Рецензия на книгу

• 

  Аноним29 декабря 2020 г.

  О проституции

  Нарисовался вдруг нечаянный образ: зачем-то представил себе Алёну Ивановну пятилетней девочкой (это та самая старуха-процентщица, жертва Раскольникова). Вот перед нами лучезарная малышка, перед ней открыта вся неохватная жизнь, весь простор для счастья и любви... К груди её прижата кукла с такими же золотистыми кудряшками и огромными наивно хлопающими ресницами. Ещё не умея объяснить это себе толком, девочка примыкает к сердцу будущего ребёнка, уже отдавая всю душу, всю свою неоценимую жизнь. Примыкая — и не в силах оторвать; примыкая неразмыкаемое, единое...
  Но это — тогда, раньше. Когда Алёнке только пять лет, когда... словом, тогда, где она уже и не помнит. В романе же мы видим старую деву, вся жизнь которой — методичный обмен этой самой жизни на деньги. То есть... (возможно, параллель не нова и уже освещалась где-то, не знаю) то есть Алёна Ивановна — та же проститутка. А как ещё назвать?
  Есть в романе Соня — проститутка «настоящая, законная», с жёлтым билетом. И есть дева-ростовщица. Отражение? Да. Но, как и всегда у Достоевского, отражение в целой галерее зеркал.
  Соня — проститутка в неоспоримом смысле. Она отдаёт тело за пропитание своей семьи (даже не вполне своей, если точно). Для них это единственный способ выжить в мире, где уродливые мужи готовы платить деньги за возможность не любить. За унижение женщины под альковом удовольствия. Собственно, это всё, что она отдаёт. Тело. Не сердце. Не любовь. Тело человеческой особи. Не душу Божьего творения. Святое — женское — тут не затронуто.
  Она считает себя великой грешницей, но грех Соня видит не в блуде, не в том, что она отдаёт (помним же мачехино: «Чего беречь? Эко сокровище!»). Она корит себя за то, что как раз отказалась отдать — за не подаренные мачехе воротнички...
  А что делает Алёна Ивановна? Она швыряет всё женское в обмен на усладу человеческой особи. Душу — за деньги. Бескорыстие, любовь, служение и заботу... — всё, что делает женщину Женщиной, — всё это она отвергает, не находя практического применения. Она берёт процент — требуея не просто возместить отданное, а ещё и вернуть больше, чем отдала. То есть методично убивает в себе человека. За деньги.
  Неслучайно же мы не испытываем к ней сочувствия. Напротив, готовы понять Родиона в его решении «удавить гадину». Потом, размышляя о нравственности, мы конечно скажем: мол, убивать нельзя, мол, это неправильно и плохо. Мол, я бы не стал, я хороший, я чту закон и порядок, я умён и благовоспитан... Думаю, второе убийство (Лизаветы) понадобилось Достоевскому как раз для того, чтобы поступок героя вообще выглядел преступлением.
  Конечно, взятое Раскольниковым право судить другого и распоряжаться его жизнью пагубно в корне. Оценивать, вешать ярлыки и назначать другому меру возмездия — такое же убийство собственной души. Или — обмен её на иллюзию эксклюзивности, на прелесть власти. А если «награда» представляется нам достаточной заменой душе — не проституция ли здесь тоже?
  Случайно ли расхаживает по страницам романа сластник Свидригайлов? Случаен ли лоснящийся Лужин — особь, настолько поднаторевшая в торговле собой, что там уже и выставлять нечего? Не проститутка ли и он? Хотя в русском языке есть слово и поточнее.
  Во всём этом «доме терпимости» так и получается, что едва ли не единственным человеком, не торгующим собой, оказывается Сонечка Мармеладова. Ну, то есть та, которая одна только и названа проституткой.
  Не единственным лишь потому, что рядом есть Дуня — чистая и, если можно сказать, идейная дева. «Сестрице вашей её целомудрие повредит», — скажет Свидригайлов... перед тем, как «уехать в Америку»...
  *
  Мира, тепла и самой чистой, неразменной любви вам, друзья!
  ;-)

  10

  1,2K