Рецензия на книгу

• 

  Lisena6 февраля 2014 г.

  "Пошехонская старина" дает возможность читателю с помощью печатного слова окунуться в прошлое, в предпоследние годы жизни (а жизни ли?) при крепостном праве. Жизнь в захолустной пешехонской стороне, в помещичьем имении Малиновцы, описывает один из многочисленных сыновей (Никанор Затрапезный) зажиточной семьи. Неравный брак родителей привел к тому, что отец совсем отошел от дел, предоставив руководство имением в единоличные руки своей супруги Анны Павловны, которая отличалась скопидомством, твердым характером и не гнушалась наказанием. "Разделение (детей) на любимых и постылых не остановилось на рубеже детства, но прошло впоследствии через всю жизнь и отразилось в очень существенных несправедливостях…" Старшие дети учились в платных заведениях вне дома на полном пансионе, младшие в целях экономии учились на дому, бессистемно. Помещичьи дети голодали, ходили в обносках, наблюдали за жизнью крестьян и редко выезжали дальше своих владений и поэтому каждый выезд за пределы Малиновцев был для них событием. Взрослея рассказчик приходит к мысли, что "крепостное право, тяжелое и грубое в своих формах, сближало меня с подневольной массой. Это может показаться странным, но я и теперь еще сознаю, что крепостное право играло громадную роль в моей жизни, и что только пережив все его фазисы - я мог придти к полному, сознательному и страстному отрицанию его". На его глазах помещики злоупотребляли властью (фурия тетенька Анфиса Порфирьевна), "проказничили" ( Урванцевев) да и сама матушка частенько расправлялась с неугодными крепостными. Трагедия Мавруши, закрепостившейся по собственному желанию из любви к мужу - крепостному человеку, еще больше укрепило автора в отрицании крепостного права. В этих воспоминаниях нет идеализации помещичьего и дворянского быта, без прикрас описано какими трудами и страданиями крепостных достигалось благополучие и экономический фундамент зажиточных семей. Наоборот, автор с иронией рассказывает как его сестре несколько сезонов подбирали завидного жениха с приданым в Москве. Повествует как помещики отказывались верить в ходившие слухи о скорой отмене крепостного права на примере предводителя Струнникова. "Вся несостоятельность русского культурного общества того времени выступила с поразительною яркостью. Несмотря на то, что вопрос поставлен был бесповоротно и угрожал в корне изменить весь строй русской жизни, все продолжали жить спустя рукава, за исключением немногих; но и эти немногие сосредоточили свои заботы лишь на том, что под шумок переселяли крестьян на неудобные земли и тем уготовали себе в будущем репрессалии." Салтыкову-Щедрину удалось охватить и обобщить нравы крепостного времени на описании трагических судеб знакомых, крепостных и родных семьи (лакей Конон, Сатир-скиталец, Ванька-Каин). Тем печальнее было читать о судьбе Бурмакина, помещике нового поколения, который "принадлежал к числу тех беззаветных идеалистов, благодаря которым во тьме сороковых годов просиял луч света и заставил волноваться отзывчивые сердца. Впервые почувствовалось, что доброе и человечное не до конца изгибло, что образ человеческий, даже искаженный, все-таки не перестает быть человеческим образом." Но неудачная женитьба быстро загасила огонек идеализма в нем. Печально. Неделя, проведенная за чтением книги, далась мне нелегко. Только ради последних глав, уже после отмены крепостного права, когда дворянский класс кричал: "Караул! Грабят! Разорение!", а с крепостными уже стали на "вы" и стоило читать эту книгу! Терпение же у русского мужика!
  

  
  

  Живут как вздумается, ни на что им запрета нет. И таиться им не в чем, потому что они в свою пользу закон отмежевали. А рабам нет закона; в беззаконии они родились, в беззаконии и умереть должны, и если по временам пытаются окольным путем войти в заповедную область, осеняемую законом, то господа не находят достаточной казни, которая могла бы искупить дерзновенное посягательство. Увы! нет для раба иного закона, кроме беззакония.

  Кто поверит, что было время, когда вся эта смесь алчности, лжи, произвола и бессмысленной жестокости, с одной стороны, и придавленности, доведенной до поругания человеческого образа, – с другой, называлась… жизнью?!

  Переходя от общей характеристики помещичьей среды, которая была свидетельницей моего детства, к портретной галерее отдельных личностей, уцелевших в моей памяти, я считаю нелишним прибавить, что все сказанное выше написано мною вполне искренно, без всякой предвзятой мысли во что бы то ни стало унизить или подорвать. На склоне лет охота к преувеличениям пропадает и является непреодолимое желание высказать правду, одну только правду. Решившись восстановить картину прошлого, еще столь недалекого, но уже с каждым днем более и более утопающего в пучине забвения, я взялся за перо не с тем, чтобы полемизировать, а с тем, чтобы свидетельствовать истину. Да и нет никакой цели подрывать то, что уже само, в силу общего исторического закона, подорвано. Бытописателей изображаемого мною времени являлось в нашей литературе довольно много; но я могу утверждать смело, что воспоминания их приводят к тем же выводам, как и мои. Быть может, окраска иная, но факты и существо их одни и те же, а фактов ведь ничем не закрасишь.

  10

  112