Рецензия на книгу
Чапаев и Пустота
Виктор Пелевин
Аноним14 мая 2021 г.«…я любовался удивительной красоты снежинками, крутившимися за стеклом. Если вдуматься, я и сам был чем-то вроде такой снежинки, и ветер судьбы нес меня куда-то вперед, вслед за двумя другими снежинками в черных бушлатах, топавшими по лестнице впереди. »Очень необычно читать сегодня «раннего» Пелевина, который только начинает учиться технике словесной лессировки иронией — и, кажется, что стоит немного поскрести текст и можно случайно наткнуться на фрагменты искреннего Пелевина, у которого за темными стеклами все-таки есть глаза, а не еще одна пара очков.
По сравнению с нынешним Пелевиным и, конечно, «нынешними нами», «Чапаев и Пустота» внезапно читается как очень наивное произведение. Автор с рекордной скоростью рефлексирует изменения российской действительности, а толпы критиков аплодируют этой резвости — и никому здесь пока не представить насколько сложнее будет осмыслить дальнейшую действительность, в которой и сам Пелевин окажется на расстоянии всего двух-трех законопроектов от полного запрета по статье о хранении, распространении и пропаганде стоицизма.
«…человек чем-то похож на этот поезд. Он точно так же обречен вечно тащить за собой из прошлого цепь темных, страшных, неизвестно от кого доставшихся в наследство вагонов. А бессмысленный грохот этой случайной сцепки надежд, мнений и страхов он называет своей жизнью. И нет никакого способа избегнуть этой судьбы.»С невозмутимой непринужденностью начинающего бармена Пелевин замешивает «Лихие девяностые», и они нам нравятся: Терминатор, Просто Мария, водка «Абсолют» вприкуску с экстази, новые русские и… кто бы тогда сказал что после 10 лет интернет-мемов начнешь скучать по всем этим анекдотам про Чапаева. Взболтать, не смешивать, подавать холодным, чтобы поскорее запить горькую пилюлю эскапизма в виде завернутого в постиронию дзен-буддизма.
«О, черт бы взял эту вечную достоевщину, преследующую русского человека! И черт бы взял русского человека, который только ее и видит вокруг!»Часто попадается мнение, что Пелевин исписался, а его последние книги будто бы все больше склоняют к мысли о созданной издательством «Эксмо» первой в мире нейросети, которую натренировали на творчестве какого-то «того самого пелевина». Как человеку, который еще очень много лет надеется с удовольствием читать «нового пелевина», мне было боязно открывать его «те самые» книги. И оказалось, что, наверное, не зря, потому что во всех этих «touch-anka»-шероховатостях сегодня действительно виднеются опорные конструкции творческих методов Пелевина. Но, с другой стороны, современные работы автора в таком сравнении только выигрывают; они демонстрируют отточенное годами мастерство лессировки под сотней слоев иронии, за которой Пелевин сегодня может смело спрятать даже самую крамольную истину.
«…чем я лучше пьяного пролетария, которого отправляют помирать за слово «интернационал»? Тем, что я читал Гоголя, Гегеля и еще какого-нибудь Герцена? Смешно подумать.»В общем, это определенно Пелевин, который неизменно прекрасен, когда его начинает «нести» и автомобильные лебедки на машинах новых русских вдруг «выполняют мистическую функцию носовых фигур, украшавших когда-то славянские ладьи». Что касается остальных 80% текста, то не могу сказать что получил от этого произведения что-то большее, чем очередную встречу с приятным мне автором (и еще меньше уверен, что у него было в планах хоть что-то мне давать).
И другие цитаты:
«"В жизни все „успехи“ нужно соотносить с тем интервалом времени, на котором они достигаются; если этот интервал чрезмерно долог, то большинство достижений оказываются обессмысленными в большей или меньшей степени; любое из достижений (во всяком случае, практических) оказывается равным нулю, если отнести его к длине всей жизни, потому что после смерти не имеет значения ничего. Не забыть про надпись на потолке".
Про надпись на потолке я, похоже, безвозвратно забыл.»
«Во взгляде Жербунова мелькнуло что-то похожее на обиду.
– Да ты что? – прошептал он. – Не доверяешь? Да я… Я за революцию жизнь отдам!
– Знаю, товарищ, – сказал я, – но кокаин потом. Вперед.»
«…пока идиоты взрослые заняты переустройством выдуманного ими мира, дети продолжают жить в реальности: среди снежных гор и солнечного света, на черных зеркалах замерзших водоемов и в мистической тишине заснеженных ночных дворов.»
«О нет, она не годилась для трипперных бунинских сеновалов! Но ее легко можно было представить, например, на льду катка. В ее красоте было что-то отрезвляющее, что-то простое и чуть печальное; я говорю не о том декоративно-блудливом целомудрии, которое осточертело всем в Петербурге еще до войны, – нет, это было настоящее, естественное, осознающее себя совершенство, рядом с которым похоть становится скучна и пошла, как патриотизм городового.»
«…я знал, что к ней так же бессмысленно тянуться вожделеющими руками, как пытаться зачерпнуть закат кухонным ведром.»
«Никакая особая красота не свойственна моей душе, думал я, совсем наоборот – я ищу в Анне то, чего никогда не было во мне самом. Единственное, что остается от меня, когда я ее вижу, – это засасывающая пустота, которую может заполнить только ее присутствие, ее голос, ее лицо. Так что же я могу предложить ей взамен поездки с Котовским на рысаках? Себя самого? Говоря другими словами – то, что я надеюсь в близости с нею найти ответ на какой-то смутный и темный вопрос, мучающий мою душу? Абсурд. Да я бы лучше сам поехал на рысаках с Котовским.»
«Конечно, есть беспроигрышный путь завершить любой спор, классифицировав собеседника, – ничего не стоит заявить, что все, к чему он клонит, прекрасно известно, называется так-то и так-то, а человеческая мысль уже давно ушла вперед. Но мне стыдно было уподобляться самодовольной курсистке, в промежутке между пистонами немного полиставшей философский учебник. »
«– Уйдите, Петр, ради Бога, – сказала она, наморщившись. – От вас луком пахнет. Я готова простить все, но не это.»
«"Потому и живут нормально, – подумал он, – что все время про долг помнят. А не бухают без конца, как у нас".
Неизвестно, что происходило в его голове в течение следующих нескольких минут, но, когда поезд остановился на «Пушкинской», Сердюк вышел из вагона со сложившимся в душе желанием выпить, даже не выпить, а нажраться.»
«Но если нельзя было увидеть мир под тем же углом, его, без сомнения, можно было увидеть под тем же градусом. Сунув в амбразуру киоска деньги, Сердюк подхватил выскочившую оттуда зеленую гранату, пересек улицу, осторожно прошел между луж, в которых отражалось предвечернее весеннее небо, сел на лавку напротив зеленого Пушкина и зубами сорвал с бутылки пластмассовую пробку. Портвейн оказался таким же точно на вкус, как и прежде, и это было лишним доказательством того, что реформы не затронули глубинных основ русской жизни, пройдясь шумным ураганчиком только по самой ее поверхности.»
«– Я так считаю, что никакой субстанциональной двери нет, а есть совокупность пустотных по природе элементов восприятия.
– Именно! – обрадовано сказал Сердюк и сделал еще один шажок к своим ботинкам.
– Но раньше восьми я эту совокупность не отопру, – сказал охранник и стукнул себя по ладони резиновой палкой.
– Почему? – спросил Сердюк.
Охранник пожал плечами.
– Для тебя карма, – сказал он, – для меня дхарма, а на самом деле один хрен. Пустота. Да и ее на самом деле нету.»
«Впрочем, я никогда особо не понимал своих стихов, давно догадываясь, что авторство – вещь сомнительная, и все, что требуется от того, кто взял в руки перо и склонился над листом бумаги, так это выстроить множество разбросанных по душе замочных скважин в одну линию – так, чтобы сквозь них на бумагу вдруг упал солнечный луч.»8721