабаса, саксофоновый взлет до облаков над Триумфальной аркой…

  Рассказав достаточно подробно о достоинствах своей ближайшей родни, Филипп Дюбардо обнаруживает себя в любовной истории: банкир Эммануэль Моиз знакомит его с Беллой Ребандар.

  «Белла взглянула на меня. Я стойко выдержал ее взгляд. Она поздоровалась со мной, опустив глаза. И я увидел на лице единственно утомленное место, на котором лежал отпечаток жизни, — веки».

  Только теперь она поняла, кто же на самом деле этот незнакомец, с которым она встречается на заре, в семь утра, когда Париж спит или отправляется на работу. «Она совершала туалет для любви, вскочив с постели у себя дома, испуганно открыв заспаннные глаза по звону будильника».

  Ох, как же неторопливо жили они этим летом. Филипп и Белла «возрождали ночь длиною в час». Они переписывали Париж напряжением своей любви. А потом она уходила от него, не оборачиваясь. Будучи женщиной из женщин, она глубоко входила в роль женщины. Она делала все так, что никто даже не подозревал, что у нее есть любовник.

  Но Ребандар, этот восхвалитель теней, спекулирующий войной, всегда все обо всех знает, во все подробностях. И Беллу, свою невестку, он не простит. За ней и Филиппом будут шпионить, как шпионили за всем Парижем, «ради страшного суда, мирского и светского».

  Ведь Париж — он для кого-то большой, а для кого-то маленький. В любовь Филиппа и Беллы вторгнутся внешние силы. Беллу приведут на встречу с Филиппом, как преступницу.

  «Единственный свободный стол оказался рядом с нашим. Белла на миг заколебалась, замедлила шаг; я догадался, что она спрашивает себя, хватит ли у не мужества сесть лицом ко мне, чтобы избавить меня от созерцания свекра».

  Парижские Родриго и Химена, Ромео и Джульетта в пределах Больших бульваров. Так почему же взгляд Беллы так сверкает жаждой убийства?..

  «Вся эта распря между мужскими сердцами завязалась теперь и в стане женщин, которые одинаково мило улыбались обеим сторонам, словно Ребандары и Дюбардо сражались за обладание ими на фоне сладострастия, здоровья и природы, почти лишавших сватку драматического накала».

  В жертву любви будет принесена не только такса, попавшая под колеса автомобиля, в котором едут Филипп и Белла, зажатые высокородной родней, но и иные связи — воображение и реальность, все то, из чего ткется любовь.

  «Я ровно ничего не знал о причинах, побудивших ее бросить меня, но был готов к немому спору с нею — при этой последней встрече, при этом первом матче олимпийского действа, о той драме, что разлучила нас».

  Капулетти и Монтекки… Ребендар и Дюбардо — представители двух больших, известных всей Франции семей, враждующих между собой, представляющих два лагеря, два противоположных политических течения. Блестящие юристы и циники от политики с одной стороны и блестящие ученые, чьи имена вписаны в энциклопедии — с другой. И Белла, прекрасная Белла, дочь аристократа Фонтранжа, вдова сына Ребендара, который преследует отца Филиппа Дюбардо, возлюбленного Беллы, невиновного ни в чем человека.

  Именно Белла, в отличие от других женщин, не позволяющих себе вынашивать конфликты, равно как и сыновей, «выносила этот конфликт, дала ему созреть», можно сказать, довела до скандала.

  Она явится в кабинет Ребендара из потайной двери, скрывающейся за гобеленом, со словами: «Я сожгла документы». Тот бросится к ней в бешенстве, восклицая:

  «— Что вы наделали! Как вы могли пойти на такое безумие… на такое предательство?!».

  В ответ безупречно воспитанная в пансионе Шарлье Белла возьмет одной рукой руку Ребендара, другой — руку отца Филиппа. У самого Филипп эта ситуация вызовет лишь восхищение, он сравнит появление Беллы с театральным действом. Его поразит сама продуманность ее выхода, самый его наигрыш — «пример наивысшей простоты».

  Белла же уповает на то, что руки глав семейств коснутся друг друга, положив тем самым конец вражде. Случись это, Белла была бы спасена. Сработала бы изобретенная ею «комбинация» избавления отца Филиппа от тюрьмы, но не судьба

  Оказавшись в этом расщепе, в этой неумолимой близости к двум кланам, Белла умрет от разрыва аорты, не в силах примирить Ребендара и Дюбардо. Все, что она успеет сказать, это: «Я люблю Филиппа».

  А Филипп в ответ признается нам: «Я был готов упрекать себя в том, что забыв о вражде между нашими семьями, любил ее, не испытывая других угрызений совести».

  У французов особая способность любить. Нам остается только восхищаться этой способностью и оплакивать Беллу так же, как Филипп, как бедный Фонтранж, ищущий повсюду образ любимой дочери и будто вошедший с этой утратой «в незыблемую вечность».

  Эта невозможность что-либо поправить в прошлом, сделать все наоборот, чтобы изменить настоящее, хотя бы настоящее того же бедного Фонтранжа, поднимает произведение Жироду до той высоты, когда с циферблатов слетают стрелки.

  В «Белле» Жироду совесть главных действующих лиц заговаривает с читателем каким-то джазовым образом/голосом, и у нее есть лицо/туманный, ускользающий лик… возможно, это лик — Беллы. Лик, тонущий в лицемерии, в лакейском усердии, в необходимости быть настороже, наконец, в послевоенном похмелье…

  «Белла» — роман очень афористичный. Любителей выписывать афоризмы великих авторов в свои блокнотики ждет небывалый «праздник души», чуть ли не на каждой странице они могут выловить по два-три блестящих афоризма. Вот только некоторые из них: «До чего же прекрасна скорбь в прекрасном существе»; «Нет более тяжкого гнета, чем гнет печали на женских плечах»; «Нужны долгие века, чтобы очиститься в глазах общества после того, как вас судили между двумя негодяями»; «Счастье и удача отличаются волшебной акустикой»…

  В этом смысле книга напоминает кладовую, содержащую в себе ценные сведения, детали, предметы быта, приметы времени — те самые «сущие пустяки», что составляют «карту романа». Романа непростого.

  Упрятанный в недра любовной истории Версальский договор, официально завершивший Первую мировую, спешит к исходной позиции — к пункту новой эры, в начало прошедших двух тысячелетий, некогда возвысивших человека, а затем кинувших его в окопы, под пулеметные очереди, в душегубку газовых атак.

  Жироду уходит по вертикали дальше своей эпохи, дальше того Жироду, которого знает Париж и даже Луначарский в Москве, наживая себе серьезных врагов и преданных почитателей.

  В своем романе о взаимном неумении людей прислушаться друг к другу, он как бы заглядывает в окна верхних этажей шумной многоэтажки, в глубины картезианской мысли, пытается отыскать свои корни не только во французской литературе, в Париже, в родном ему провинциальном Беллаке, но даже в мимоходом упоминаемой книге Фердинанда Оссендовского «И звери, и люди, и боги». Хотя, казалось бы, что ему наша Азия.

  Разумеется, один из самых французских, даже по меркам французской литературы, романов и заканчиваться должен по-французски. Как? Ну, скажем, так, как заканчивается знаменитый рассказ Исаака Бабеля «Улица Данте», когда французский, не справляясь больше с эмоциями, ищет помощи у итальянского: «— Dio, — произнесла синьора Рокка, — tu non perdoni quelti, chi non ama…» («Господи, ты не прощаешь тем, кто не любит…). Но нет, у Жана Жироду роман заканчивается не то чтобы меньшим накалом страстей, но без излишней патетики, даже буднично, если не сказать, на первых этажах жизни, — однако на той предельной высоте, где все мысли и чувства рода людского отливают себе формы для будущих слов и будущих поколений:

  «Впервые в жизни беда, приключившаяся с мужчиной, вырвала у нее слово утешения.
  — Ты что, папочка? — спросила она на том мерзком языке инцеста, которым только и умела выражать свою нежность. — Ты чего плачешь?
  Он с трудом, кое-как сдержал всхлипы… — Не полегчало, дядюшка? Может, аспиринчику дать?
  Прошла минута… Рыдание повторилось…
  — Да, братец ты мой, любовь — это не шутки! — сказала она».

  А что еще может сказать представительница древнейшей профессии, не справившаяся с ролью спасительницы, абсолютно голая, местами ледяная, местами горячая от огня, проснувшаяся среди ночи рядом с Фонтранжем.

  Зовут ли на помощь при такой напасти, какая случилась с ним? Нет, конечно. Попробуй-ка объясни не только труженице секса, госпоже Индиане, но всему миру, что в момент продажной, сиречь самой примитивной народной любви, над Фонтранжем вдруг склонилась Белла в своей идеальной любви.

  Сложно? Да, но просто в этом романе Жироду только «примус бензином заправляют». И все-таки, подводя итоги: «Белла» — роман, в котором женская природа оказывается сильнее мужской и вообще одерживает победу над всем сущим. «Белла» — там, где любовь, а любовь — везде. И если вы еще этого не знаете, спросите у Жироду.

  4

  189