Рецензия на книгу

• 

  Аноним23 декабря 2013 г.

  Тысячи лет пройдут, народы сменятся народами, а в воздухе все еще будут звучать слова, произносимые с презрением и страхом добрыми и злыми:
  

  • Иуда Предатель... Иуда Предатель!

  
  

  Больно, больно, больно. Чертовски больно почти все время, под конец - невыносимо. Господи, это так больно, как будто тебе все время дают поддых, и ты лежишь, как рыба, выброшенная на берег, и дышать, как, как дышать, когда строчки расплываются перед глазами? Когда в простых словах столько силы и страшной какой-то прям

  • Кто обманывает Иуду? Кто прав?

  ?


У Андреева свой Иуда. Не просто предатель и жалкий трус, а какое-то сверхчеловеческое смешение дурного с дурным: Иуда, одурманенный своей верой и своей правдой, в которую если поверить, то темнота его, сатирская, уродливая, черная, отблескивает ярче всего. Только кто посмотрит так на Иуду, поверит ему, когда сам он весь из своей лжи?
Андреев показывает его таким. Можно кривиться, мол, перевернул все с ног на голову, но только у него это действительно большая драма, обрушивающаяся на человека. Потому что страшно, что на самом деле не прав был Иуда, не прав в своем предательстве, обессмертившем Иисуса. А если прав, то тоже страшно: что же это за пути такие, которыми приходится идти ради правды и правильности? Как можно давать человеку такие испытания?

Какое подлое сердце у Иуды! Он держит его рукою, а оно кричит "Осанна!" так громко, что вот услышат все.


На самом деле, у меня просто очень мало слов и связных мыслей, чтобы крикнуть тут что-то осмысленное.
Все наверняка знают мюзикл "Jesus Christ Superstar", и если не слышали его, так слышали о нем точно. Там тоже перевертыш, там Иуда со своими благими намерениями мостит себе дорогу в ад. И с тем же почти надрывом вопрошает:
Just don't say I'm
Damned for all time.
Так и тут, под конец образ перекошенного, раздвоенного человека обретает тот самый надрыв, делающий из кривляющегося урода мученика и жертву, и смотреть на это, чувствовать это - очень, очень больно. Страшно.
Надрыв, надлом этот, он не только в Иуде, он во всем, и в жерновах слов перемалывается главная история, Андреев сшелушивает с нее евангельскую краткость, и проступают гротескные, им самим отчищенные зерна. Рыжий, двуликий большеглазый Иуда, больной, нежный, страшный, лживый, надломленный и иступленный, умирающий в своей любви и борьбе двух половин, обе из которых иррациональны и страшны. Страшен Иуда в своем исступлении, страшен в предательстве, страшен в раскаяньи и нежности. Страшен, жалок, удивителен.
Смотреть на него больно, а слова его слушать и того больнее. Потому что за их уродливостью - исковерканный свет, самый яркий и самый больной. Свет уродливой исступленной любви и тяга к солнцу: так поднимает руки к небу в мольбе прокаженный, верящий, что хотя бы бог не отвернется от его уродливого лица.


Ты слышишь, Иисус? Теперь ты мне поверишь? Я иду к тебе. Встреть меня ласково, я устал. Я очень устал. Потом мы вместе с тобою, обнявшись, как братья, вернёмся на землю.


So could we start again please?
Could we start again please?