Рецензия на книгу

• 

  BroadnayPrincipium30 мая 2020 г.

  Песня мёртвых

  "Искра жизни" - это третий прочитанный мною роман Ремарка. Сначала была "Ночь в Лиссабоне", оставившая ощущение какой-то беспросветной тоски и надолго разлучившая меня с писателем. Но совсем недавно я прочла "Возлюби ближнего своего" и поняла, что дело не в авторе, "Ночь в Лиссабоне" оказалась просто не моим произведением. И вот теперь - "Искра жизни"...
  Читатели в своих рецензиях называют этот роман тяжёлым, страшным, правдивым. Всё это так. Я бы добавила еще одно определение: это очень горькая книга.
  Не стану останавливаться на сюжете. Опишу один эпизод.
  Тема уничтожения евреев не является основной в произведениях Ремарка, но, тем не менее, одни из самых пронзительных сцен в его романах связаны с судьбой именно этого народа.
  В книге "Возлюби ближнего своего" есть момент, когда главный герой в префектуре Парижа сталкивается с группой евреев в потрёпанных старомодных кафтанах. Они не знают французского и тщетно пытаются найти среди посетителей того, кто перевёл бы их прошения с идиш. Они обращаются к главному герою с просьбой помочь им, нараспев повторяя одни из немногих выученных слов на чужом языке: "Пожалуйста... помогать... человек... Мы тоже... человек..."
  Вот это "мы тоже... человек..." царапнуло так сильно, что эта сцена несколько дней не выходила у меня из головы.
  И в "Искре жизни" один из самых сильных моментов тоже связан с евреями. Этап в количестве 500 человек (всё, что осталось от двух тысяч в начале пути) оказывается на одну ночь в концентрационном лагере, в котором происходит действие романа. Но это не конечная точка их следования. Поезд должен доставить их в лагерь уничтожения, где их ждут газовые камеры. Они об этом знают. И вот их размещают на плацу, под страхом смерти запретив заключённым пускать их в бараки.
  

  
  Они проснулись утром от чужеземного говора многих тихих голосов. Было ещё темно. Стоны и жалобы прекратились. Зато теперь кто-то царапался в стены бараков. Казалось, тысячи крыс окружили барак и норовят проникнуть внутрь. Царапанье было осторожное, тихое, а вскоре оно сменилось робким, негромким стуком - в двери, в стены, и бормотанием, ласковым, просительным, умоляющим, хриплым, прерывающимися голосами на каком-то непонятном, птичьем наречии предсмертного отчаяния; пригнанные арестанты умоляли их впустить.
  Словно спасаясь от потопа, они молили о спасительном прибежище. Голоса были тихие, уже обречённые, они больше не кричали, не требовали, только просили, гладили дерево стен, царапали его ногтями и просили, просили на своих мягких, вкрадчивых, обволакивающих, как ночная тьма, наречиях.
  

  • Что они говорят? - спросил Бухер.
  • Просят их впустить ради всего святого, ради матерей, ради... - Агасфер не смог договорить, он плакал.

    Но заключённые не могли их впустить. Они знали, что каждого пропавшего с плаца еврея заменят обитателем лагеря.

  
  Когда утром евреям командуют встать с плаца и двигаться дальше, они отказываются делать это. Они просто лежат на земле, не обращая внимания на побои и крики эсэсовцев, которые и рады были бы расправиться с ними на месте, но делать это "не желательно". (Страшная, изощрённая нацистская бюрократия: в лагеря смерти для дальнейшего уничтожения этапы должны были доставляться в максимально полном составе, только так фашистская верхушка могла быть уверена в том, что от людей не останется никакого следа, во всех смыслах этого слова). И тогда в голову коменданта лагеря приходит "блестящая" идея: "Я знаю, чем мы их выманим! Жратвой!" Причём командование понимает, что обещание еды на этих людей никак не подействует; значит, они должны эту еду увидеть, почувствовать. И на плац прикатывают два бочка с бурдой, напоминающей по цвету кофе. Один бачок завозят в центр толпы, и несчастные люди, уже несколько дней не видевшие никакой еды, мгновенно его опустошают. Потом кто-то замечает стоящий в отдалении второй бачок, и все бегут к нему.
  

  
  Когда бачок с едой опустел и их начали строить в колонну, они попытались повернуть обратно. Но они уже были не те, что прежде. Ещё совсем недавно, по ту сторону страха и отчаяния, они были тверды как скала, и это давало тупую силу их упорству. Теперь же голод, еда и движение снова отбросили их назад, в отчаяние, и в них опять проснулся прежний страх, превратив их в диких запуганных тварей, они были уже не слитной, неподатливой массой, но скопищем одиночек, каждый наедине со своим собственным остаточком жизни, а поодиночке каждый стал лёгкой добычей.

  И вот их уже построили в колонны и погнали навстречу смерти. Они начали пет

  • Что они поют такое? - спросил Вернер.
  • Песню мёртвых.

    Очень горький и очень сильный роман!

  /p>