Рецензия на книгу

• 

  Аноним12 декабря 2022 г.

  За что я полюбила Корнишскую трилогию, так это за то, что она неустанно напоминала мне Дептфордскую трилогию и   за то, что напоминала мне о Дептфордской трилогии. Сначала в Мятежных ангелах монах-отступник Парлабейн упоминает, что учился в одной школе с Дэвидом Стонтоном (через пару страниц он расскажет об отношениях с Элси Уистлкрафт - той самой женщине из третьей части, испытавшей «организм»). Сам Фрэнсис Корниш учился в той же школе и тепло вспоминал своего учителя Данстана Рамзи, над которым тоже потешался, но который сказал Фрэнсису важную вещь, которая «залегла в его костях».

  Биография тоже, похоже, излюбленный прием Дэвиса и неизменный атрибут его трилогий. На этот раз вместе с ангелом-биографом и ангелом-покровителем меценатов (привет, апокрифы!) мы копнем вглубь странного старикашки Фрэнсиса Корниша и узнаем, почему он такой. Биографии у Дэвиса, как водится, местами провисают, но выкинуть их совершенно невозможно, поэтому нам придется узнать все-все о родителях, бабушках и кухарке Фрэнсиса, иначе будет потом невозможно во всей полноте оценить и расшифровать шедевр, который ему предстоит создать в этой части. Впрочем, можно перечитать гороскоп Рут, чтобы все еще раз сопоставить.

  Вообще, производственная тема всей Корнишской тройки - это искусство и подделки, а точнее, как создаются подделки, и что такое подделки в принципе.  Это так или иначе идет через всю трилогию. В первой части это скрипки Лаутару: цыгане мадам Лаутару и ее брат Ерко собирают из частей старых скрипок новые экземпляры, выдерживают их в тепле особым способом и создают оригинальные инструменты, которые выдают покупателям за старинные. Эти скрипки, хотя и являясь подделками, тем не менее, несут в себе особый дух истории и романтики, некое очарование старины, которого нет в новых скрипках. Скрипки эти хорошо играют и выглядят интересно и красиво как произведения искусства (так оно и есть). Да и стоят они дешевле антиквариата. В последней части эта тема поднимается более поверхностно: в ней Даркур пишет либретто в опере, используя чужие стихи, а княгиня Амалия использует в рекламе своего бизнеса рисунок, который выдает за старинный, и обещает своим клиенткам создать незабываемый образ в стиле старых мастеров. 

  В этой части тема искусства и подделок поднимается уже серьезно. Затравку мы получаем в некрологе Таймс, пару вещей пробрасывает Даркур о смерти некого Летцпфеннинга, чья история тоже окажется очень важной для понимания природы подделок.

  Все это получает свое развитие в «Что в костях заложено». Незадолго до войны Корниш отправляется в Баварию вместе с маэстро Сарацини, чтобы реставрировать картины в замке Дюстерштейн. Они находили всякое старье столетней давности часто непонятного происхождения и неизвестно чьей работы, приводили в порядок и готовили картины к продаже. Они не просто их реставрировали, но и немного улучшали. Я не совсем понимаю, что значит «улучшать», но знаю, что после реставрации картина, которая по десятибальной шкале тянула на двойку, после реставрации становилась твердой пятерочкой. Это были по-прежнему работы неизвестных мастеров, примерно датированные, но уже стоили подороже, да и в целом были «поинтереснее». И в рамках обучения Корниш нарисовал пару картин в стиле старых мастеров, и эти картины позже имели удивительную судьбу. 

  «Чем мы здесь занимаемся?» - не раз спрашивал он.

  «Искусством!» - отвечает маэстро Сарацини, и долго объясняет, почему именно так, а не иначе. 

  «Клепаем подделки!» - вертится на языке, но очевидно, что этот ответ слишком прост и не отображает всей правды (это тоже излюбленный прием Дэвиса, я замечаю, что все чаще пользуюсь его логикой в повседневной жизни, когда приукрашаю свои рассказы). 

  Правильный ответ где-то посередине. Уже позже я нашла в самом начале второй части удивительную реплику Марии о Меркурии - покровителе Фрэнсиса Корниша:

  
  Он еще и Гермес, примиритель противоположностей, находящийся за пределами обычных представлений о морали.

  Грань между подделкой и не-подделкой очень тонкая, и одно может быть одновременно и другим. Все это ужасно интересно, и я не расскажу это и вполовину так интересно, как это делает Дэвис. Возможно, кто-то вспомнит «Щегла» Донны Тартт, где ее герой размышляет об оригинале и копии:

  
  Но даже не видя оригинала, Пруст сумел переосмыслить этот образ, перекроить им саму реальность, выхватить из него что-то уникальное и показать это миру. Потому что линия красоты есть линия красоты. Даже после того, как ее сто раз пропустили через ксерокс.

  В конечном итоге, вся мораль определяется тем, кто и сколько хотел на подделке заработать. В конечном счет, Тео Декер заработал на поддельном антиквариате кучу денег и кучу проблем, а Фрэнсис Корниш не заработал ничего, хоть и очень хотел. Точнее, он не хотел клепать подделки и продавать их, он хотел получать деньги за более приземленные вещи (шпионаж и смешивание красок), но и за них не получил ни копейки, и это пошло ему только на пользу в итоге. полковник Копплстоун говорил, что есть такая работа, за которую ни в коем случае нельзя брать денег, если только ты не полный идиот. 

  С деньгами у Корниша особые отношения: он происходит из семьи «новых денег», которая уже при нем превратится в семейный конгломерат прирожденных финансистов. Тема денег здесь тоже присутствует. Артур Корниш, прирожденный банкир, вынужден постоянно сталкиваться с обвинениями, что он, мол, денежный мешок, ничего не понимающий ни в искусстве, ни в творчестве, и вообще ничего не умеет. Он же настаивает, что финансы требуют особого обращения, особых знаний, и что даже тут есть место креативу и творчеству. В общем, Фрэнсис Корниш получил кое-какое наследство, которое позволило ему не заботиться о хлебе насущном и заниматься тем, чем ему хочется. Кроме того, этих денег ему хватало, чтобы содержать семью и родителей жены, и, тем не менее, ему все равно хотелось больше денег. Думаю, его мучило то, что деньги хоть и есть, но он сам ничего не зарабатывал, в то время как другие отпрыски преуспевали на поприще приумножения капитала. В конечном счете успешность даже в роли знатока искусства оценивается в деньгах, и это его должно было мучить. Он был местами щедр, местами очень жаден. Слал деньги на содержание малышки Чарли, но ни разу не навестил ее. Он был то трогательным, то жестокосердным, что даже его ангелы смотрели на него с отвращением. Так он и стал тем самым экстравагантным сухарем, который оставил после себя три квартиры, забитые битком всяким хламом и сокровищами.

  P.S. В этот раз почему-то начитывал Михаил Росляков, читал московским говором («маленькый», «остановилса») меня это все время очень корёжило, я так и не привыкла к его манере.

  29

  448