Рецензия на книгу

• 

  Kassia9 января 2012 г.

  Если б я читала, а не слушала аудиокнигу, я бы бросила еще в самом начале. Во-первых, потому, что начало посвящено рассуждением автора о том, что у него за герой, да почему он взялся про него писать, если мог бы и не браться итп - в общем, адское вмешательство автора в текст романа, которое я терпеть не могу. Правда, у Достоевского тоже такое бывает, но не так грубо и при том с любовью к героям и с юмором. У Моэма нет ни того, ни другого, а особенно юмора. Скучноватое медленное повествование, поначалу вообще довольно занудный рассказ о второстепенном (и малосимпатичном притом) герое, так что я уж было решила, что про него-то и роман и совсем было хотела бросить, но тут как раз и появился собственно главный герой романа, и я подумала - может, он? и точно. Впрочем, и он-то не герой, а так, непонять что. Искатель смысла жизни, который, скорее всего, так ничего и не найдет. Хотя по сравнению с теми героями, кто ничего такого не ищет, он более симпатичен. Но общий типаж такой, какой я не люблю все равно. В общем-то мне больше всего был интересен в итоге рассказ оного героя о путешествии в Индию, а также его впечатления от жизни в католическом монастыре:
  

  
  

  — Я провел там три месяца. Мне было очень хорошо. Такая жизнь как нельзя более мне подходила. Библиотека оказалась богатейшая, я много читал. Никто из монахов не пытался на меня влиять, но разговаривали они со мной охотно. Их ученость, благочестие и отрешенность от мира произвели на меня большое впечатление. И не думайте, что они вели бездельную жизнь. Они сами обрабатывали все свои земли, так что и моя помощь пригодилась. Я наслаждался великолепием церковных служб, больше всего мне нравилась утреня. Ее служили в четыре часа утра. Удивительно это волнует — сидишь в церкви, а вокруг тебя еще ночь, и монахи, таинственные в своих клобуках и рясах, выводят песнопения сильными, звучными голосами. В самом однообразии ежедневного распорядка было что-то умиротворяющее, и, несмотря на деятельную жизнь, которая тебя окружала, и на неустанную работу мысли, тебя не оставляло чувство тишины и покоя. — Ларри улыбнулся чуть печально. — Я как Ролла у Мюссе: «Я в слишком старый мир явился слишком поздно». Мне бы надо было родиться в средние века, когда вера была чем-то непреложным: тогда мой путь был бы мне ясен, и я сам просился бы в монашеский орден. Но у меня веры не было. Я хотел верить, но не мог поверить в Бога, который ничем не лучше любого порядочного человека. Монахи говорили мне, что Бог сотворил мир для вящей славы своей. Мне это не казалось такой уж достойной целью. Разве Бетховен создал свои симфонии, чтобы прославить себя? Нет, конечно. Я думаю, он их создал, потому что музыка, которая его переполняла, рвалась наружу, а он уж только старался потом придать ей самую совершенную форму. Я часто слушал, как монахи читали «Отче наш», и думал, как они могут изо дня в день взывать к отцу небесному, чтобы он дал им хлеб насущный? Разве дети на земле просят своих отцов, чтобы те их кормили? Это разумеется само собой, дети не чувствуют и не должны чувствовать за это благодарности, и мы осуждаем человека, только когда он производит на свет детей, которых не хочет или не может прокормить. Мне казалось, что, если всемогущий творец не в силах обеспечить свои творения самым необходимым для физической и духовной жизни, лучше бы ему было их не творить.

  — Милый мой Ларри, — сказал я, — надо радоваться, что вы не родились в средние века. Вы, несомненно, окончили бы жизнь на костре.

  Он улыбнулся.

  — Вы вот знаете, что такое успех. Вам приятно, когда вас хвалят в лицо?

  — Меня это только конфузит.

  — Я так и думал. И не мог поверить, что Богу это нужно. В полку мы не очень-то уважали тех, кто подлизывался к командиру, чтобы получить тепленькое местечко. Вот и мне не верилось, что Бог может уважать человека, который с помощью грубой лести домогается у него спасения души. Мне казалось, что самый угодный ему способ поклонения должен бы состоять в том, чтобы поступать по своему разумению как можно лучше.
  Но больше всего меня смущало другое: я не мог принять предпосылку, что все люди грешники, а монахи, сколько я мог понять, исходили именно из нее. В авиации я знал многих ребят.Конечно, они напивались, когда представлялся случай, и от женщин не отказывались, когда повезет, и сквернословили; попадались и злостные мошенники; одного парня арестовали за то, что подсовывал негодные чеки, и дали ему шесть месяцев тюрьмы; но он был не так уж виноват: раньше у него никогда денег не водилось, а тут стал получать много, сколько не мечтал, и ему это ударило в голову. В Париже я знавал порочных людей, и в Чикаго, когда вернулся, тоже, но в большинстве случаев в их пороках была повинна наследственность, против которой они были бессильны, и среда, которую они не сами себе выбирали; я готов допустить, что в их преступлениях виноваты не столько они, сколько общество. Будь я Богом, я бы ни одного из них, даже самого худшего, не осудил на вечное проклятие.

  
  А что до прочего сюжета романа, то он как-то совсем почти ни о чем. Жизнь светкого общества, скучная до зевоты, и героиня, очень красивая, но пустая и внутренне малосимпатичная.

  В общем, пожалуй, Моэм постепенно может затянуть в повествование, даже скучноватое и странное (примерно как Памук), но в итоге оставляет какое-то неприятное послевкусие.

  5

  106