Рецензия на книгу

• 

  Аноним27 января 2022 г.

  Стремление к абсолютной истине и соблазны мира сего.

  Фауст, 1832

  "Падения тронов и царств
  меня не трогают; сожженный крестьянский двор
  — вот истинная
  трагедия."

  Перевод Пастернака. Поэма начинается очень бодро. Гете очень остроумный автор. Много метких замечаний на самые разнообразные темы. Однако сама сюжетная линия начинает пробуксовывать почти что с самого начала. Мефистофель, появившись в форме назойливого пуделя, обещает Фаусту жизнь вечную, молодость, богатство, власть, любовь, покуда тот не скажет в сердцах, что удовлетворён настолько, что хотелось бы остановить хоть на минутку мгновение жизни, полное осуществившихся грёз.

  "Мы побороть не в силах скуки серой,
  Нам голод сердца большей частью чужд,
  И мы считаем праздною химерой
  Все, что превыше повседневных нужд.
  Живейшие и лучшие мечты
  В нас гибнут средь житейской суеты.
  В лучах воображаемого блеска
  Мы часто мыслью воспаряем вширь
  И падаем от тяжести привеска,
  От груза наших добровольных гирь.
  Мы драпируем способами всеми
  Свое безволье, трусость, слабость, лень."

  Фауст устал и неудовлетворён своей погоней за абсолютной истиной. Как учёный он овладел всеми науками, какие знали его современники. Он понял что чем больше знаешь, тем больше вопросов возникает, ещё больше неразгаданных сил природы, которыми он не успеет овладеть, ведь он уже не молод. Он согласился на сделку с Мефистофелем, потому как знал, что движение к абсолютной истине бесконечно, хотя это движение и составляет собой всё богатство накопленных относительных истин открытых человеком на протяжении истории. Поэтому он считал, что никогда не будет удовлетворён и в тоже самое время сможет продолжать свои изыскания.

  "Чрез лес и камни!
  Не цель сладка мне,
  А лишь преграды
  Влекут к себе.
  Победу надо
  Купить в борьбе."

  Первый акт - самый лучший, свежий, полный оптимизма, более приземлён, Второй - скучен своей алогичностью, решительно небрежным отношением к причинно-следственной связи, и раздражает бессовестным уровнем мистической и религиозной формы выражения мысли. Но это и не удивительно, так как в предисловии автор предупреждает читателя, что его задача - удивить читателя отсутствием связи в изложении.

  "(Фауст) О небо, вот так красота!
  Я в жизни не видал подобной.
  Как неиспорченно чиста
  И как насмешливо беззлобна!
  Багрянец губ, румянец щек, –
  Я их вовеки не забуду!
  Несмело покосилась вбок,
  Потупив взор, – какое чудо!
  А как ответила впопад!
  Нет, это прелесть, это клад!

  Входит Мефистофель.

  (Фауст) Сведи меня с той девушкой.

  (Мефистофель) С которой?

  (Фауст) Которую я на углу настиг.

  (Мефистофель) Она сейчас лишь вышла из собора,
  Где отпустил грехи ей духовник.
  Я исповедь подслушал, в ту же пору
  За нею тайно прошмыгнувши вслед.
  Ей исповедоваться нет причины,
  Она, как дети малые, невинна,
  И у меня над нею власти нет.

  (Фауст) Ей более четырнадцати лет.

  (Мефистофель) Ты судишь, как какой то селадон.
  Увидят эти люди цвет, бутон,
  И тотчас же сорвать его готовы.
  Все в мире создано для их персон.
  Для них нет в жизни ничего святого.
  Нельзя так, милый. Больно ты востер.

  (Фауст) Напрасный труд, мой милый гувернер.
  Я обойдусь без этих наставлений.
  Но вот что заруби ка на носу:
  Я эту ненаглядную красу
  В своих объятьях нынче унесу
  Или расторгну наше соглашенье."

  Самое живое во всём творении - бешеная любовь Фауста к Маргарите, и последующая за этим решительная трагедия, которую спланировал Мефистофель. Эта сюжетная линия очень похожа на великолепную работу Проспера Мериме "Души чистилища". Должно быть эта сцена и оказала влияние на Мериме.

  "(Гретхен, одна за прялкой)
  Что сталось со мною?
  Я словно в чаду.
  Минуты покоя
  Себе не найду.
  Чуть он отлучится,
  Забьюсь, как в петле,
  И я не жилица
  На этой земле.
  В догадках угрюмых
  Брожу, чуть жива,
  Сумятица в думах,
  В огне голова.
  Что сталось со мною?
  Я словно в чаду.
  Минуты покоя
  Себе не найду.
  Гляжу, цепенея,
  Часами в окно.
  Заботой моею
  Все заслонено.
  И вижу я живо
  Походку его,
  И стан горделивый,
  И глаз колдовство.
  И, слух мой чаруя,
  Течет его речь,
  И жар поцелуя
  Грозит меня сжечь.
  Что сталось со мною?
  Я словно в чаду.
  Минуты покоя
  Себе не найду.
  Где духу набраться,
  Чтоб страх победить,
  Рвануться, прижаться,
  Руками обвить?
  Я б все позабыла
  С ним наедине,
  Хотя б это было
  Погибелью мне."

  Иной раз в поэме встречаются сочувствие Гёте к народным трудящимся массам. И он даже умудяется дать довольно меткое замечание, касательно подготовительной работы эксплуатируемых в их борьбе супротив эксплоататоров.

  "Как быть? Спасенья
  Нет никакого.
  Мы роем руды,
  Из этой груды
  Куются звенья
  Нам на оковы.
  До той минуты,
  Как, взяв преграды,
  Не сбросим путы,
  Мириться надо."

  Интересно также, что Радищев был однокашником Гете в Лейпцигском универе, однако один робко смирялся перед властителями, другой же смело бросал вызов всем тиранам и поработителям народных трудящихся масс.

  "А разве можно полностью понять личность Ленина, забыв о той роли, которую сыграло в его жизни искусство? На его рабочем столе гетевский «Фауст» лежал рядом с «Наукой логики» Гегеля. А Ленин никогда не видел в искусстве простого средства отдыха или развлечения. Его отношение к искусству было всегда очень серьезным..." (Ильенков)

  Гёте читали, и увлекались им многие. В том числе Маркс и Энгельс - и вполне понятно почему они находили интересным "Фауста". Всё его произведение выстроено согласуясь с общеизвестными постулатами диалектики, учитывая что Гете был большим любителем античности. Мы видим в его работе проявление движения по восходящей линии, переход от старого качественного состояния к новому качественному состоянию, как развитие от простого к сложному, от низшего к высшему. Мы видим такие превращения почти во всех героях II акта. Особенно отметился этим Гомункул - не человек, но воля, алчущая пройти путь человека.
  
  "(Фауст) Нет, лучше верь себе лишь одному.
  Где призраки, свой человек философ.
  Он покоряет глубиной вопросов,
  Он все громит, но после всех разносов
  Заводит новых предрассудков тьму.
  Кто не сбивался, не придет к уму,
  И если ты не крохоборец жалкий,
  Возникни сам, сложись своей смекалкой!

  (Гомункул) Благой совет порой неоценим.

  (Фалес) Пленись задачей небывалой,
  Начни творенья путь сначала.
  С разбегу двигаться легко.
  Меняя формы и уклоны,
  Пройди созданий ряд законный, –
  До человека далеко."

  Гёте в "Фаусте" рисует нам величие человека, который действует, совершая естественные ошибки на своём пути, но всё же стремясь к лучшему. И для этого ему не нужна помощь никаких сверхестественных сил. Сам, силой своего разума постигая законы природы и овладевая ими, он старается преобразовать эту природу в соответствии со своими научными планами, как творец. Несмотря на всё обилие христианской и античной мифологии религиозно-мистическая сторона произведения - лишь оболочка для выражения всех превращений произошедших с героями.

  Вот что писал Энгельс о Гёте: "Так Гёте то колоссально велик, то мелочен, то это непокорный, насмешливый, презирающий мир гений, то осторожный, всем довольный, узкий филистер. И Гёте был не в силах победить немецкое убожество; напротив, оно побеждает его; и эта победа убожества (misère) над величайшим немцем является лучшим доказательством того, что «изнутри» его вообще нельзя победить. Гёте был слишком универсален, слишком активная натура, слишком плоть, чтобы искать спасения от убожества в шиллеровском бегстве к кантовскому идеалу; он был слишком проницателен, чтобы не видеть, что это бегство в конце концов сводилось к замене плоского убожества высокопарным. Его темперамент, его сила, все его духовное направление толкали его к практической жизни, а практическая жизнь, которая его окружала, была жалка. Перед этой дилеммой — существовать в жизненной среде, которую он должен был презирать, и все же быть прикованным к ней как к единственной, в которой он мог действовать, — перед этой дилеммой Гёте находился постоянно. Чем старше он становился, тем все больше отступал могучий поэт, de guerre lasse, перед незначительным веймарским министром. Мы не упрекаем Гёте, как это делают Берне, Менцель, за то, что он не был либерален, а за то, что временами он мог быть филистером; мы не упрекаем его и за то, что он не был способен на энтузиазм во имя немецкой свободы, а за то, что свое эстетическое чувство он приносил в жертву филистерскому страху перед всяким современным великим историческим движением."

  Особенно то, что Лев Толстой также интересовался сочинениями Гёте и некоторые его мысли записывал себе. Самое большое влияние оного можно увидеть в его трудах "Исповедь", "Соединение и перевод четырёх Евангелий", где почти слово в слово передаётся Гётевская переработка старой библейской по-басенки, которую привожу ниже:

  «В начале было Слово» . С первых строк
  Загадка. Так ли понял я намек?
  Ведь я так высоко не ставлю слова,
  Чтоб думать, что оно всему основа.
  «В начале Мысль была». Вот перевод.
  Он ближе этот стих передает.
  Подумаю, однако, чтобы сразу
  Не погубить работы первой фразой.
  Могла ли мысль в созданье жизнь вдохнуть?
  «Была в начале Сила». Вот в чем суть.
  Но после небольшого колебанья
  Я отклоняю это толкованье.
  Я был опять, как вижу, с толку сбит:
  «В начале было Дело» – стих гласит.

  В целом произведение противоречивое и неоднозначное, расплывчатое по своему идейному содержанию.

  6

  853