Рецензия на книгу

• 

  Аноним2 июля 2020 г.

  «В этот миг уравнение для него прояснилось: акт письма как акт памяти».

  Настанет день — исчезну я,
  А в этой комнате пустой
  Все то же будет: стол, скамья
  Да образ, древний и простой.
  И так же будет залетать
  Цветная бабочка в шелку,
  Порхать, шуршать и трепетать
  По голубому потолку.
  И так же будет неба дно
  Смотреть в открытое окно,
  И море ровной синевой
  Манить в простор пустынный свой.
  
  И. Бунин, 1916

  «Ибо лишь во тьме одиночества начинается работа памяти».

  Пол Остер – 100 % мой автор. Как бы абсурдно это звучало, но с первой страницы я была обречена на восторг и трепет, граничащий с идолопоклонничеством. Возможно, это обусловлено животрепещущим волнением, пробужденным непростой темой, затрагиваемой писателем, которая пару десятков лет не даёт ни покоя, ни отдохновения моим неутомимым «тягостным раздумьям» и «сомненьям», адресованным отнюдь не «судьбам моей родины», а более эгоцентрическим величинам. Местами/моментами/фрагментами остеровская проза напоминает выход в открытый космос: запредельный, неизведанный, пугающий, враждебный и вместе с тем, безусловно, необычайно притягательный. Картина космической бездны поражает своей «грандиозностью, необъятностью, яркостью красок и резкостью контрастов чистой темноты с ослепительным сиянием звёзд». Тем не менее следует учитывать то обстоятельство, что орбитальные прогулки немыслимы без соответствующей подготовки и снаряжения. Если вы готовы к переживаниям подобного толка, то полёт скорее всего пройдёт более-менее удачно, а, может быть, даже окажется незабываемым:)

  Нынче в литературной среде превалирует мнение о том, что «как» писать, менее значительно, чем «что». Вот и глубокоуважаемый Леонид Юзефович делит писателей на: «художников слова» и «рассказчиков историй». На мой субъективный взгляд, изрядно затуманенный обожанием, в первом произведении «Портрет человека-невидимки» читатель имеет уникальную возможность наслаждаться удивительным симбиозом между данными категориями, чего никак не скажешь о «Книге памяти». Последняя подобна «чёрной дыре». Если вы решитесь пересечь горизонт событий, то шанса вырваться уже не будет. По мере продвижения вглубь «Книги памяти» пространство и время продолжают искривляться, а после и вовсе перестают иметь какое-либо значение.

  Поскольку не в моих правилах спойлерить, то я предпочитаю изводить вас, дорогие мои, изощрёнными цитатами:
  

  
  Каждая книга – образ уединения. Это осязаемый предмет, который можно взять в руки, положить, раскрыть и закрыть, а слова в ней представляют собой много месяцев, если не лет, одиночества отдельного человека, поэтому с каждым словом, прочитанным в книге, человек, можно сказать, сталкивается с частицей того уединения. Вот кто-то сидит один в комнате и пишет. Об одиночестве ли говорится в книге или о дружбе, она по необходимости – продукт уединения
  ***
  Память, значит, не столько прошлое, содержащееся в нас, сколько доказательство нашей жизни в настоящем. Если человек желает поистине присутствовать в своём окружении, он должен думать не о себе, а о том, что видит. Он должен забыть себя, чтобы там быть. И вот из этого забывания восстает сила памяти. Это такой образ жизни, чтобы никогда ничего не терять
  
  Да, возможно, мы не вырастаем и, даже старея, остаёмся теми детьми, какими были всегда. Мы помним себя тогда и чувствуем себя такими же. Мы, значит, себя сделали тем, что мы суть сейчас, и остаёмся тем, чем были, невзирая на годы. Для самих себя мы не меняемся. Стареть нас заставляет время, а мы сами не меняемся
  
  всякая вещь ведет двойную жизнь, одновременно в мире и у нас в уме, а отрицать какую-либо одну из этих жизней – это убивать вещь в обеих её жизнях сразу
  
  если в каком-то смысле мир оставляет у нас в уме свой отпечаток, точно также истинно и то, что наши переживания отпечатываются на мире.
  … Бродить по миру, стало быть, – это бродить и по самим себе. Иными словами, в тот миг, когда вступаем в пространство памяти, мы входим в мир.
  
  Из письма Надежды Мандельштам Осипу Мандельштаму, датированного 22 октября 1938 года, так и не отправленного.
  «…Милый мой, нет слов для этого письма, которое ты, может, никогда и не прочтёшь. Я пишу его в пространство. Может, ты вернёшься, а меня уже не будет. Тогда это будет последняя память.
  … Жизнь долга. Как долго и трудно погибать одному – одной. Для нас ли неразлучных – эта участь? Мы ли щенята, дети – ты ли – ангел – её заслужил? И дальше идёт всё. Я не знаю ничего. Но я знаю всё, и каждый день твой, и час, как в бреду, – мне очевиден и ясен.
  … Последний сон: я покупаю в грязном буфете грязной гостиницы какую-то еду. Со мной были какие-то совсем чужие люди, и, купив, я поняла, что не знаю, куда нести всё это добро, потому что не знаю, где ты.
  Проснувшись, сказала Шуре: Ося умер. Не знаю, жив ли ты, но с того дня я потеряла твой след. Не знаю, где ты. Услышишь ли ты меня? Знаешь ли, как люблю? Я не успела тебе сказать, как я тебя люблю. Я не умею сказать и сейчас. Я только говорю: тебе, тебе… Ты всегда со мной, и я – дикая и злая, которая никогда не умела просто заплакать, – я плачу, я плачу, я плачу.
  Это я – Надя. Где ты?..»

  Уж сколько их кануло в чёрную дыру небытия… И хоть бы кто-то прислал весточку. Всего лишь одну маленькую весточку. Когда-то более 30 лет назад во время ссоры с мамой она сказала мне: «Юля, когда тебе будет столько лет, как мне сейчас, в один солнечный летний день, меня уже не будет на свете, но я легонько так постучу тебе в стеночку, и ты почувствуешь, что это я. Услышишь сердцем. Твои обиды уйдут, ты многое поймёшь, в том числе и меня». Моя мама умерла в 32 года. Мне уже 39, а условленного послания всё нет, но я жду. И буду ждать всегда…

  
  *
  Ищи меня в сквозном весеннем свете.
  Я весь - как взмах неощутимых крыл,
  Я звук, я вздох, я зайчик на паркете,
  Я легче зайчика: он – вот, он есть, я был.
  
  Но, вечный друг, меж нами нет разлуки!
  Услышь, я здесь. Касаются меня
  Твои живые, трепетные руки,
  Простёртые в текучий пламень дня.
  
  Помедли так. Закрой, как бы случайно,
  Глаза. Ещё одно усилье для меня —
  И на концах дрожащих пальцев, тайно,
  Быть может, вспыхну кисточкой огня.
  
  В. Ходасевич, 1918
  

  Если вы всё-таки нашли в себе силы, время и, главное, желание прочесть до конца все изречения автора, если время от времени вы практикуете незапланированное интуитивное чтение, то, вероятнее всего, вы сможете определить: заслуживает ли книга попадания в ваш вишлист.
  Р.S:

  
  История начинается с конца. Говори или умри. И сколько будешь говорить – столько не умрёшь

  Р.Р.S:

  
  Было. Никогда больше не будет. Запомнить

  ***
  …
  Но тикают часы, весна сменяет
  Одна другую, розовеет небо,
  Меняются названья городов,
  И нет уже свидетелей событий,
  И не с кем плакать, не с кем вспоминать.
  И медленно от нас уходят тени,
  Которых мы уже не призываем,
  Возврат которых был бы страшен нам.
  И, раз проснувшись, видим, что забыли
  Мы даже путь в тот дом уединённый,
  И задыхаясь от стыда и гнева,
  Бежим туда, но (как во сне бывает)
  Там всё другое: люди, вещи, стены,
  И нас никто не знает – мы чужие.
  Мы не туда попали… Боже мой!
  И вот когда горчайшее приходит:
  Мы сознаём, что не могли б вместить
  То прошлое в границы нашей жизни,
  И нам оно почти что так же чуждо,
  Как нашему соседу по квартире,
  Что тех, кто умер, мы бы не узнали,
  А те, с кем нам разлуку Бог послал,
  Прекрасно обошлись без нас – и даже
  Всё к лучшему…
  
  А. Ахматова, 1945

  58

  880