Рецензия на книгу

• 

  Аноним14 января 2023 г.

  Тоска современной жизни — тоска сумерек, тоска перехода, предчувствия. Звери беспокоятся перед землетрясением.

  "И прежде кровь лилась рекою,
  И прежде плакал человек?"

  В первом томе (части 1-5) больше самого Герцена и его личного. Во втором ( части 6-8) внимание сосредоточено на людях с которыми он имел радость знакомства. Много внимания уделено реакции как явлению, особенно после "Весны народов" 1848 года.

  "Пока человек жив, не надобно в нем отчаиваться. Мало ли какое событие может раскрыть душу! Ну, а письмо мое не подействует, и он бросит его, что ж за беда, я сделал свое. Он не виноват, что его воспитание и среда, в которой живет,— сделали его неспособным понимать истину. Тут надобно не сердиться, а жалеть."
  (Роберт Оуэн)

  Автор рассказывает нам о целом пласте эпохи очень остроумно, жизнеутверждающе вглядываясь во всякое явление общественной жизни. По охвату и глубине затрагиваемых идей, по яркости описания борьбы партий сталкивающихся в диалектическом противоречии, это произведение походит на "Жизнь Клима Самгина" Максима Горького, но такую жизнь, где главный герой твёрдо стоит на позициях материализма не отступая от свободолюбивых идеалов Радищева и Рылеева. Он являет собой следующий степень развития относительно их воззрений продолжая преемственность чаяний супротив всякой эксплуатации и угнетения. Александр Герцен - первоклассный диалектик остро вглядывающийся в окружающий мир. Его недостаток тот же, что у Чернышевского (его товарища), он не распространил диалектику на вопросы экономический жизни.

  Эта работа несколько крамольного содержания. Можно смело сказать, что Герцен увидел в философии Гегеля тоже, что увидели там Маркс и Энгельс, тоже что Чернышевский и Ленин. Говоря о диалектике он писал: "...она необходимо освобождает человека и не оставляет камня на камне от мира христианского, от мира преданий, переживших себя." Герцен помог преодолеть своим любимым друзьям Белинскому и Бакунину консервативную сторону учения Гегеля и усвоить диалектику, которые те своими усилиями впоследствии разбудили Добролюбова, Чернышевского, Писарева, а те в свою очереди оказали необъятное влияние на героев "Процесса пятидесяти" и "Процесса ста девяноста трёх", к знаменитой речи Петр Алексеева на суде.

  Наиболее полно, как диалектик Александр Герцен сформировался в очень юном возрасте. Его знаменитая работа «Письма об изучении природы», 1843 года изучалась всей прогрессивной молодёжью на протяжении более чем полувека, покуда не началась популяризация работ Карла Макрса и Фридриха Энгельса. Вот что пишет о ней Георгий Плеханов: «легко можно подумать, что они написаны не в начале 40-х гг., а во второй половине 70-х, и притом не Г., а Энгельсом. До такой степени мысли первого похожи на мысли второго. А это поразительное сходство показывает, что ум Г. работал в том же направлении, в каком работал ум Энгельса, а стало быть и Маркса». Ознакомившись с "Былое и думы" вы увидите насколько близко Герцен стоял к основоположникам научного коммунизма.

  Очень занимательный отрывок Я. Эльсберга из вступления к работе, о материализме Герцена, который обладая талантами Льва Николаевича Толстого, твёрдо стоял на почве действительности:

  "В русской лит-ре никто (кроме Толстого) не рассказал столь беспощадно о себе и своих близких, как Г. Но у Толстого этот рассказ был продиктован морализирующими тенденциями. У Г. этих тенденций не было никогда. Гегелевская диалектика и фейербаховский материализм освободили Г. навсегда от попыток стать в позу морального проповедника. Его художественный рассказ не преследует другой цели, как показать и понять жизнь как она есть. И в этом он достигает поразительной силы. «Все эти дни, — писал Тургенев, — я находился под впечатлением той части „Былого и дум“ Г., в к-рой он рассказывает историю своей жены, ее смерть и т. д. Все это написано слезами, кровью: это — горит и жжет. Так писать умел он один из русских». Эту характеристику следует отнести не только к указанной части «Былого и дум» и не только к «Былому и думам». Сила чувства и сила изобразительных средств Г. такова, что «горят и жгут» не только страницы, посвященные им своим личным переживаниям. Его художественные характеристики людей, событий и целых эпох в ряде случаев непревосходимы по глубине проникновения, тонкости восприятия, меткости удара. Он достигал той же выразительности, когда его рукой водила ненависть к Николаю I, Наполеону III, русскому крепостнику и европейскому мещанину, или любовь к декабристам, к Белинскому, к Орсини, к народной массе, творившей 1848."

  Очень трогательно в этом томе Александр Герцен говорит о горячо любимых своих друзьях товарищах. О Гарибальди и Мацини, Бакунине. Крайнего внимания заслуживают главы Герцена о своём близком знакомстве с 80-ти летнем Робертом Оуэном которые крайне богато выводят его образ в истории.

  Творение крайне интересное. Советские литературоведы ставили его в плеяду самых лучших мемуаров всех времён и народов, наравне с "Жизнь Бенвенуто Челлини, написанная им самим", "Исповедь" Жан-Жака Руссо, "Поэзия и правда. Из моей жизни" Иоганн Вольфганг Гете, "Детство. В людях. Мои университеты" Максима Горького. Они всеохватывающе описали эпоху во всем её богатстве и противоречиях. Говорят ещё особенно высокого внимания заслуживают мемуары "Семейная хроника. Детские годы Багрова-внука. Воспоминания" Сергей Аксакова, "История моего современника." Владимира Короленко, "Записки..." Петра Кропоткина. Но отличительная особенность Герцена в том, что он соединил в себе передовые устремления эпохи, с невиданным литературным дарованием, при этом "симпатическая веселость тона Герцена без малейшего нажима властно превращает читателя в друга автора". Эта обличительная книга эпохи скорее ласковая и веселая улыбка, умная ирония, нежели смех Франсуа Рабле над своими современниками:

  "«Язык его, — писал Тургенев, — до безумия неправильный, приводит меня в восторг: живое тело...» По блеску, остроумию, страстности, разнообразию приемов, свободе и остроте обсуждения самых разнообразных и глубоких вопросов человеческой жизни и истории — художественные страницы Г. стоят на уровне высочайших достижений мировой лит-ры."

  Герцен очень остроумная личность. Ему писали письма со всех краев света по адресу "Колокола", как средоточия надежды на лучшее будущее. Одно из писем приведу здесь:

  "Одно из лучших было (по-видимому) от молодого офицера, в самой первой эмапциповке, оно начиналось с общих мест и с слов: «Милостивый государь» — очень скромно и лестно... Мало-помалу пульс подымался, пошли советы, потом увещания... Жар возрастает.— На четвертой странице (большого формата) дружба наша дошла до того, что незнакомец говорил мне: «Милый мой и мон шер». «Оттого,— заключал храбрый офицер,— я и пишу тебе так откровенно, что люблю тебя от души». Читая это письмо, я так и вижу молодого человека, садящегося, поужинавши, за письмо и за бутылку чего-нибудь очень неслабого... По мере того как бутылка пустеет, сердце наполняется, дружба растет, и с последним глотком добрый офицер меня любит и исправляет, любит и хочет меня поцеловать... Офицер, офицер, оботрите только губы, и я не буду иметь ничего против нашей быстрой дружбы in contumaciam."

  Нельзя не привести пару занимательных отрывков из произведения:

  "Гораздо лучше, чтоб ловкий вор остался без наказания, нежели чтоб каждый честный человек дрожал, как вор, у себя в комнате."

  "Дайте школьному педанту, если он только не наделен от природы эстетическим пониманием,— дайте ему на разбор что хотите: «Фауста», «Гамлета», и вы увидите, как исхудает «жирный датский принц», помятый каким-нибудь гимназистом-доктринером. С цинизмом Ноева сына покажет он наготу и недостатки драм, которыми восхищается поколение за поколением. В мире ничего нет великого, поэтического, что бы могло выдержать не глупый, да и не умный взгляд, взгляд обыденной, жизненной мудрости. Это-то французы и выразили так метко пословицей. что «для камердинера — нет великого человека». "

  "В вечной заботе, суете, нужде, тревоге, в поте лица, в труде без отдыха и конца человек даже и не наслаждается. Если ему досуг от работы, он торопится свить семейные сети, вьет их совершенно случайно, сам попадает в них, стягивает других, и если не должен спасаться от голодной смерти каторжной, нескончаемой работой, то начинает ожесточенное преследование жены, детей, родных или сам преследуется ими. Так люди гонят друг друга во имя родительской любви, во имя ревности, во имя брака, делая ненавистными священнейшие связи. Когда же тут образумиться? Разве по другую сторону семьи, за ее гробом, когда человек все потерял, и энергию, и свежесть мысли, когда он ищет одного покоя... людям, занятым службой, ажиотажем, семейными ссорами, картами, орденами, лошадьми,— Р. Оуэн проповедовал другое употребление сил и указывал им на нелепость их жизни. Убедить их он не мог, а озлобил их и опрокинул на себя всю нетерпимость непонимания. Один разум долготерпелив и милосерд, потому что он понимает. Биограф Р. Оуэна очень верно судил, говоря, что он разрушил свое влияние, отрекаясь от религии. Действительно, стукнувшись о церковную ограду, ему следовало остановиться, а он перелез на другую сторону и остался там одии-одинехонек, провожаемый благочестивым ругательством. Но нам кажется, что рано или поздно он точно так же остался бы и за другим черепком раковины — один и outlaw!"

  9

  265