Рецензия на книгу

• 

  Аноним1 июня 2020 г.

  — Здесь, под этим немецким деревом, хочу я рассказать вам историю немецкой девушки.

  Хочется стереть себе память. И не для того, чтобы насладиться этой божественной книгой снова, а только для того, чтобы забыть о ней навсегда. Во время чтения (кажется, это было давно) я еще думала о некоторой снисходительности, ведь есть же там и неплохие места, и какой-никакой интерес сей опус магнум всё-таки представляет. Опять же (крайняя степень изумления) - ругать Гёте? Но вот, поразмыслив трезво, я пришла к тому, что придется поругать и Гёте, и Вильгельма, и Майстера, и прочие годы (м)учений. Основываясь на своем скромном опыте, могу сказать, что истоки жанров (а этот роман, как говорит Википедия, "обозначил появление нового литературного жанра — романа воспитания" ) внимания, конечно, стоят, но ожиданий никогда не оправдывают.
  Собственно,

  
  — У меня полный разброд в мыслях от одного только воспоминания об этой неразберихе. Скажите, что же представляет собой человек, коему я стольким обязан и могу предъявить столько упреков?

  Ну, все мы знаем, кто он таков. Фауст - нечто многословное, странное, с совершенно невообразимыми отсылками к чему только можно, от глубокой древности до нам несовременной современности, гремучая смесь натурфилософов и ведьм, богинь и студентов. Или это мне Борис Леонидович так удружил? Ужасные "Страдания юного Вертера", где предельная эмоциональность и описания крайних проявлений индивидуализма так уж хлещут через край, что просто диву даёшься. И вот теперь "Годы учения Вильгельма Майстера". А он у нас тоже тот еще мастер на страдания. Сначала наш герой мечется между исскусством и ремеслом, аллегорически представленными в его же какой-то там пьесе. Потом он хочет быть аристократом, являясь только бюргером, то есть прыгнуть выше головы или со свиным рылом затесаться в калашный ряд. Ведь дворянин - личность, а бюргер - орудие производства. А наш друг - поэт и актер (по крайней мере, он так считает), и как же тут выполнять и производить, когда должно вершить и действовать? Кроме того, на всём протяжении романа он мечется между кучей достойнейших и прекраснейших женщин с одной стороны и девочкой-гимнасткой-служанкой-итальянкой и сумасшедшим арфистом, у которого на душе страашная тайна с другой. Наш гг всюду водит их за собой из каких-то мутных, но безусловно чистых и благородных соображений, только для того, чтобы в конце мы могли лицезреть невероятно пафосные похороны (прелестное "хор, мальчики, хор..." и т.д.) и узнали бы, что... В общем, если соберётесь это читать, приготовьтесь услышать неожиданнейшее признание. И не одно. Так как без навязчивых длиннот и повторений я не могла бы это описать, вернёмся к нашему герою. Складывается впечатление (возможно, обманчивое), что наш гг хочет быть ко всему безучастным, но почему-то он всегда соглашается на разные авантюры, конечно, должным образом перед этим посомневавшись. Его принимают в масонскую ложу, а он через 100(!) страниц у какой-то там Наталии интересуется, что это за секта такая и с чем её едят. Невероятно! Нашего друга все используют, все хотят сделать его руками свои делишки, Вильгельм слушается не без внутреннего сопротивления, и этим и движется вперед всё сие повествование.
  

  
  Ярно человек бездушный, вы же — мягко выражаясь, — бесхарактерный!
  — Меня частенько упрекали за то, что я не в меру склонен к сомнениям и колебаниям;

  Приятно, что он хотя бы это осознаёт.
  Теперь перейдём от частного к общему.
  

  
  Тщательнейше изучив и глубоко продумав эту трагедию, я различаю в ее композиции две стороны. Во-первых, это сильнейшее внутреннее взаимодействие людей и событий, сокрушительные последствия, вытекающие из характеров и поступков главных героев, а каждый из них в отдельности великолепен, и последовательность, в какой они выведены, безупречна.

  Будь у меня побольше красноречия, эта рецензия была бы написана в подобном роде.
  

  
  В романе должны быть преимущественно представлены мысли и события, в драме — характеры и поступки. Роману нужно развёртываться медленно, и мысли главного героя должны любым способом сдерживать, тормозить устремление целого к развитию. Драме же надо спешить, а характер главного героя должен сдерживаться извне в своем стремлении к концу. Герою романа надо быть пассивным, действующим в малой дозе; от героя драмы требуются поступки и деяния.

  Так и есть. И сокрушительные последствия, и внутренние взаимодействия, и торможение устремления целого к развитию посредством мыслей (разумеется, все мысли, высказанные в романе, стоит относить исключительно к мыслям самого Гёте, его герои - ходячие идеи, только не ясно, какие), и пассивный герой, всё верно. У нас же роман, а не драма. Вернее нравоучение, обращённое в роман.
  Таким невероятнейшим образом

  
  Эти рассуждения привели все к тому же несравненному «Гамлету» и к особенностям этой пьесы.

  Серьезно, перед прочтением сего настоятельно рекомендую замахнуться-таки на Вильяма нашего Шекспира, а точнее на Гамлета, принца Датского. Просто потому, что наш герой вместе со своей вездесущей и неотёсанной труппой ставит на немецкой сцене эту английскую пьесу добрые сколько-то там страниц. И, возможно, здесь имеют место некоторые параллели с шекспировскими героями, коих я, впрочем, не усмотрела. Пусть другие попытают удачу. А впрочем,
  

  
  — Вы отравляете мое воображение, прочь с вашим жирным Гамлетом! Не навязывайте нам вашего дородного принца.

  Витиеватой речью меня испугать сложно, но Гёте видно, что старался: такие дебри, такие нагромождения слов при повторах все одной и той же мысли, что не знаешь, что и думать. Может и перевод такой паршивый, но продираться через текст было тем ещё удовольствием. Что, несомненно, радовало, так это вот такие пассажи:
  

  
  

  но часто прерывать наше повествование не следует, и мы в другой раз познакомим с такого рода драматургическими опытами тех из наших читателей, кто ими интересуется.

  Немало еще было нерешённых вопросов, о которых нам, возможно, случится поговорить.

  и между ними завязался странный разговор, который мы не станем излагать подробно и предпочтём не передавать вовсе,

  Обстоятельный рассказ о том, как обращалась Наталия со своими питомицами, мы отложим до другого случая.

  очень важный разговор, который мы тут же охотно пересказали бы нашим читателям, не будь мы так озабочены происходящими событиями.

  Разумеется, далее ни о чём подобном не упоминалось. Только за это одно, за этот луч света во всеобъемлющем мраке данной книги я безмерно благодарна Гёте и ставлю его творению две звезды, а не одну. А вот что сделать автору за "Признания прекрасной души"? Эх, знала бы я, что эта прекраснодушная женщина всего лишь чья-то там тётушка, и замечательна она как раз своей совершеннейшей, прекраснейшей, благороднейшей душой и в дальнейших событиях участия не принимает, не читала бы этого вовсе. Но, очень в духе этой книги, чтение "Признаний" пришлось представить неким испытанием для воспитания силы духа и терпения, "упражнением в добродетели", иначе я бы бросила, не дойдя до половины.
  

  
  В таком состоянии духа я пребывала день за днём целых десять лет.

  Не десять лет, конечно, но недалеко от истины. Что за пытка всё-таки эта книга.
  

  
  Если бы не особые обстоятельства и отношения, я бы и остановилась на этой стадии, но мне пришлось идти дальше по весьма своеобразному пути.

  И всё-таки, что происходит? Который уже раз я задаю себе этот вопрос. Что это за секта такая, где все знают всё про всё и про всех? Они искусные шпионы, эти благородные и добродетельные люди? Или волшебники? Кто это? Что это? Я ничего уже не понимаю, я запуталась в героях, в событиях, в этих бесконечных женщинах с романтическими именами, в их тайных и явных связях, в детях, в родителях... За что, Гёте? После прочтения "Страданий Вертера" я пыталась плакать (конечно, не вышло), а что делать сейчас?
  

  
  Неужто вам не любопытно узнать, как и где? Кто? Когда и почему?

  Очень любопытно, история постепенно начинает развязываться, но я не помню, чем она начиналась.
  Монологи в духе киндер, кюхе, кирхе, чтение каких-то моралистических свитков, рассуждения о государстве, несостоявшиеся женитьбы, найденные сестры, потерянные матери, аббаты...
  

  
  — Бога ради, довольно сентенций!

  Но
  

  
  Я вправе поднять голос, ибо выстрадал все — от высочайшей, сладчайшей полноты блаженства до страшных, выжженных пустынь бессилия, одиночества, отрешения и отчаяния, от высочайших предчувствий неземного бытия до полнейшего неверия, неверия в самого себя.

  4

  890