Рецензия на книгу
Франкенштейн
Мэри Шелли
MihailNovosad6 июня 2021 г.О волшебстве и надежде
Есть один печальный сказ об ученом, мечтавшем превзойти самого себя и угодившего в западню собственных идеалов. К сожалению, или к счастью, эта история не является только лишь предметом исследования романистики, но под разными именами встречается в других искусствах, гуманитарных науках и в беседах между людьми. Главная сюжетная канва этого произведения такова: человек, отнюдь не лишенный дара творить из ничего, создает существо, которое в последствии погубит его и его близких, заведя в самые далекие уголки Земли.
Красота этого произведения, помимо слога изложения и монологов героев, заключается в важной метафоре, которая хирургически точно делает этический надрез. Высший идеал - это до омерзения уродливый монстр, которого мы страшимся до немоты и которого нестерпимо жаждем до боли в сердце.
Волшебство рождения этого существа, как и рождения вообще, остается секретом, известным одному лишь Богу и только коварнейший из умов мог подготовить такую участь для человека, посягнувшего на тайну жизни. Ужас, с которым главный герой бежит из башни, увидев ожившее чудовище, не останется безнаказанным, но обернется жестоким зверем, преследующим главного героя. Но сила этого произведения не имела бы столь глубокого влияния, если бы не открытие, которое делает автор: чудовище, только лишь родившееся, тоже в ужасе. И ужас этот наполняет его с той силой, с какой возникает понимание, что даже творец, единственный отец его, бежит без оглядки.
Вопрос, с которым брошенное существо может подойти к таким обстоятельствам, будет эхом разноситься в произведении: что я такое, если даже творец страшится меня? И загадка этого существа очень по-мефистофелевски коварно останется с ним до последнего момента жизни. Испытания, которые ему пришлось преодолеть, во многом радикально ближе к пониманию человеческой природы, чем судьба самого Виктора. Быть может, ощущение богооставленности, невозможности отклонить направление собственной судьбы, сомнения в правильности поступков и их последствий говорят нам намного больше про самих себя, чем "полубог" Франкенштейн. Ведь именно таковым его делает Мери Шелли - способным на тончайшее по своей природе открытие, вольным и горячим человеком, своенравным до глубокой болезненности.
Холодящий ужас этого произведения тесно приближен к классической трагедии, когда вся канва уже раскрыта и необратимость фатума дамокловым мечом нависла над героем. И ужас этот силен именно тем, что уклониться, ускользнуть уже не выйдет и главного героя ждет незавидная участь, невольными свидетелями которой мы становимся. Важной чертой чудовища является то, что даже в пиковые моменты своих злодеяний страшнейшие муки и страдания не покидали его. Словно только лишь навязанная необходимость отомстить обязывали его убивать и лишали возможности выбирать.
Важным открытием в данном произведении является то, что идеал, еще не символизированный, не оформившийся во что-то более-менее ясное, носит в себе множество амбивалентных и неотшлифованных представлений, отношение к которым еще только предстоит выработать. Это, во многом, касается особенностей порождения чего-то в принципе. История уже давно знает примеры и последствия совершенно необузданных подходов к тому, как следует воспитывать детей, развивать общество, править, судить и так далее. В противном случае творение может обратиться против создателя и сделать его рабом, заключенным в собственную тюрьму. Именно это и случилось с Виктором, который изначально и соорудил тот капкан, в который затем угодил двумя ногами.
Завершающая часть произведения, как ни странно, звучит под знаменем надежды: что цикл мести, ненависти, злобы и вражды можно прервать. И если для Виктора и чудовища весь смысл погони был в том, чтобы друг друга погубить, и что целью была уже не месть, а небытие, то для остальных героев еще есть и будет надежда. И не смерть будет звучать тем рассекающим все холодным мечом, но любовь, которая как раз и строит замки, позволяет мечтать, творить и жить. Потому цикл несчастий может быть разорван там, где другой перестает преследовать, смотреть исподлобья, угрожать и ненавидеть, где, в ответ на мольбу, от страха и трепета не отвернется отец. Чудовище становится чудовищем тогда, когда его таковым назовут, в этом боль другого, ненавидимого за свою чужеродность и инаковость. Возможно, если однажды не отвернуться от того, кто на первый взгляд внушает омерзение и ужас, это и будет тем шагом, разрывающим цепи нескончаемого цикла ненависти и зла. И надежда, как и любовь, будут там, где слабость и отчаяние ненависти превозмогаются бесстрашием и добротой. Быть может, не так страшно чудо-вище, как кажется на первый взгляд?5210