Рецензия на книгу

• 

  reki_iv27 августа 2019 г.

  Фигура умолчания

  Форма псевдобиографического очерка Моэму не очень удалась. Вообще, биографии не требуют от автора широких движений кистью, они скорее требуют честности. В том числе - честно останавливаться там, где заканчивается исследование и начинается художественный вымысел. Моэм в этом смысле часто увлекается, отчего обаяние биографического уступает место лёгкому разочарованию, сравнимому с тем, которое возникает, когда вы нечаянно отгадываете секрет фокуса с распиливанием женщины. Очень хочется, чтобы Моэм обманул, но этого не случается. Здесь я закончу с претензиями к форме. Обратимся к содержанию.

  Фигурой умолчания (апо-сиопеза страшное слово) это стилистический прием: намеренная недомолвка или прерванная речь, призванная стимулировать воображение читателя. Что-то вроде "ну, вы же понимаете... " и все, конечно, сразу понимают. Или
  

  • кто же так решил?
  • так решили они...(тычет пальцем в люстру)

  
  И, мы, конечно, склоняем голову перед волей всемогущих "их", не понимая за "ними" никого конкретного, но догадываясь, что речь идёт не об осветительных приборах.

  Вообще, фигура умолчания, как и любое пустое место, - очень удобна для проекции. Она не налагает на автора никакой ответственности за мысли и поступки этого места, автор остаётся сторонним наблюдателем. У него появляется возможность остаться моральным в присутствии полнейшей аморальности.
  Это сильно развязало Моэму руки, и он создал действительно замечательный образ Стрикленда (прототипом ему служит Гоген) в котором воплощён тип личности не из нашего мира, это диурнический герой, практически сверхчеловек. Оговорюсь сразу, этими терминами я обозначаю всю его несусветность, совершенно выпадающую из современной нормы. Я рассматриваю его как тип, а не как правило. В романе ему созвучен образ Дирка Стрёва. Фактически они противопоставлены, одновременно, неотделимослиты, как солнце и луна, или, если хотите, Луна и грош.

  Объединяет их обоих знание совершенства в искусстве. Это моментально ставит их особняком среди прочих персонажей романа. Всё ради искусства. При этом Стрёв бездарен и успешен, Стрикленд гениален и не понят. Оба они жертвенны. При этом Стрёв жертвует всем ради других, Стрикленд жертвует всем и всеми ради Искусства. Оба они, наконец, преданы и оставленны миром, и сами оставляют мир. Не смотря на всё созвучие их линий, Стрикленд читателю крайне антипатичен, в то время, как Стрёв - напротив - симпатичен. Сам "биограф" говорит о них, как о плохом и хорошем человеке. Эта двойственность очень хорошо перекликается с образом Христа. С одной стороны это "не мир я принес вам, но меч", а с другой: "если вас бьют по правой щеке, подставьте левую".

  В 30е годы, когда роман был издан, христианская этика не была особенно популярна, так что роман, по сути, комментирующий эту этику, поставил на место "убитого бога" переживание чистой красоты, выраженной в изобразительном искусстве. Он задаёт вопрос, весьма сложный: как могут сочетаться две первые заповеди? Возлюби своего бога (чистое искусство) всем своим разумением, всей своей душой. И "подобную ей": возлюби ближнего своего, как самого себя. Этот конфликт выражается в конфликте Стрёва и Стрикленда, неудержимо сближающихся и отталкивающихся друг от друга.

  Роман богат конфликтами. В том числе это - социальный комментарий. Современный автору мир модерна безжалостно профанизирует и опошляет искусство. Светское общество состоит из мещан и обывателей. Эта среда безжалостно загоняет в рамки "нормы" всех подряд, что приводит автора к неутешительному выводу: гений не может сохранить свою личность, не став для общества полным маргиналом и аморальным уродом. Только вне общества остается место для чистого вдохновения и чистой любви к высшей красоте.

  Роман, слабый как художественное произведение, обладает высокой ценностью: вся она сконцентрирована в фигуре Стрикленда. Он вне мира, но он описан миром. Для него нет точных слов, и образ его проступает между словами - из пространства молчания и "...".

  Я не знаю, стоит ли рекомендовать его. Как луна сияет не собственным светом, так и красота романа - не его собственная, но того предмета, которому он посвящен.

  8

  393