Рецензия на книгу

• 

  Аноним27 августа 2013 г.

  Не являюсь поклонником творчества Льва Николаевича. Не состою в рядах людей, разделяющих то, что называли толстовство. Но то, что Толстой написал в «Смерти Ивана Ильича» - гениально. Гениально! Первая мысль, ещё во время чтения, как грандиозно! Как правдиво! Ни одной фальшивой ноты. Даже при очень большом желании – «прицепиться» не за что. И это – в значительном по объему произведении, где не так много сюжетных событий. События же происходят в душе и духе.
  Хочется поделиться другим, самым интересным собственного прочтения. Хотя бы потому, что «соревноваться» с критиками профессиональными, режиссерами и литераторами – дело бесполезное, ненужное и даже вредное. В чем «можно» согласиться с Великим Русским, а в чем – его взгляды, упреки живущим, его философия=собственная религия=морально-нравственная система (что, по сути, и есть любая религиозная система), – сегодня мало согласуются с научными данными, хотя такое «холодное» сопоставление, противопоставление «теплоты» и даже «темноты» души с этически нейтральными, амбивалентными «данными» науки позитивной, возможно, режут слух.
  То, что Толстого «возмущало» всю жизнь, из чего он выводит цинизм, притворство цивилизованной человеческой натуры и чего, по его мнению, были счастливо лишены человеческие натуры, живущие «естественной», простой, опрощенной жизнью, - всё это сегодня известно психологии, и ею же хорошо описано. Речь идет о феномене, называемом «непристойными мыслями». Моё определение более чем на половину не точно. Проще попытаться объяснить словами: например, стоя у гроба близкого человека, живущий, помимо естественной скорби, испытывает и другие чувства, желания, которые в конкретной обстановке не просто неуместны, а даже как бы и кощунственны. Сам Толстой об этом писал очень много, начиная с «Детства», где он, стоя у гроба маменьки думал о том, что недостойно думать кроме как о смерти маменьки в такой момент. А ему приходили на ум совершенно со смертью не связанные мысли. Так вот, всё это, все эти «неприличные» мысли, причины таких мыслей – давно и хорошо изучены. И пафос Льва Николаевича о неискренности, цинизме и притворстве, пафос этот сегодня просто не имеет оснований. Так устроена человеческая природа, в этом не то, чтобы первородного, но вообще нет никакого греха. Потому хотя бы, что жизнь – продолжается. И если бы была возможность спросить самого умершего о сем предмете – продолжается ли жизнь со всеми её волнениями, надеждами и скорбями, он ответил бы жизнеутверждающе – не сомневаюсь ни на йоту: жизнь – продолжается. И нет никакого греха в мыслях о продолжающейся дороге жизни.
  Этих высказанных упреков живущим – вполне достаточно с самого начала повести. Повести, повторюсь, грандиозной. И то, что коллеги думают об освободившемся месте, о том, кто и как его займет. И то, что жена хлопочет о возможности получения каких-то денег из казны на обустройство тех же похорон (не забудем, что у неё на руках осталась взрослая, незамужняя дочь и сын-гимназист, «гимназистик», как называл его до предпоследней своей минуты сам Иван Ильич). И то, что каждый из знавших Ивана Ильича, подумал, что хорошо, насколько это возможно в такой ситуации, что умер другой, а не он. Что здесь греховного или такого, чего не было в веках под солнцем? Или же сам Иван Ильич поступил бы иначе и не поехал бы играть в карты после визита вежливости к покойному? Разве Господь требует от нас быть ангелами? Нет, также, как он не требует быть свиньями. Он учит бояться Господа своего, чтить заповеди Его.
  Почти тут же, в начале повести, Лев Николаевич пишет, что правила требуют (правила лицемерного общества, разумеется) соответствующих ситуации слов и даже выражений лиц, что в этом случае полагается говорить то-то и то-то, иметь полагается такое-то выражение лица. И делается всё это, по мнению Толстого, лицемерно, потому как все озабочены на самом деле совсем другим: как бы на карточную игру не опоздать. И на самом деле никому нет никакого дела до умершего (в понимании ЛН). И лишь Герасим, что их «простых» естественно последователен и в действиях (как он от сердца ухаживал за умирающим, так же естественно ответил вопрощающему Петру Ивановичу: «Все там будем».
  Едва ли сегодня, спустя более 130 лет после первой публикации, кому-то особо интересна «идея социяльная» повести. Картина, которую дает Толстой, картина как «правового департамента российского» в частности, так и – шире – картина жизни всего среднего класса, как сейчас сказали бы, - картина на самом деле грандиозна. Для меня она гениальна тем, как можно, повторюсь, в небольшом объеме литературного текста, дать полную картину русского среднего, разночинного класса конца ХIХ века! Блестяще! Никаких повторов, пережевывания одного и того же лишь сменив ракурс. Ничего подобного! И вот, читая о нравах и правилах социального «общежития», принятого в те времена, задаешь себе вопрос: а что изменилось по сути? Ответ мой: не так много. Да практически ничего! Человек остается человеком. По крайней мере – пока. «Небогатые люди, которые хотят быть похожими на богатых, а потому в их обстановке – всё, как у всех: шторы, гардины, черное дерево, бронза подсвечников. Мещанство? Если угодно – да, мещанство. Если человека мерить только этим. Нет героя? Или так: героев не хватает, так, все по своим корытам. А кто сказал, что все могут быть героями?
  Толстой точен и безжалостен ко всему, чего касается его перо. Например, медицина. Ивана Ильича, особенно с ухудшением состояния, всё больше раздражало отсутствие конкретности «дохторов» в диагностировании и лечении болезни, для меня оставшейся совершенно неясной. «Если то-то и то-то, то следует то-то и то-то. Взвешенная вероятность». Блуждающая почка или слепая кишка. Так, кстати, никто и не разобрался. Может, что-то изменилось сегодня? Изменилось? Как интересно! Наверное, блуждающе й кишке нашли-таки место!
  Конечно, особое место «Смерти» - семья. Гений Толстого – всё так, как есть в жизни. Всё – от сути, сущности, верований и личных убеждений. И, конечно, от знания сущности дела. Семейная тема и тема внутренних движений духа – сильнейшие страницы повести. Сильнейшие. Пересказывать бессмысленно. Имеющий уши и глаза – и услышит, и увидит. Как всё в самом начале было не просто хорошо, было прекрасно: влюбленность, радость обладания и совместной жизни, планы на будущее и… реальность беременности жены первенцем. Толстой тогда ещё не знал, не мог знать, что конфликтология разберет по полочкам все стадии развития семьи, уж простите, как сложного социального феномена, системы. И то, что первый кризис семьи приходит по истечению первого года жизни, а следующий – по беременности и рождению ребенка, - всё совершенно точно и без достижений конфликтологии. И то, как всё пойдет позже, как начнет раздражать «запах изо рта жены», как всё это дойдет до ненависти и обвинений – высказанных и невысказанных – в неискренности, - всё это до вздоха правдиво, волнующе, узнаваемо и вечно. Если не делать определенных вещей, о которых говорить здесь – неуместно. Лишь некий намек: семью, как и много другое, нужно излечить от невежества, а лечить такие болезни можно только и исключительно одним – знанием.
  Самая же грандиозная картина повести, разумеется, картина, тема внутренних переживаний, борений, надежд и разочарований, мудрости и просветления как итога всех мучений. Ивану Ильичу иногда казалось, что Господь покинул его. «За что, за что мне такие мучения?» - так вопрошал он. Он пройдет через все круги ада здесь, на земле. Но пройдет он их не напрасно. Хотя где-то глубоко-глубоко остается мысль, что смерть не избавляет ни от чего. Ощущение чего-то тяжелого, чего-то в главном нерешенного у меня осталось. Повторюсь: Иван Ильич всё же постиг мудрость, мудрость, проявленную хотя бы в прощении и признании собственной неправоты ( из «гимназистика» мальчик стал сыном), которому у Ивана Ильича в последний момент не хватило сил выговорить главные слова.
  А у самого Льва Николаевича, у него стало ли к концу жизни ответов больше, чем вопросов в начале его жизни?
  Конечно, рекомендую к прочтению. К счастью или нет – в зрелом состоянии души и духа.

  7

  26