Рецензия на книгу

• 

  Аноним29 июля 2020 г.

  Японский лубок

  Если бы я ничего не знала о Японии вообще и о японской литературе в частности, эта книга получила бы у меня пять звёзд без всяких-яких. Но японская литература – что-то вроде моего хобби. В своё время я перечитала из тамошней классики всё, что удалось достать на русском, а помимо того – книги об истории и культуре этой страны, потому что без них (особенно в древних сочинениях) было непонятно чуть больше чем нифига. Так что большую часть книги меня преследовало страшное японское дежавю в белом кимоно – вот это читала… и вот это было… и это.

  Если сразу переходить к выводам, то безусловной ценностью этого сборника являются эссе о жизни автора в Японии (раздел «Мимолётные видения неведомой Японии» и «Кокоро»), а также немногочисленные предания, собранные автором у местных жителей, а не списанные из какой-нибудь книжки. Вот они, действительно, тянут на все пять звёзд, и только они, задвинутые составителем в конец сборника, заставили меня отказаться от первоначального названия для рецензии – клюква в сакуре.

  Всё остальное – это очень известные и просто известные сюжеты древних японских преданий. Когда публиковался Хирн (начало XX века), они были безусловной новинкой. Ну откуда же их было ещё получить? Но сейчас, когда первоисточники переведены в том числе и на русский, сравнение с ними выходит далеко не в пользу автора.

  Главная претензия – это, конечно, стиль. Хотя некоторые сюжеты он тоже умудрился переделать (для эффектности, надо думать). Стиль Хирна – причудливая смесь из Мопассана (второе дежавю) и романтических рюшечек. По сравнению с простотой и немногословностью первоисточников выглядит так же нелепо, как самурай в бигуди. Хотя даже японские литературные обработки фольклорных сюжетов сохраняют эту простоту (взять хотя бы новеллы Ихары Сайкаку). А Хирн украшает текст чем-то вроде этих многоэтажных конструкций:
  

  
  Там высоки леса и густа тень, а холодный и чистый ручей, точа скалы, творит мелодию флейт; там смешаны печаль и ласка, а золото заходящего солнца вплавляется в синеву небес.

  И это только конец абзаца.

  Вторая претензия – автор постарался приблизить текст к английскому читателю и потому часть незнакомых слов заменил на знакомые, но по какому-то странному принципу: всякие кэраи-самураи, хоси-госи остались, но император был перекрещён в короля, демоны в гоблинов (?), в Японию были завезены фейри, а богиня Каннон приравнена к Богородице. Ждала уж келпи, троллей и ведьм с чёрным котом под мышкой, но, к счастью, обошлось.

  Несказанно раздражало превознесение японской культуры с периодическим попиныванием европейской (в духе которой, кстати, и написаны все истории). Но это не мешает Хирну создать рассказ о Будде и его последователе («Фрагмент»), в основе которого лежит известное английское сочинение Д. Беньяна «Путь паломника» (сходство прямо-таки бросается в глаза). Автора послушать, так все достижения в эстетике – заслуга исключительно японцев и даже их фольклор столь оригинален, что европейский с ним и рядом не стоял. Но это ещё ладно, однако ж автор и в японских обычаях не всегда разбирается и городит иной раз такое, что неохота уже и нагибаться, чтобы челюсть с пола поднять. Это и представление о японских ритуальных куклах как об игрушках для детей, и обращение самурая к жене «дорогая моя», и причисление Будды Амиды к богиням, и явление горгулий на крышах китайских пагод, и поклонение мощам у них же. Остановлюсь на самом показательном примере – рассказе «Примирение». Он довольно точно идёт по канве известного сказания об умершей жене, которая дождалась-таки своего супруга. Правда, утром выяснилось:
  

  
  Лица у неё не было! Перед ним, завёрнутый в тяжёлый саван, лежал иссохший труп женщины… От неё мало что осталось – только высохшие кости, череп да чёрные спутанные волосы.

  Высохший труп, значится… В саване, а не в посмертном ритуальном одеянии и с непокрытым лицом… В доме, в центре Киото, самого на тот момент густонаселённого города страны… И соседи в курсе, что он там лежит… Те самые японцы, столь нетерпимо относящиеся к ритуальной (и не только) нечистоте…

  А знаете, как закончилась эта история на самом деле? Муж проснулся в разрушенном доме – жены нет и следа. Но потом соседи показывают ему скромное надгробие на заднем дворе, которое они общими силами поставили над могилой его верной супруги.

  Вообще этой книге очень бы не повредил хороший комментарий современного япониста.

  Хирн очень часто промахивается с названиями: ему явно хочется что-то звучное и жуткое, даже если в рассказах под этим заголовком такого нет и близко. Взять хотя бы раздел «Карма и другие истории». Так вот, карме там посвящена всего одна история, про то как… зубочистки мстили неряшливой женщине, мда... Но особенно заставил смеяться жуткий рассказ об одержимости – «Руки злой кармы». Причём там карма, одному автору известно, но в свете всего происходящего название выглядит редкой пошлятиной (правда, забавной).

  Переводчик ли сослужил Хирну нехорошую службу или он сам постарался, но в его текстах множество слов с греческими корнями, которые очень странно смотрятся в японском антураже и без всякого ущерба могли бы быть заменены на что-то более «нейтральное». Почему «терапия», а не «лечение», «метаморфозы», а не «превращения», «амнистия», а не «прощение» и пр.?

  Однако ж, безусловно, на совести переводчика такие красоты, как «донеслись звуки музыки», «взмолил того о помощи», «мальчик… полностью пропал на два дня» (а мог частями?), «ежедневные семидневные молитвы».

  В предисловии сказано, что Хирна до сих пор издают в каких-то там премиум-сериях для ценителей. Хотя по рассказам видно одно – писано бывшим гайдзином для тогдашних гайдзинов. Зачем восемьдесят процентов этих историй нынешним гайдзинам – загадка.

  8

  914