Рецензия на книгу

• 

  Аноним19 октября 2012 г.

  Я - все.
  Я - маленький мальчик, замурованный в пирамиде. Ползающий по полу в поисках маленькой щели.
  Я - оренбургский генерал-губернатор, стреляющий из мортиры по звездам.
  Я - мочка левого уха Людовика Восемнадцатого.
  Я - сумма двух смертоносных орудий в социалистическом гербе. Меня обрамляют колосья.
  Слово "зачем" - это тоже я.
  Я - это переход через Рубикон, это лучшие витрины в Краснопресненском универмаге, это воинственность, соединенная с легкой простудой.
  Я - это белые пятна на географических картах.
  Надо мной смеялись афинские аристократы. Меня настраивали на программу Московского радио. Меня подавали с соусом к столу мадам Дезульер.
  В меня десять минут целился Феликс Дзержинский, - и все-таки промахнулся.
  Мною удобряли земельные участки в районе города Исфагань и называли это комплексной механизацией, радостью освобожденного труда и еще чем-то, чего я не мог уже расслышать.
  Знаменитый водевилист Боборыкин обмакивал в меня перо, а современные пролетарии натирают меня наждачной бумагой.
  Я - крохотный нейтрон в атоме сталинской пепельницы.
  Я изымаю вселенную из-под ногтей своих.

  
  С этого момента и навсегда Ерофеев останется для меня автором «Москвы-Петушков» и только них. Потому что это уже предел. Не его, конечно (он запределен), а меня как увлеченного читателя и живого человека. Веничка – потрясающий талант, и погружаться каждую страницу в бездну его живого, пульсирующего, беспроглядного отчаяния... Нет, больше - нет. Ни за что. Оно заражает и отравляет, не дает дышать, слепит, направляет мыслепоток в восхитительный лабиринт, который уже через какую-то фразу превращается в бездонный окоп, до краев заполненный грязью. И в нем иной раз хочется утонуть, назло и вопреки. Остается только держаться на грани внимания, чтобы спастись, и пробиваться, пробиваться дальше.
  

  
  Если вы чувствуете непреодолимую симпатию к находящейся в пределах земного вещи, уничтожьте ее.
  Если это деньги - сожгите их.
  Если это человек - толкните его под трамвай.
  Если это дама - привяжите ее к стене и вбейте ей клин.
  Убедите себя, что отвращение - самое естественное отношение к предмету и что на поверхности вашей планеты не должно быть ничего, к чему бы вы чувствовали влечение.
  

  
  Если какой-нибудь злой человек попросит меня «в двух словах», то вот они – безнадега и смех, Смех и Безнадега. Так безнадежно, что смешно. Безвыходный смех. Смеяться от беспросветности. И просто так.
  

  
  Да, я тебе слишком сочувствую... Остаться тебе одной — значит действительно «подыхать с тоски». По крайней мере, известно, что человек мало-мальски умный, оставшись вне общества, бывает все-таки наедине со своими мыслями. Вам же, госпожа пролетарка, поневоле приходится тяготиться полным одиночеством.

  
  В отчаянии, вдохновлен, разочарован, благодушен, злобен, просветлен, саркастичен, уничтожен, самовлюблен, влюблен, мертв и мертвецки пьян. Был ли ты счастлив, Веня? Был ли?
  

  
  Ммилые вы мои!
  Да ведь я точно такой же!
  Помните? - когда похолодало двадцатого марта, ведь и я закрывался рукой от ветра, отворачивался, хотел, чтобы теплее было!

  
  Прощай, точно такой же Веничка. Теперь только "Москва-Петушки". Где ты опять погрузишь меня на самое дно своей горечи, растоптав и искалечив, но при этом не отпустишь моей руки. И я не отпущу.
  

  
  Прадед мой сошел с ума.
  Дед перекрестил дрожащими пальцами направленные на него дула советских винтовок.
  Отец захлебнулся 96-и-градусным денатуратом.
  А я — по-прежнему Венедикт.
  И вечно таковым пребуду.

  17

  655