Рецензия на книгу

• 

  Kreative23 сентября 2013 г.

  Тошнота
  Скукота

  
  Руки словно бы тошнило.

  
  Записки одинокого человека. Человека, который сходит с ума от своего одиночества. Когда подолгу ни с кем не разговариваешь, начинаешь умирать духовно, деградировать. Этому глубокому несчастью посвящена вся книга.

  Слов много, но все они ни о чем и направлены в пустоту.

  Скучные описания окружающих вещей, людей, иногда событий (но, в основном, картинка стоячая). Ничего не происходит. Просто размышления одинокого нездорового мужчины об окружающих предметах и о сущности бытия. Скучно, поверхностно, слишком заморочено.

  Он заложник своих мыслей. Дико страдает от того, что их невозможно выключить. Кроме того, ему снятся отвратительные сны, от чего он тоже, естественно, страдает.

  Одинокий - это не тот человек, у которого нет возлюбленной. У действительно одинокого нет никого. Даже себя в какой-то степени нет. Главный герой - он потерян, подавлен. Живет на сбережения и надеется умереть раньше, чем они закончатся.

  Апатия. Бесцельное существование. Ненависть к людям.
  Живой мертвец. Он видит свободу в отсутствии смысла жизни.
  

  
  Вторник
  Ничего нового. Существовал.

  
  Книга насыщена заунывными философскими мыслями, которые могут прийти в голову только человеку, находящемуся в глубочайшей депрессии. Конечно, попадаются дельные размышления, но тут уже важна не суть мысли, а её подача - заунывно-страдальческая. И множество слов про тошноту.

  
  Парни вокруг меня все время говорят друг с другом, с ликованьем обнаруживая, что их взгляды совпадают. Господи, как они дорожат тем, что все думают одно и то же. Стоит только посмотреть на выражение их лиц, когда среди них появляется вдруг человек с взглядом, как у вытащенной из воды рыбы, устремленным внутрь себя, человек, с которым ну никак невозможно сойтись во мнениях.

  Далее идут только цитаты, но все они дают довольно чёткое представление о книге...

  
  По-моему, мир только потому не меняется до неузнаваемости за одну ночь, что ему лень.
  
  У меня во рту пенистая влага. Я проглатываю ее, она скользнула в горло, ласкает меня, и вот уже снова появилась у меня во рту; у меня во рту постоянная лужица беловатой жидкости, которая – ненавязчиво – обволакивает мой язык. Эта лужица – тоже я. И язык – тоже. И горло – это тоже я.
  
  Слюна у меня сладковатая, тело теплое, мне муторно от самого себя. На столе лежит мой перочинный нож. Открываю его. Почему бы нет? Так или иначе это внесет некоторое разнообразие. Кладу левую руку на блокнот и пытаюсь всадить нож в ладонь. Движение вышло слишком нервным; лезвие скользнуло по коже – легкая царапина. Царапина кровоточит. Ну а дальше что? Что изменилось? И все же я с удовольствием смотрю, как на белом листке, поверх строк, которые я недавно написал, растеклась лужица крови, которая наконец-то уже не я. Четыре строки на белом листке бумаги, пятно крови – вот и готово прекрасное воспоминание.
  
  Я есмь, я существую, я мыслю, стало быть, существую, я существую, потому что мыслю, а зачем я мыслю? Не хочу больше мыслить, я есмь, потому что мыслю, что не хочу быть, я мыслю, что я… потому что… Брр!
  
  Я весь внимание: посочувствовать чужим неприятностям – ничего лучшего мне не надо, это меня отвлечет. У меня самого никаких неприятностей – я богат как рантье, начальства у меня нет, жены и детей тоже; я существо – вот моя единственная неприятность. Но это неприятность столь расплывчатая, столь метафизически отвлеченная, что я ее стыжусь.
  
  Люди. Людей надо любить. Люди достойны восхищения. Сейчас меня вывернет наизнанку, и вдруг – вот она – Тошнота.
  
  Так вот что такое Тошнота, значит, она и есть эта бьющая в глаза очевидность? А я-то ломал себе голову! И писал о ней невесть что! Теперь я знаю: я существую, мир существует, и я знаю, что мир существует. Вот и все. Но мне это безразлично. Странно, что все мне настолько безразлично, меня это пугает. А пошло это с того злополучного дня, когда я хотел бросить в воду гальку. Я уже собрался швырнуть камень, поглядел на него, и тут-то все и началось: я почувствовал, что он существует. После этого Тошнота повторилась еще несколько раз: время от времени предметы начинают существовать в твоей руке.
  
  Я оборачиваюсь к нему и улыбаюсь. В чем дело? Что с ним такое? Отчего он съежился на своем стуле? Значит, меня уже стали бояться? Этим должно было кончиться. Впрочем, мне все безразлично. Кстати, они боятся меня не совсем зря: я могу натворить что угодно. Например, всадить этот фруктовый ножик в глаз Самоучки.
  
  Открытый рот женщины напоминает куриный зад.
  
  Я встаю, вокруг меня все ходит ходуном. Самоучка впился в меня своими огромными глазами, которые я не выколю.
  
  эта мягкая грудь продолжала тереться о прохладную ткань, уютно располагаться в кружевах, и женщина продолжала чувствовать, что ее грудь существует в ее корсаже, и думать: «Мои сиси, мои наливные яблочки», и загадочно улыбаться, прислушиваясь к тому, как набухают ее груди, от которых ей было щекотно,
  
  Знаю, что больше никто и ничто не сможет внушить мне страсть. Понимаешь, начать кого-нибудь любить – это целое дело. Нужна энергия, любопытство, ослепленность… Вначале бывает даже такая минута, когда нужно перепрыгнуть пропасть: стоит задуматься, и этого уже не сделаешь. Я знаю, что больше никогда не прыгну.
  
  Сейчас мне скучно – вот и все. По временам я зеваю так сильно, что по щекам у меня катятся слезы. Это скука из глубочайших глубин, это глубинная суть существования, сама материя, из которой я сделан.
  
  Третий глаз, который постепенно распространится по всему лицу, конечно, лишний, но не более чем два первых. Существование – вот чего я боюсь.
  
  Справа от меня уселась толстая дама. Свою шляпу она положила рядом с собой. Нос был всажен в ее лицо, как фруктовый ножик в яблоко. А под носом презрительно кривились крохотное непристойное отверстие.
  
  Я нахожусь между двумя городами; один со мной не знаком, другой – раззнакомился.
  
  Есть сознание, сознающее самое себя. Оно видит себя насквозь, спокойное и опустелое среди этих стен, оно освобождено от человека, обитавшего в нем, оно чудовищно, потому что оно никто.
  
  Подумать только, есть глупцы, которые ищут утешения в искусстве. Вроде моей тетки Бижуа: «Прелюдии Шопена так поддержали меня, когда умер твой дядя». И концертные залы ломятся от униженных и оскорбленных, которые, закрыв глаза, тщатся превратить свои бледные лица в звукоулавливающие антенны. Они воображают, будто пойманные звуки струятся в них, сладкие и питательные, и страдания преобразуются в музыку, вроде страданий молодого Вертера; они думают, что красота им соболезнует. Кретины.
  

  P.S. Я нахожу эту книгу очень полезной для расширения кругозора и мироощущения, осознания себя в окружающем пространстве. Наверное, каждый когда-либо в своей жизни на физическом уровне испытывал ту самую тошноту, которой хочет поделиться автор...

  17

  252