Рецензия на книгу
Мы
Евгений Замятин
ChristinePark24 апреля 2022 г....только разности — разности температур, тепловые контрасты — только в них жизнь
Первая четверть произведения написана как-то механически и бездушно, что вполне обусловлено сюжетом, так как главный герой — математик, инженер, строитель космического корабля «Интеграл». «Интеграл» буквально с латинского (integer) означает «целый», и в упрощенном смысле представляет собой сумму бесконечного числа бесконечно малых слагаемых.
Главный герой начинает свое повествование как оду Единому Государству, «математически совершенной жизни» его подданных, слаженной работе государственной Машины, частью которой является каждый нумер. Все люди в данном обществе называются нумерами, и вместо имен у них номера. Например, главного героя зовут Д-503, также в романе присутствуют такие персонажи как O-90, I-330, R-13.
Главная святыня Единого Государства, нечто вроде «иконы» — Часовая Скрижаль, которую герой называет «сердцем и пульсом Единого Государства». Часовая Скрижаль — это всеобщее расписание, согласно которому, пишет герой, «в один и тот же час и в одну и ту же минуту, — мы, миллионы, встаем, как один. В один и тот же час, единомиллионно, начинаем работу — единомиллионно кончаем. И сливаясь в единое, миллионнорукое тело, в одну и ту же, назначенную Скрижалью, секунду, — мы подносим ложки ко рту, — выходим на прогулку и идем в аудиториум, в зал Тэйлоровских экзерсисов, отходим ко сну...»
Изначально главный герой не ощущает своей индивидуальности, но чувствует себя частью единого, целого «мы». В Едином Государстве культивируется единомыслие, всякое инакомыслие пресекается. Герой пишет:
Я лишь попытаюсь записать то, что вижу, что думаю — точнее, что мы думаем (именно так: мы, и пусть это «МЫ» будет заглавием моих записей)Задача Единого Государства искоренить всякую индивидуальность и привести всех граждан к среднему знаменателю. Как точно в саркастической манере подметил друг Д-503, R-13:
Мы — счастливейшее среднее арифметическое... Как это у вас говорится: проинтегрировать от нуля до бесконечности — от кретина до Шекспира...Главный герой считает, что ощущение собственной индивидуальности — не более чем болезнь.
Я чувствую себя. Но ведь чувствуют себя, сознают свою индивидуальность — только засоренный глаз, нарывающий палец, больной зуб: здоровый глаз, палец, зуб — их будто и нет. Разве не ясно — что личное сознание — это только болезнь.В Едином Государстве интересы общества стоят над интересами индивида; не существует «этических дилемм» — наиболее оптимальное решение в любой ситуации находится математическим путем, который исключает всякую эмоциональность и эмпатию. Главный герой одобряет такой подход.
Однако, мере развития сюжета, герой влюбляется, точнее «заболевает», врачи диагностируют у него скверный недуг — возникновение «души». У героя появляются личные интересы, чувства, которые обретают для него больше значимости, чем социальные устои. Он начинает осознавать, что не все поступки человека поддаются логике, и есть нечто первобытное, неконтролируемое в человеке, что заставляет его желать боли, даже осознавая, что это неразумно.
Эмоции берут над ним верх и выбивают почву из-под ног. Привычный мир, который был ему так предельно понятен, предстает перед ним в абсолютно новом свете. Он пытается ухватиться за логику, которая раньше давала ему уверенность, но забредает в «логические дебри».
Ну, да, ясно: чтобы установить истинное значение функции — надо взять ее предел. И ясно, что вчерашнее... (событие), взятое в пределе, есть смерть... Отсюда если через «Л» обозначим любовь, а через «С» — смерть, то Л=f(C), т. е. любовь и смерть...
В том-то и ужас, что мне хочется опять этой вчерашней блаженной смерти. В том-то и ужас, что даже теперь, когда логическая функция проинтегрирована, когда очевидно, что она неявно включает в себя смерть, и я все-таки хочу ее губами, руками, грудью, каждым миллиметром...
Завтра — День Единогласия. Там, конечно, будет и она, увижу ее, но только издали. Издали — это будет больно... Но я хочу даже этой боли — пусть.
Благодетель великий! Какой абсурд — хотеть боли. Кому же не понятно, что болевые — отрицательные — слагаемые уменьшают ту сумму, которую мы называем счастьем. И, следовательно... И вот — никаких «следовательно».Он осознает, что человеческая натура не поддается математическому анализу, и понимает также, что кроме видимого, осязаемого, измеримого мира, есть нечто большее, метафизическое.
Всякому уравнению, всякой формуле в поверхностном мире соответствует кривая или тело. Для формул иррациональных, для моего √–1, мы не знаем соответствующих тел, мы никогда не видели их... Но в том-то и ужас, что эти тела — невидимые — есть, они непременно, неминуемо должны быть: потому что в математике, как на экране, проходят перед нами их причудливые, колючие тени — иррациональные формулы; и математика и смерть — никогда не ошибаются. И если этих тел мы не видим в нашем мире, на поверхности, для них есть — неизбежно должен быть — целый огромный мир там, за поверхностью...Главному герою нравился тот тоталитарный мир, в котором он жил, потому что в нем он ощущал стабильность. Несвобода обеспечивала беззаботность, так как все в его жизни было заранее предрешено государством, не нужно было брать ответственность, принимать самостоятельных решений. Новое и неизвестное пугает героя. Ему, как математику, сложно жить в условиях неопределенности.
Это противоестественно: мыслящему — зрячему существу жить среди незакономерностей, неизвестных, иксов.Единое Государство гордится тем, что подчинило себе все стихии, однако, оно не учло, что человеческий дух — самая сильная стихия из всех. Эмоциональность, любопытство, тяга к новому и чувство своей индивидуальности — это то, что лежит в основе человеческой натуры. В новом мире, где жизнью людей управляет священная Часовая Скрижаль, государство думало, что уже нет никакой возможности для возникновения непредсказуемых ситуаций, а социальная жизнь навеки устаканена и совершенна. Это было наивным заблуждением. Любое постоянство иллюзорно и временно, ведь главная характеристика мира — непостоянность. Жизнь не прямая, но дикая кривая, и как бы тоталитарный режим не старался ее выпрямить, на этой линии все равно рано или поздно произойдет скачок. Утопия возможна только при абсолютном единогласии всех людей в отношении одной идеологии, но в мире, где каждый — уникальный индивид, абсолютное добровольное единогласие невозможно. Оно может иметь только условный характер, и достигаться силой, что было показано в сцене с очередными выборами Благодетеля, когда произошла революция.
Когда герой становится частью оппозиционного движения его охватывает новое ощущение:
...я был я, отдельное... я перестал быть слагаемым, как всегда, и стал единицей.Благополучие человечества лежит через развитие индивидуальности каждого, через общество, где все разные, но все равны. А общество, где каждая личность приведена к среднему знаменателю, к общему стандарту — не общество людей, а общество бездушных, обезличенных машин. Это общество стагнации, у которого нет перспектив развития.
I-330 объясняет это главному герою, говоря, что если все будут одинаковыми, это приведет к психологической энтропии (в естественных науках, энтропия означает процесс необратимого рассеивания энергии или бесполезности энергии).
...разве не ясно, что только разности — разности температур, тепловые контрасты — только в них жизнь.Содержит спойлеры6434