Рецензия на книгу

• 

  _EZ_15 января 2021 г.

  «Париж Соборной Богоматери»

  Άνάγκη... Есть мнение, что все сюжеты мировой литературы были исчерпаны за пять веков до нашей эры – в античной трагедии.
  В этом расписался и Гюго, на первой странице романа – греческим словом «Судьба».

  
  Энгр. Эдип и Сфинкс, 1808 (фрагмент). Лувр, Париж

  Париж – город трудный. Капризный. Надменный.
  Компоненты которого, как конструктор в коробке, лежат по отсекам, но нет картинки, как его собрать – а к тем, что есть, детали не подходят.
  Проведя в нем некоторое время, с большим трудолюбием и интересом осматривая его бесчисленные сокровищницы, я, однако, не вынесла цельного ощущения или образа этого города. Пожалуй, лишь фигуры праздных африканцев, часами стоящих на каждом углу и тротуаре, были как общий знаменатель всех его частей – и центра, и отдаленных предместий. И даже в Соборе, где мне повезло оказаться однажды в Страстную неделю, великолепную мессу, на которой, казалось, присутствовал весь, иначе невидимый, настоящий Париж, так переполнен был центральный неф, вел тоже, облаченный в дивные лиловые одежды, африканец... Впрочем, не в этих ли бодрящих «диссонансах» и состоит вся прелесть Tour de France.

  Тем не менее, 15 апреля 2019 года, наблюдая кошмарный, зловещий, невероятный пожар, я чувствовала, что сгорает часть меня. И Гюго здесь ни при чем.
  Я сейчас его читала в первый раз. В школе мы с ним, как ни странно, разминулись – мы бешено много читали, и Гюго физически не поместился в мой 'playlist'.
  Тем лучше – что Собор всю мою жизнь был сам собой, айсбергом места и времени. И что, среди горгулий, я не искала взглядом Квазимодо и Фролло...

  Робинзон

  Выбрав приличного вида том в тканевом переплете и даже с каким-то количеством второсортных, надерганных из интернета картинок, взялась...
  Не понимаю, как это прочли мои одноклассники в 13-14 лет.
  С точки зрения «развлекательной» книга невыносима – чрезмерно пространна и перенасыщена описаниями, отступлениями и деталями, к сюжету отношения не имеющими. Как если бы в «Робинзоне» полкниги отводилось гидрографии и видовым различиям лиан.
  Хотя, думаю, одноклассники эти «моря» и «лианы» просто пролистывали, как войну у Толстого – не имея в то время ни малейших надежд когда-либо сравнить архитектуру Лувра с Тюильри, церковь Сен-Жак-де-ла-Бушри с особняком Клюни или найти хотя бы десять из пятидесяти отличий Города от Университета.

  К счастью, я воспринимаю чтение не как entertainment, но больше в эстетическом и познавательном ключе. И сюжет – отголоски которого доносились по жизни и до меня – был мне заведомо и глубоко неинтересен.
  К счастью же, сюжет в этой книге – фантастический, сатирический, пародийный и высосанный из пальца – занимает не больше одной десятой объема.
  Еще пару десятых занимает никого ничему не учащая история Франции плюс дидактика и сарказм беспрестанного диалога с собственным временем. Три десятых – Париж, «каким его могли видеть с высоты Собора Богоматери вороны в 1482 году», а оставшиеся четыре – та самая «гидрография» и «биология». Но не морей и джунглей, а культуры.
  Культуры в самом первозданном смысле – как всего, что человек делает помимо удовлетворения своих первостепенных потребностей в хлебе и крове, орудиях убийства и труда и завещает это делать детям.

  Ceci Tuera Cela

  Хорошо, что я не прочитала эту книгу в школе. Я бы многого ее лишила, а она – меня.

  Что можно было в этом всем понять в 13 лет – не испытав еще ни тяжести романских сводов, ни левитации готического нефа, и те же фрески ненавидя со всем пылом пубертантного цинизма? Зато теперь я, кажется, была готова расцеловать Гюго за одну фразу: «С той минуты, как зодчество сравнялось с другими искусствами, перестало быть искусством всеобъемлющим, господствующим, тираническим, оно уже не в силах сдерживать развитие прочих искусств. И они освобождаются, разбивают ярмо зодчего и устремляются каждое в свою сторону... Резьба становится ваянием, роспись – живописью, литургия – музыкой».
  Или за «Пантеон насаженный на Парфенон» – о Соборе Св. Петра и его бесчисленных повторениях.

  Цель книги заявлена автором с первых страниц: видеть памятники тем, чем они были, а не тем, чем это было бы удобно нам – несуразными и бессмысленными коробками, занимающими драгоценную площадь. Знать и немного уважать людей и время, их создавших, и смысл, которым эти здания наделены.
  Этой цели и подчинено все остальное. Хотя, первоначально, издатель заказал Гюго лишь увлекательный до жути и огромный «роман а-ля Вальтер Скотт».

  Моя любимая глава не связана с сюжетом вообще – до степени, что в первом, «вальтерскоттовском» издании ее не было и появилась она только во втором. Глава вторая Книги пятой «Это убьет то».
  Да, я обычно отмечаю в книгах то, о чем мне и самой случалось думать. А о причинах запредельного великолепия и грандиозности соборов – того, важнейшего, периода в истории Европы – мне доводилось думать, мягко скажем, много. Как оказалось, под одним углом с Гюго.
  Гюго эти причины изложил. И, по уму, на этом надо было чтение закончить.

  Ingénierie

  В восторге от блистательного болеро на тему двух взаимоисключающих книг человеческого рода – «книги каменной» и «книги печатной» – я впала в такое счастливое благодушие, что решила продолжить, доверившись вкусу, таланту и остроумию автора.
  Благо, пишет он действительно прекрасно – и столь же титанически великолепен перевод. Даже все бесконечные и обычно мучительные быто- и нравописательные подробности доставляют в его исполнении удовольствие и вызывают доверие. Потом понимаешь, что, развенчав, частично, одни мифы, штампы и стереотипы, Гюго создал новые – довлеющие с той поры над поп-культурой вот уже два века.

  Но едва я расслабилась, как Гюго словно вспомнил об обязанностях романиста «а-ля Вальтер Скотт» и явил восхитительное умение закручивать фабулу – продолжая насыщать ее всем «человеческим» и «очень человеческим».
  «Аморальность», неуважение к клиру, разгул античного фатума при полном невмешательстве божественного Провидения, отмеченные, справедливости ради, не только Церковью, но и многими коллегами по цеху, обеспечили Гюго место в одном ряду с Кантом и Кеплером, Руссо и Монтенем, Лафонтеном и Свифтом и десятками прочих не менее видных персон, чьи труды внесены в Папский Index librorum prohibitorum – то есть, «Список запрещенных книг», заведенный еще в XVI веке и пополнившийся «Собором» в 1834 г. А паноптикум убожеств и уродств всех видов – тел, характеров, помыслов, судеб – возведенный Гюго в самом центре Парижа, не может не восхищать изяществом инженерных решений.

  Реверанс

  Свободная от малейших переживаний за персонажей, я, как ребенок за компьютерной игрой, продолжала очарованно следить за тем, как мастерски он вкручивал одну в другую тугие, острые как штопор, спирали своего сюжета – пока их скрип не начал заглушать и хруст заломленных в экстазе рук, и монологи в полглавы длиной, «для особо одаренных»...
  Но в какой-то момент это стало too much – даже по меркам рыцарских и плутовских романов и «мистерий». И на девятой из одиннадцати «книг» я сей том закрыла.

  Да, я так и не знаю, как «Квазимодо спас Собор» и что сталось в итоге с другими гиперактивными персонажами.
  Но если в какой-нибудь мере правда, что именно этот роман помог сохранить Нотр-Дам, заслонив его от «мод и революций», и подтолкнул неоготику и великую «гонку соборов» второй части XIX века – то я с величайшим почтением и благодарностью снимаю шляпу перед его автором.

  Amen,
  что на латыни значит “send”.

  EZ

  9

  1,3K