Рецензия на книгу

• 

  Аноним1 апреля 2023 г.

  Здоровых нет, есть недообследованные

  Конечно, я знала о том, что наше текущее состояние связано с детскими травмами. Но я полагала, что с ними связаны исключительно наши способы взаимодействия с миром, какие-то моральные проблемы. Оказывается же, что с ними напрямую связаны и физические болезни. И это вовсе не домыслы досужего журналиста, а результат огромного количества исследований и анализа статистических данных. Сказать, что эта информация впечатляет – ничего не сказать. В нашей культуре медицина практически не вспоминает о психотерапии, когда речь идёт о хронических, аутоиммунных и онкологических заболеваниях, что уж говорить о том, что большая часть населения до сих пор не воспринимает тему психотерапии всерьёз. Уверенность в том, что тяжёлые заболевания надо лечить радикальным медицинским вмешательством, так впечаталась в мозг сторонников доказательной медицины, что часть их не в состоянии уловить связь, которую автор планомерно описывает в своём труде (я прочитала все рецензии на Лайвлибе на эту книгу) — и вместо этого фантазирует, что автор предлагает медитации как панацею. Между тем очевидно, что если не пытаться исправить причину заболевания, оно будет появляться снова и снова. А причинно-следственные цепочки снижения сопротивления организмов тяжёлым заболеваниям поистине глобальны. И, рискну предположить, чересчур сложны для жаждущих объяснения в двух словах. А если сформулировать максимально коротко, такая цепочка будет звучать совершенно невероятно, поскольку будет состоять из самой первой причины (детской травмы) и самого последнего следствия (тяжёлого заболевания).

  В середине книги Наказава подробно объясняет всю механику созревания женского и мужского организмов и их изменений под воздействием стресса в детстве (спойлер: от пола зависит степень восприятия одних и тех же травм, потому что женский организм потенциально предназначен для вынашивания плода). Это шедевральный отрывок, призванный расставить все точки над ай для любителей вроде меня во всём докапываться до самой сути. Он слишком велик, чтобы его приводить в цитаты, поэтому относительно этой темы приведу здесь иную выдержку.

  
  Еще одним удивительным открытием Херринги было то, что отрицательный опыт ведет к ослаблению соединения между префронтальной корой и гиппокампом в мозге подростков, как девочек, так и мальчиков. Но у девочек нейронные связи были также слабее между префронтальной корой и миндалевидным телом, центром страха.
  <…>
  «Если вы девушка, испытавшая в раннем возрасте травмирующий опыт, связи у вас в мозге ослабли, и можно ожидать, что почти при любом стрессовом событии, с которым вы столкнетесь: финансовые неурядицы, аварийная ситуация на дороге или семейные ссоры, – ваш уровень страха и тревоги будет очень высок», – говорит Херринга.
  <…>
  Хиллари Блумберг также выявила поразительные различия специфических изменений в мозге на основании пола подростков. У девушек, получивших негативный опыт, она отметила уменьшение объема серого вещества на участках мозга, связанных с регулированием эмоций и развитием депрессивных состояний, – сюда входят префронтальная кора, миндалевидное тело и гиппокамп. У юношей уменьшение объема регистрировалось в каудальной (хвостовой) зоне, близкой к спинному мозгу, – этот участок отвечает за контроль над поведением.
  Блумберг выдвинула предположение, что различие в изменениях мозга «способствует тому, что у девочек вследствие травмирующего опыта повышается риск аффективных расстройств, а у мальчиков – расстройство контроля над побуждениями».

  Книга Наказавы отлично сбалансирована: в ней нет перегруза сухими статистическими данными. Вместо банальных перечислений статистики она приводит истории о том, как вообще получилось, что эти статистики были собраны – а это, ни много ни мало, истории научных открытий. Кроме того, Наказава подробно рассматривает несколько частных случаев, описывая истории болезни нескольких человек (разумеется, с их согласия). В других отзывах мне встречалось мнение, что этих историй чересчур много. Я же скажу, что учитывая всё разнообразие травм, их даже маловато. Так, описанные ею случаи включают убийство матери отцом, тюремное заключение родителя, сексуальное насилие, неблагополучную среду (нищету, отсутствие образования и вредные привычки родителей), делегирование ребёнку роли родителя, игнор и обесценивание чувств ребёнка (не только эмоциональных, но и физических), равнодушие к достижениям ребёнка и их обесценивание. Но среди них нет, например, случая военного насилия, хотя именно сейчас было бы актуально узнать про это побольше. С другой стороны, нельзя объять необъятное, и Донну Наказаву можно поблагодарить уже за одно то, что она сделала эту книгу и постаралась описать максимально разнообразные случаи.

  «У меня не было такой жести» — сказал мне муж, которого я тоже погнала читать эту книгу. Безусловно, случаи, которые описывает Наказава, — особо тяжёлые. Тем показательнее становится то, что не все герои этих тяжёлых случаев отдавали себе отчёт, что происходящее с ними ненормально. Им казалось, что у них нормальные родители, нормальные семьи, и если что-то идёт не очень, то этому «не очень» они находили два оправдания: либо проблема в них самих (как думала дочь «Кена» и «Барби», которая часто болела в отличие от других детей), либо это «не очень» компенсировалось за счёт других проявлений родительской любви (как думал Джон, у которого при равнодушном отце была любящая мать). Однако Наказава показывает, что даже незначительные, но систематические травмы имеют большие последствия:

  
  Херринга обнаружил, что в связях префронтальной коры и гиппокампа у подростков, переживших негативный опыт, и у тех, кто не столкнулся с ним, существует колоссальная разница. В какой-то мере это было ожидаемо, но изменения в мозге были обнаружены даже у тех подростков, которые испытали мягкие формы эмоциональных травм, как то: поддразнивание, резкость со стороны родителей или недостаточная эмоциональная забота.
  «Эти данные навели нас на мысль, – пишет Херринга, – что у гиппокампа при малейших отступлениях от ожидаемого отношения со стороны близких людей, отношения, основанного на любви, могут возникнуть сложности в передаче корректной информации в префронтальную кору о том, когда и где можно ощущать себя в безопасности, а когда надо быть настороже». То есть, с одной стороны, дети не считались подвергнутыми насилию, но с другой – они испытывали сложность в определении, какая среда для них безопасна. <…> Исследования Херринги дают объективные доказательства тому, что даже незначительный повторяющийся негативный опыт приводит к возбуждению системы тревоги и, как следствие, запуску механизмов воспаления.

  И тут меня накрыло, потому что я вдруг осознала, что у истории Джона есть нечто общее с моей. Я как раз из тех, кто всегда считал, что их семьи — нормальные. Мать отнюдь не не была мной заинтересована и не способствовала развитию моих увлечений — ещё как была. Но она имела свои детские травмы (родители заставляли её петь в хоре и играть на баяне) и своё мнение («мой ребёнок никогда не будет связан с музыкой»). По её словам, она смотрела, где у меня есть таланты (математика, рисование, литература), а где нет. И музыкальных талантов или интересов она у меня не находила. Точнее, предпочитала не замечать — несмотря на то, что их замечали все учителя музыки, и в садике, и в школе. Она не заметила моего восторга, когда я принесла новость из садика, что учительница музыки выбрала меня в солистки и увела от остальных детей репетировать песню. Они продолжали играть, а я – репетировала, для меня-ребёнка это был очень большой повод для гордости. Она не заметила моей эйфории, когда на подаренном папой игрушечном восьмиклавишном пианино я обнаружила то, что назвала созвучием (теперь я знаю, что это были ноты, звучавшие в октаву). Смотри, мама, созвучие! — ноль внимания. А я стала по аналогии петь примы и октавы вместе с каждой клавишей и кайфовать от этого: я буквально видела совпадающие волны, слышала моменты их слияния и расхождения.

  Сколько я себя помню (а помню я себя с четырёх лет), я испытывала благоговение к скрипичной музыке. Но мать этого просто не знала, потому что в самом начале своей жизни я попросила её купить мне воздушный шарик, и она ответила мне, что я своими просьбами её разорю. Из чего я сделала вывод, что не должна просить ни о чём, что требовало бы денежных трат. (Впрочем, немного денег в семье откладывалось на книги, поэтому и сказать, что «я не могла ни о чём просить», я не могу, ведь книжки-то я могла просить купить). Смутно догадываясь, что обучение в музыкальной школе стоит каких-то денег, про скрипку я даже не заикалась — понимала, что это бессмысленно. Тем не менее, до десяти лет я свободно пела во всё горло где угодно. Мы носились с подругой на великах по всему городу и горланили «Вы слыхали, как поют дрозды?». Прохожие улыбались нам, некоторые подпевали. А потом, дома, мать передразнила то, как я пела эту песню. И я замолчала. На уроках музыки я ещё как-то пела, потому что среди ора остальных тридцати человек порой и сама своего голоса не слышала. Но в случаях, когда требовалось петь одной при ком угодно постороннем, я теряла голос. Моя лучшая подруга, наедине с которой я ещё что-то осмеливалась петь в школьные годы, имела свои искажённые представления о вокале, и пару раз совершенно нелестно отозвалась о моём пении как о старушачьем.

  Уже со старшей школы я сделала несколько самостоятельных попыток приобщения к музыке – все они были почти безуспешны (если на пианино я теперь играю средней сложности красивые аранжировки, то из хора меня довольно быстро выгнали, потому что у дирижёра не было времени подтягивать меня отдельно, и как профессионала я его прекрасно понимаю). Можно не говорить о том, что пара десятилетий не-пения принесла свои плоды: горло попросту не может извлекать нужного тона звук, слух тоже далёк от совершенства (хотя моя первая преподавательница ф-но считает, что он есть, так как под клавиши я подстраивалась отлично). Только благодаря диктофонным записям, сделанным во время вынужденных ночёвок на старой работе, я знаю, что я могу петь, и петь хорошо. Да знакомая певица, позвавшая меня в хор, была приятно удивлена, послушав записи — до них она думала, что и пою я тем же скрипучим медвежьим голосом, которым говорю. Но эти суждения (мои и её) столь малочисленны и невесомы, что не могут перекрыть о-суждение матери (каким бы предвзятым оно ни было). И главное — не могут восполнить то, чего мне так требовалось в своё время от матери — безусловной веры в меня. Походы к преподу по вокалу ничего не изменят, если у меня не будет человека, который бы постоянно верил, что я могу это делать хорошо, который бы меня в этом плане подбадривал в достаточных количествах, чтобы перекрыть дефицит материнской веры.

  
  У детей, обделенных родительской любовью, есть признаки деградации в участках мозга, связанных с регуляцией эмоций (в основном в правой лобной доле, ответственной за отрицательные эмоции). Слабая связь «родитель – ребенок», отмечает Блумберг, может «нарушить механизм регулирования эмоций, что делает подростков более подверженными депрессии».

  Мне 28 лет, у меня четыре хрони, стоит мне чуть-чуть напрячься, как сразу же взлетает температура, есть симптомы анемии при чистых анализах, последние три года я балансирую на грани депрессии, последние пять — прокрастинирую и веду довольно жалкое амёбное существование по сравнению с той энергией, массой интересов, дел и достижений, которые у меня были в школе и отчасти в универе. Ещё в универе я поняла, что в плане работы и жизненных целей хочу сидеть в уголке, чтобы меня никто не трогал. И чего можно достичь с таким стремлением? И какое другое стремление могло бы возникнуть у человека, ощущающего вместо безусловной поддержки матери правоту подразумевающегося ею «у тебя не получится»? У меня есть хорошая подруга, с которой мы думали, что мы с ней просто принадлежим поколению, предел мечтаний которого — найти тихую-мирную гавань, чтобы из неё не высовываться. Люди с другого курса, с которыми мы общались, были в десятки раз увереннее, энергичнее, энтузиазм из них просто хлестал. Дело не в нас, дело в поколении, думали мы. Но… эту подругу воспитали бабушка с дедушкой, мать бросила её при рождении, и о ней она никогда не говорила. Количество её болезней зашкаливает, пару недель назад она перенесла серьёзную операцию, исход которой врачи не брались предсказывать. Куда ни посмотри — везде подтверждения выводам Наказавы.

  Отдельное спасибо автору за то, что она прослеживает, как травмы и поведенческие реакции передаются по наследству, а также уделяет внимание мыслям своих героев о собственном родительстве. Вообще этот пункт (нон-фикшн про любовь к себе) в челлендже от Светловки был для меня самым сложным, так как подразумевал популярную нынче псевдопсихологическую макулатуру, для которой в книжных даже отдельные стеллажи выделяют — «книги по саморазвитию», а найти что-то строго научное по теме, не будучи её знатоком, довольно сложно, но вот с этой книгой как раз очень повезло.

  Остаётся лишь посочувствовать российской медицине, не уделяющей должного внимания психологическим травмам её пациентов. Наше государство в целом устроено так, что не преследует целью повышение качества жизни своего населения. Добавьте сюда ворох традиционных скрепных предрассудков по поводу психотерапии, на выходе получаем насквозь травматизированное общество. Честно говоря, меня удивило встреченное в нескольких отзывах мнение, что книга – об американцах (и для русских потому бесполезна), ведь психика одинаково устроена у всех людей, и если в нашем обществе не принято обращать внимание на психическое здоровье, это совсем не значит, что оно у нас в порядке, скорее даже наоборот. Как кактусист со стажем, я знаю, что чем чаще смотреть на кактусы, тем лучше они растут (потому что своевременно выявляешь и устраняешь все хвори), если же на них вообще не смотреть, то последствия будут катастрофическими. То же и с психическим здоровьем (и как следствие — говорит Наказава — с физическим).

  Однозначный плюс — то, что книга есть в аудиоформате, что делает её доступной большему кругу читателей. Однако не могу сказать, что чтица — Марина Айре — прямо вызывает восторг, её начитка больше похоже на сдержанно-встревоженную нотацию, а когда она читает за некоторых ситуативных героев, голос вообще ожесточается.

  10

  532