Рецензия на книгу

• 

  Аноним2 марта 2020 г.

  «У каждого святого есть прошлое, у каждого грешника - будущее.» (Оскар Уайльд)
  
  Средневековье – удивительный период нашей истории. С одной стороны, исторические документы, артефакты и воззрения того времени часто наполнены странной символикой, противоречивы, наконец, смешны для современного человека. С другой стороны, это далекое, грязное, суровое время наполнено давно устоявшейся в нашей культуре романтизацией рыцарских подвигов, тайных заговоров и кровавых баталий. Но так ли сильно мы изменились за последние семь веков? Действительно ли нам чужды идеи, выдвигаемые выдающимися мыслителями того времени? Нет, не чужды! И это, прекрасно доказывает первый роман итальянского писателя, профессора семиотики Болонского университета, Умберто Эко, изданный в 1980 году и получивший поэтическое название «Имя розы».
  

  
  «Это повесть о книгах, а не о злосчастной обыденности; прочитав ее, следует, наверное, повторить вслед за великим подражателем Кемпийцем: «Повсюду искал я покоя и в одном лишь месте обрел его — в углу, с книгою».

  Как и многие постмодернистские романы, «Имя розы» нельзя однозначно отнести к какому-либо одному жанру, но в любом случае, два направления в нем превалируют: исторический роман и детектив. В свою очередь, «историческая» часть не лишена научно-популярного повествования, философских размышлений и отсылок к реальным историческим персонажам: римским папам и императорам, философам и мыслителям. «Детективная» же часть не разочарует поклонников жанра классическим дуэтом из Учителя и Ученика, а также готическим настроением и неординарными приемами совершения преступлений (при, казалось бы, весьма примитивном инструментарии, доступном в средние века).
  
  Гонорий Августодунский (ок. 1080 — ок. 1156). Картины мира. Англия, Дарем. Около 1190

  Сложно сказать, насколько успешно и равноценно у Умберто Эко получилось совместить (смешать?) этих два жанра. На мой субъективный взгляд, не очень успешно. Поясню свою позицию. В «Имени розы» видна классическая проблема «первого романа», когда автор, окрыленный желанием и идеей, пытается вместить в роман все, чем располагает на момент его написания. Очевидно, что главной, для увлеченного Эко, является тема религиозных, философских и мировоззренческих споров в Средневековье, а также обоснование позиций различных орденов, и противостояние римского папы и императора. Детективная часть сюжета – это лишь литературный костыль, призванный приманить читателя к интересующим писателя темам и оформить последние в более удобоваримые и увлекательные для обывателя формы. Только вот вплоть до последней трети книги (примерно до 400-й страницы из 650!) историческая часть пришита к детективной так грубо, что как говорится «нитки торчат». Обычно, в начале каждой главы (она же определенный отрезок одного из семи дней, на протяжении которых развивается сюжет романа), читателя ждет объемный блок (как правило, в форме диалога) историко-философской справки на ту или иную тему, и только после этого, наступает очередной эпизод непосредственно детективной части, к слову, как правило, не сильно связанный по смыслу с предшествующей исторической. Это напоминает объемные сцены в современных компьютерных РПГ-играх с развитой вселенной, где перед активным игровым процессом приходится долго пролистывать ветки диалогов. Неспроста, переводчица Елена Костюкович в своем комментарии к роману назвала его «перекультуренным». И только в последней трети романа Эко, похоже, нащупал нужный темп и стиль, по-настоящему перемешав активное действие и очень содержательные и глубокие диалоги-размышления. Поэтому, особо нетерпеливым читателям, эта книга может показаться неудачным синтезом, и тем самым, отпугнуть, от полного ее прочтения. Но давайте наконец-то перейдем к содержанию романа, ведь там есть о чем поговорить!
  
  

  
  СЮЖЕТ: «В 1327 году бывший инквизитор, францисканец Вильгельм Баскервильский и его ученик, юный бенедиктинец Адсон Мелькский, прибывают в бенедиктинское аббатство на севере Италии с целью участия в переговорах между делегатами папы Иоанна XXII и генералом ордена францисканцев Михаилом Цезенским с «имперскими богословами». Однако, непосредственно перед приездом гостей, в аббатсве происходит череда странных смертей местных монахов. Аббат просит Вильгельма, как обладателя острого ума и человека весьма наблюдательного, расследовать эти убийства. В процессе своих поисков преступника, Вильгельм и Адсон раскрывают запутанный клубок сложных отношений между служителями обители, а главное, раскрывают страшную тайну сердца аббатства – огромной старой библиотеки в его Храмине, что, в свою очередь, приводит к весьма трагическим последствиям.»

  
  Неспроста главным местом события Умберто Эко выбрал храм-крепость, ведь для Средневековья это одно из главнейших мест. Это оплот веры, источник знаний, рука власти и храм мысли. Учитывая большое хозяйство такого поселения, можно компактно охватить большинство слоев населения того времени: простолюдины соседней деревни (простой народ), служки и неофиты монастыря (ученики, школяры), священники местной церкви (духовенство), хозяйственники аббатства, такие как травники, повара, стекольщики (мастеровые, ремесленники); переписчики книг (интеллигенция); библиотекарь с помощниками (ученые, мыслители); аббат (власть), инквизиция и послы (армия и политики).
  
  Замок Кастель-дель-Монте, предположительно прообраз Храмины из романа

  Приехав в аббатство, Вильгельм и Адсон постепенно знакомятся с его обитателями, погружая читателя в неторопливый мир монашеской жизни, однако, чем больше мы узнаем про жителей аббатства, тем менее спокойной и праведной кажется нам жизнь обители. Благодаря расследованию загадочных убийств (или самоубийств?), постепенно становится понятно, что главное «место силы» - это непосредственно библиотека в Храмине, место, заведомо ограниченное для посещений практически для всех, кроме слепого библиотекаря (к слову, списанного с самого Хорхе Луиса Борхеса) и его помощников.
  

  
  «Мы оборотились. Говоривший был старец, согбенный годами, белый как снег, весь белый — не только волосы, а и кожа, и зрачки. Я догадался, что он слеп. Но голос его сохранял властность, а члены — крепость, хотя спина и сгорбилась от возраста. Он держался, будто мог нас видеть, и впоследствии я не раз отмечал, что двигается он и говорит, как будто не утратил дара зрения. А по речи казалось, что он обладает и даром прорицания. «Сей муж, славный годами и ученостию, — сказал Малахия Вильгельму. — Хорхе из Бургоса. Он старше всех в монастыре, кроме одного Алинарда Гроттаферратского, и он тот самый, к кому большинство монахов несет бремена прегрешений на тайную исповедь.»

  
  Карл Шпицвег - Книжный червь. 1850

  Сейчас библиотека священное место лишь для книголюбов, а в средние века она была главным источником знаний, а как известно, «многие знания – многие печали». Потому, библиотека считалась местом исключительно опасным.
  

  
  «Потому что есть нечто неподвластное математическому расчету. Это расположение дверных проемов. Одни комнаты ведут в несколько последующих, другие только в одну последующую. И возникает вопрос: нет ли таких комнат, которые вообще никуда не ведут? Если ты учтешь эту особенность и притом отсутствие освещения и возможности определяться по наклону солнца… да еще если прибавишь привидения и зеркала… ты поймешь, что лабиринт способен сбить с толку любого, кто в него вступает. А пуще всего — тех, кто заранее взбудоражен собственной дерзостью. С другой стороны, вспомни, до чего мы сами дошли вчера, когда не могли выбраться из лабиринта. Высшая степень смятения, основанная на высшей степени упорядоченности. По мне, самый изящный на свете расчет! Строители этой библиотеки — гениальные мастера!»

  И это прекрасно подобранный автором образ: как Храмина нависает своей грозной махиной над аббатством, так и Знание настойчиво теснит Веру, ведь труды библиотеки могут дать фундамент как для эффективного диспута в защиту догм, так и для распространения и обоснования ереси.
  

  
  «Значит, никто, кроме двух человек, не входит в верхний этаж Храмины». Аббат улыбнулся. «Никто не должен. Никто не может. Никто, если и захочет, не сумеет. Библиотека защищается сама, она непроницаема, как истина, которую хранит в себе, коварна, как ложь, в ней заточенная. Лабиринт духовный — это и вещественный лабиринт. Войдя, вы можете не выйти из библиотеки. Я изложил вам наши правила и прошу вас соблюдать правила аббатства».

  Этот казалось бы вечный спор, между Знанием и Верой, на самом деле берет свое начало в Средневековье, и одним из «апостолов Знания» как раз является кумир Вильгельма, английский философ и естествоиспытатель, монах-францисканец Роджер Бэкон. И не просто так сам Вильгельм также принадлежит к ордену своего учителя, ведь францисканцы, идеологи аскезы, так или иначе смогли отказаться практически от всего, кроме… стремления познавать.
  

  
  «Разумеется, монаху следовало бы любить свои книги с тихим смирением и печься об их добре, а не об услаждении собственной любознательности; но то, что соблазняет мирян как тяготение плоти, а у обыкновенных священнослужителей проявляется как сребролюбие, искушает и монахов-затворников: у них это — жажда знаний.»
  
  «Никто и никогда не понуждает знать, Адсон. Знать просто следует, вот и все. Даже если рискуешь понять неправильно».

  А ведь познавать – значит сравнивать, отвергать, подвергать сомнению. Как было кем-то сказано: «истинно верить может только тот человек, который сомневается», но совершить такой мысленный кульбит монахам старых воззрений весьма непросто, куда как проще объявить сомнение ересью.
  

  
  «Вы говорите — еретик. Вы, затворники, чья жизнь начинается в замке и оканчивается в монастыре, думаете, что еретик — это мировоззрение, внушенное дьяволом. А это просто способ существовать.»

  Конфликт веры и сомнения хорошо виден в этом небольшом диалоге между Вильгельмом и его учеником Адсоном:
  

  
  «Учти, что первейший долг порядочного следователя — подозревать именно тех, кто кажется честным».
  «Какая гадость работа следователя», — сказал я.»

  Эко особо отмечает то, что знание должно быть предельно точным, объективным, без образности и противоречий. Ведь если в трактовании смыслов возможны варианты, то знание приходит в негодность, превращая в веру в ту или иную трактовку. Теряется суть. Оправдан ли риск выставления спорного, неординарного знания на всеобщее обозрение, с риском многочисленных и неверных интерпретаций? Кто в праве преграждать путь к нему? Есть ли кто-то, кому мы можем смело делегировать полномочия трактовки? Библиотекарь? Аббат? Бог?
  

  
  «Знание не монета, которой нисколько не вредны любые хождения, даже самые беззаконные; оно скорее напоминает драгоценнейшее платье, которое треплется и от носки, и от показа. Разве и сама по себе книга, разве книжные страницы не истираются, а чернила и золотые краски не тускнеют, если к ним прикасается много посторонних рук?»

  Умберто Эко отлично показал, насколько чужда миру Средневековья была идея допущения ошибок, множества (!) ошибок, анализа их и выбора (!) между ними. Ведь это одна из сторон рационального мышления, в противовес мышлению религиозному, где важен не процесс уменьшения многочисленных противоречий, а важна борьба за единственную (у каждого свою) истину. И к сожалению, истина реже бывает общей, чем ложь, страхи и грехи.
  

  
  «Я очень близок к решению, — ответил Вильгельм. — Только не знаю, к которому». «Значит, при решении вопросов вы не приходите к единственному верному ответу?» «Адсон, — сказал Вильгельм, — если бы я к нему приходил, я давно бы уже преподавал богословие в Париже». «В Париже всегда находят правильный ответ?» «Никогда, — сказал Вильгельм. — Но крепко держатся за свои ошибки». «А вы, — настаивал я с юношеским упрямством, — разве не совершаете ошибок?» «Сплошь и рядом, — отвечал он. — Однако стараюсь, чтоб их было сразу несколько, иначе становишься рабом одной-единственной».

  Таким образом, сложившийся образ мыслей Вильгельма, подкрепленный бывшим «инквизиторским» опытом, позволяет ему эффективно расследовать убийства, отвергая предложенные «на веру» аббатом и прочими монахами объяснения. Вот он, его главный принцип, в котором намного важнее азарт, нежели гнев и ненависть:
  

  
  «Почему? Я бы побился. Мое остроумие против чужого. Все-таки такой мир, по-моему, лучше, чем тот, где огонь и каленое железо Бернарда Ги воюют с огнем и каленым железом Дольчина».

  Вильгельм словно ферзь на шахматной доске, скользит между клетками, между ступенями сформировавшейся в обители иерархии, чем вызывает всеобщее недовольство, а главное, недовольство аббата. И приходит к выводу, что главная тайна аббатства (и убийцы) скрыта в библиотеке. Конечно, главный актер финальной мизансцены – книга. Но какая? Почему?
  
  Давайте ненадолго отвлечемся, и взглянем на аббатство со стороны. Для далекого от темы читателя, любая христианская обитель – это совокупность людей, верящих в одно и то же и соблюдающих определенный канон, ежедневно отдавая свое время и жизнь на служение Богу. Однако, если быть честными и сильно не идеализировать, станет понятно, что полностью отдаваться служению Богу не способен никто. Но что же занимает освободившееся место? Согласно церкви: страсти и пороки. Согласно светскому взгляду: свобода воли и самореализация. Так и с аббатством из романа Эко, при ближайшем рассмотрении, становится понятно, что Бог для всех его служителей, а особенно для главных действующих лиц, находится далеко не на первом месте в иерархии интересов. И более того, откровением приходит мысль о том, что не Бог связующее звено, организующее жизнь монастыря, а страх, страх, сцементированный огромной сетью взаимных грехов. У каждого монаха за душой есть тот или иной проступок, и главной целью для них, становится его сокрытие, и в тоже время его повторение в угоду своим желаниям. Так, среди монахов можно встретить: коалиционные заговоры между представителями разных орденов, сторонников папы или императора; гомосексуальные связи; проституцию; увлечение колдовством; стремление к изучению запретных книг; сокрытие прошлого сотрудничества с казненными ересиархами; борьбу за власть и мн. др.
  

  
  «Видишь, не одно плотское сладострастие бывает на свете. Сладострастник и Бернард Ги. У него — извращенный блуд карания и милования, который он отождествляет со сладострастием власти. Есть сладострастие накопительства — как у нашего святейшего, хотя уже и не римского папы. Есть сладострастие причастности, преображения, покаяния и гибели — которое было у нашего келаря в молодости. И есть сладострастие чтения — как у Бенция. Подобно прочим видам сладострастия, в частности сладострастию Онана, изливавшего собственное семя на землю, это сладострастие совершенно бесплодно и не идет ни в какое сравнение с любовью, даже телесной…»

  Страх регулируется последствиями непослушания, грех – карой. Особенно это заметно в религиях, где «боязнь наказания господня» в миру, значительно эффективнее формирует жизнь верующего, нежели мотивационная составляющая благ доступности обещанного рая. Поэтому, так важен институт вины, институт веры как «доверия». И тут Эко подводит нас к одной из классических дилемм: «Что правильнее (праведнее)? Слепая бездоказательная тотальная вера или сомневающееся сознательное доверие, в случаях, где это возможно?». А ведь это непосредственно дилемма между божественным и земным!
  Однажды, в руках библиотекаря Хорхе оказался единственный в мире экземпляр второго тома «Поэтики» Аристотеля, книга, в которой описано главное оружие против догм, слепой веры, страха смерти…более того, в которой доказана необходимость существования этого оружия, имя которому… смех! Смех – это сомнение, возможное только при способности отстраненно смотреть на предмет, видеть его несовершенство. Смех – это лекарство для смелости, повод для надежды, источник внутренней силы. Но должно ли верующему смеяться? Для ответа на этот вопрос, автор дает нам возможность постепенно ознакомиться с позицией каждой из сторон в еще одном классическом споре: «Был ли Иисус беден и смеялся ли он когда-нибудь?».
  

  
  «Смех присущ человеку, это означает лишь одно: всем нам, увы, присуща греховность. Однако из этой книжки многие распущенные умы, такие как твой, могли бы вывести конечный силлогизм, а именно что смех — цель человека! Смех временно отрешает мужика от страха. Однако закон может быть утверждаем только с помощью страха, коего полное титулование — страх Божий. А из этой книги могла бы вылететь люциферианская искра, которая учинила бы во всем мире новый пожар; и смех бы утвердил себя как новый способ, неизвестный даже Прометею, уничтожать страх. Когда мужик смеется, в это время ему нет никакого дела до смерти; однако потом вольница кончается, и литургия вселяет в мужика снова, согласно божественному предопределению, страх перед смертью. А из этой книги могло бы народиться новое, сокрушительное стремление уничтожить смерть путем освобождения от страха. А во что превратимся мы, греховные существа, вне страха, возможно, самого полезного, самого любовного из Божиих даров?
  <…> Говорил же греческий философ, которого приводит здесь твой Аристотель (самым негодным образом, как союзника и авторитет), что следует развенчивать серьезность противников — смехом, а смех противников — серьезностью.»

  Стремление фанатично верующего Хорхе спрятать опасную (с его точки зрения) книгу от братии, приводит к большей части трагических событий в аббатстве, а главное, подводит читателя к финальной сцене в библиотеке, где столкнутся два мировоззрения: Хорхе и Вильгельма. Первый считает, что нельзя открывать доступ к книге, что стоит сохранить установившийся институт веры в неизменном виде и тем более не подвергать его критике. Вильгельм же считает, что любое знание полезно, а особенно такое. Более того, он считает, что рационально думая, и находя в мире систему и порядок, можно более достоверно прийти к Богу. Первый считает опасным сомнение и неопределенность. Второй считает опасным слепой фанатизм.
  
  План замка Кастель-дель-Монте, Италия

  Вот так выражает свой страх перед рациональным библиотекарь Хорхе:
  

  
  «Почему? Почему эту книгу ты охранял крепче, чем любые другие книги? Почему другие книги ты хотя и старался утаить — но не ценой преступления? Трактаты некромантов, сочинения, в которых — скажем даже — поносилось имя Господне? И только ради вот этой книги ты погубил собратьев и погубил собственную душу? Существует очень много книг, посвященных комедии, и очень много книг, восхваляющих смех. Почему именно эта внушала тебе такой ужас?» «Потому что это книга Философа. Каждая работа этого человека разрушала одну из областей знания, накопленных христианством за несколько столетий. У отцов было сказано все, что требовалось знать о значении слова Божия. Но как только Боэций выпустил свое толкование Философа, божественная тайна Слова превратилась в сотворенную людьми пародию, основанную на категориях и силлогизмах. В книге Бытия сказано все, что требуется знать о строении космоса. Но достаточно было заново открыть физические сочинения Философа, чтобы произошло переосмысление устройства мира, на этот раз в материальных терминах, в категориях глухой и липкой материи; благодаря этим сочинениям араб Аверроэс сумел убедить почти всех в постоянстве мира. Мы знали все об именованиях Бога; но доминиканец, похороненный Аббоном — и соблазненный Философом, — переиначил эти именования, ступая высокомерной тропой природного разума. Ныне и мировой космос, который, по Ареопагиту, должен представляться всякому, кто умеет глядеть горе, светородящим истоком образцовой первопричины, превратился в склад важных для землян примет, и к космосу обращаются тогда, когда есть нужда наименовать какое-либо абстрактное начало. Прежде мы глядели на небо, а мерзостную материю еле удостаивали брезгливым взглядом; ныне мы смотрим на землю, а в небо веруем благодаря земным свидетельствам. Каждое из слов Философа, на которых сейчас клянутся и святые, и князи церкви, в свое время перевернуло сложившиеся представления о мире. Но представления о Боге ему пока не удалось перевернуть. Если эта книга станет… Если эта книга стала бы предметом вольного толкования, пали бы последние границы».

  Вера Хорхе конечна, потому что в ней уже ничего не изменится. Такая вера УЖЕ достигла пределов своих возможностей и в дальнейшем может только деградировать. Вера догм не может предложить что-либо новое, как бы не менялся мир вокруг. Во многом страх библиотекаря перед сомнением и рациональным подходом вызван тем, что для Бога будет оставаться все меньше и меньше места. Мир станет более понятным, а Бог – это прежде всего Тайна. Как писал в одной из своих книг астрофизик Лоуренс Краусс: «Вполне можно сказать, что в результате научного прогресса после Ньютона Господь имеет все меньше возможностей проявлять Свою волю в Своем же, как предполагается, творении.»
  В ответ Хорхе, Вильгельм предлагает сомнение и «смех над истиной», как одно из человеческих благ, при этом отмечая опасность фанатичной (не сомневающейся в своей правоте) веры, когда трудно различить «твердость мученика от закоснелости проклятой души».
  

  
  «Хорхе. В этом лице, иссушенном ненавистью к философии, я впервые в жизни увидел лик Антихриста. Он не из племени Иудина идет, как считают его провозвестники, и не из дальней страны. Антихрист способен родиться из того же благочестия, из той же любви к Господу, однако чрезмерной. Из любви к истине. Как еретик рождается из святого, а бесноватый — из провидца. Бойся, Адсон, пророков и тех, кто расположен отдать жизнь за истину. Обычно они вместе со своей отдают жизни многих других. Иногда — еще до того, как отдать свою. А иногда — вместо того чтоб отдать свою. Хорхе совершил дьявольские деяния потому, что он так сладострастно любил свою правоту, что полагал, будто все позволено тому, кто борется с неправотой. Хорхе боялся второй книги Аристотеля потому, что она, вероятно, учила преображать любую истину, дабы не становиться рабами собственных убеждений. Должно быть, обязанность всякого, кто любит людей, — учить смеяться над истиной, учить смеяться саму истину, так как единственная твердая истина — что надо освобождаться от нездоровой страсти к истине».

  Вильгельм призывает везде искать порядок и закономерности, которые, в свою очередь и являются главными свидетельствами разумности жизни и Творца.
  

  
  «Сумасшедшие и дети всегда глаголют истину, Адсон. По-видимому, дело в том, что, как императорский советник, мой друг Марсилий лучше меня, а вот как инквизитор я, наоборот, лучше его. Я лучше даже, чем Бернард Ги, да не разразит меня Господь за подобное утверждение. Бернарда не интересует поиск виновного, его интересует сожжение приговоренного. А я, в отличие от него, самое сладостное из удовольствий нахожу в распутывании хорошенько запутанного клубка. Может быть, причина в том, что, когда я как философ начинаю сомневаться, имеется ли в мире порядок, я очень радуюсь возможности доказать самому себе, что если не порядок, то хотя бы какая-то последовательность сцепления причин и следствий действительно осуществляется в мире, пусть хотя бы в пределах мельчайших частиц бытия.»

  
  Кажется, что прочитав роман, читатель с большей вероятностью примет сторону Вильгельма. Его взгляды последовательны, разумны, сдержаны, более того, на первый взгляд, намного ближе нам, людям XXI века. Однако до сих пор, в тех или иных сферах нашей жизни (экономика, политика, социальная жизнь) мы часто выбираем позицию Хорхе, предпочитая слепо верить, боясь подвергнуть сомнению установившийся порядок. Сомневаться сложно. Сомневаться в средние века было еще сложнее, и опаснее. Сомнение – это работа, работа неблагодарная. Умберто Эко метко попал в тот разлом, когда мы не то чтобы стали в корне думать по-другому, но стали думать несколькими (а не одним) способами: слепо доверяя авторитетам и подвергая все критике, низвергающей те самые авторитеты. Религия и наука, тирания и демократия, свободный рынок и центрально регулируемый… все это последствия того разлома, когда кто-то первый догадался, что авторитетов нет и мир, в общем-то, смешон и разнообразен. Вечная борьба между продиктованным страхом мнимым правом авторитета и неоднозначным будущим, опирающимся на свободу мысли, остается с нами до сих пор, и выбор «между» мы делаем каждый день.
  
  А что касается главных героев, то силу сомнения и рационального мышления прекрасно иллюстрирует эта фраза ученика Вильгельма, сказанная им в конце своего расследования в аббатстве:
  

  
  «Я осмелился в первый и в последний раз в моей жизни вывести богословское умозаключение: «Но как это может быть, чтобы непреложное существо не было связано законами возможности? Чем же тогда различаются Бог и первоначальный хаос? Утверждать абсолютное всемогущество Господа и его абсолютную свободу, в частности от собственных же установлений, — не равнозначно ли доказательству, что Бог не существует?»

  МОЕ МНЕНИЕ ОБ ИЗДАНИИ:
  Качественное издание в традиционном для издательства «Corpus» оформлении.
  Формат стандартный (145x215 мм), твердый переплет, без суперобложки, 672 страницы.
  
  
  Достоинства издания: хорошее качество печати; твердый переплет, оригинальная обложка, наличие колонтитулов, подробное содержание, информация об авторе, краткий глоссарий, карта места действия на форзаце, комментарий переводчика (Елены Костюкович).
  Недостатки издания: серая бумага.

  ПОТЕРЯЛ БЫ Я ЧТО-НИБУДЬ, ЕСЛИ БЫ ЕЕ НЕ ЧИТАЛ:
  Да. «Имя розы» оригинальный детектив и довольно глубокий историко-философский роман в одном лице, правда, в первой половине довольно грубовато сшитый в одно целое. Тем не менее, и детективная, и историческая часть обладают всеми необходимыми для жанра преимуществами, такими, как увлекательность, оригинальность, интересная проблематика и сложные вопросы. Таким образом, развлекая, этот роман позволяет узнать много нового и серьезно задуматься о проблемах мышления, цензуры и веры.

  КОМУ ПОРЕКОМЕНДОВАЛ БЫ:
  Тем, кто хочет почитать оригинальный детектив в нетрадиционном антураже и при этом узнать много нового про ту историческую эпоху, в которой происходит действие романа. Более того, это еще и отличный перевод, позволяющий погрузиться в витиеватую стилистику того исторического периода.

  ВИДЕО В ТЕМУ: Коротко о главном в «Поэтике» Аристотеля можно узнать благодаря мини-лекции «Аристотель и его «Поэтика» по ссылке ниже.
  

  14:33

  10

  689