Рецензия на книгу
Стивенсон
Ричард Олдингтон
JohnMalcovich26 августа 2019 г.Одному нельзя научиться в Шотландии — быть счастливым. А ведь в этом вся культура и, пожалуй, две трети морали.» (из страданий юного Стивенсона)
Некто Олдингтон написал книгу про Роберта Льюиса Стивенсона. Написал в «лучших» традициях практически всех книг из серии «ЖЗЛ». Шаблон один для любого героя этой серии: тяжелая юность, стремление уехать во Францию (слава французской революции), обязательная тяжелая болезнь (тиф, чахотка, туберкулёз), поездки на курорты и лечебницы (всегда заграничные) и потом, как правило, нелепая или непонятная смерть. Как написано в предисловии к книге, «Встретиться со Стивенсоном Олдингтон не мог, они как бы разминулись – Олдингтон только родился, Стивенсон как раз умер». Но Олдингтон решил, что он чем-то похож на Стивенсона и потому начал писать его биографию. И снова непонятно, то ли биография эта написана с целью доказать, что не было в Стивенсоне ничего замечательного, либо с целью убедить всех в том, что в 19 веке были свои, особые критерии замечательности.
Итак, если верить воспоминаниям няни, карьера Стивенсона-писателя началась вскоре после того, как раннее знакомство с богословием и посещение церкви породили в нем стремление к лицедейству. Отношение к церкви и религии у Стивенсона менялось, если верить Олдингтону, постоянно в ходе всей жизни – начиная от игр в священника в детстве, до миссионерских проповедей туземцам на островах. «Коньком» писателя Стивенсона становиться его любовь к своей родине Шотландии, от которой его мутит и с которой он постоянно сбегает. Зато, как все «патриоты» он пописывает на местном диалекте и весьма гордиться этим. Правда, для бегства из Шотландии у него был предлог – постоянные проблемы со здоровьем. К больному человеку уже тяжело предъявить претензии, не так ли? Культ писателя Стивенсона был создан искусственно, во многом благодаря его друзьям, «которые «мостили» ему путь к литературному успеху и «организовывали» хорошие отклики в печати». Вот и колесит Стивенсон на деньги отца – вот оно, тяжелые детство и юность – по Европе вместе с матерью и двоюродной сестрой. Изучает потихоньку французский язык. Знаменательно, что по возвращении в Эдинбург его отдали в школу для «отсталых и болезненных детей», где он числился до семнадцати лет, вплоть до поступления в Эдинбургский университет. Олдингтон пишет, что многие из людей, окончивших школу с отличием, могли позавидовать тому, как Стивенсон знал французский язык и литературу, не говоря уже о самой Франции. Но в то же время, в Эдинбургском университете не существовало вступительных экзаменов. Всякий, у кого были соответствующие рекомендации, и кто был в состоянии вносить плату за учение, мог посещать лекции, а если студенты их пропускали, против них не принималось никаких мер. К тому же тогда, по-видимому, еще не существовало практики прикреплять студентов к определенным педагогам, что вынуждало бы их работать. Что позволяет сделать вывод, что это не Стивенсон был хорошим, а остальные студенты были слабы. Чтобы познать жизнь, Стивенсон проводит много времени среди низов – проституток и воров, изучает жаргон. В притоне Стивенсон был известен под кличкой Бархатная куртка. Бунтарство Стивенсона начинается с этих притонов. В противовес Мартину Идену, в чьи уста Джек Лондон вложил непонимание оперы, с ее противоречивыми внешними образами певиц и певцов, Стивенсону наоборот опера нравилась. В 1869 году Стивенсона принимают в некое «умозрительное общество» при университете. Правда, студенты использовали это общество в качестве предлога не посещать лекции, но это ерунда. Главное, что общество проецировало себя, как элитное. Сам Вальтер Скотт входил в него. Ничего не поменялось в обществе с тех лет. Кто-то явно готовил пращуров сегодняшних «активистов» и «патриотов» баламутящих воду и народ. Кто-то оплачивал и стоял во главе этого общества. Вот только понимал ли это Стивенсон? «По какой-то необъяснимой аномалии комнаты эти были неподведомственны совету университета, хотя и находились в университетском здании, и «Умозрительное общество» давало прибежище студентам, не желавшим подчиняться постановлению, запрещавшему курить в стенах университета.» Там то и находит Стивенсон поклонников своего творчества, или самого себя. Без этого никакой творческий успех не возможен. И вот, в 1872 году он направляется в Германию, провести один семестр в немецком университете. Потом он примыкает к клубу с таинственным названием «С.С.У.». «С.С.У.» ставил перед собой, казалось бы, не заслуживающую упрека, хотя и нелегкую, цель: добиться «Свободы, Справедливости и Уважения» — отсюда происхождение таинственных инициалов. Столь похвальной утопии они собирались достичь при помощи «социализма», «атеизма» и (между прочим) отмены палаты лордов. Был даже какой-то псевдосудебный процесс над этими деятелями, но Стивенсона спасла снова его чахотка. По состоянию здоровья его отправляют на юг и называют это ссылкой. Стивенсон становится почти Лениным. В ссылках Стивенсон не интересовался ни архитектурой, ни достопримечательностями посещаемых им стран. Отговорка все та же – болезнь! «Мы не должны забывать, что он почти всегда прихварывал и часто был по-настоящему болен, а какое занятие, кроме физического труда, так утомительно, как осмотр достопримечательностей?!» Зато его привлекает писательский труд в стиле синдиката Дюма – больше строчек=больше франков. В ссылке во Франции над Стивенсоном издевались какие-то русские дамы – куда же без «клятых» русских. Вот ничего иного не нашел Олдингтон в биографии Стивенсона тех лет более интересного, чем вот такой эпизод: «Госпожа Засецкая пошла с Луисом к фотографу, усадила его в той позе, которая показалась ей наиболее выигрышной, и сказала фотографу, разумеется, по-французски: «Это мой сын, ему только что исполнилось девятнадцать. Он очень гордится своими усами. Пожалуйста, постарайтесь, чтобы они хорошо вышли». Потихоньку у читателя создается образ эдакого робкого слабака. Так или иначе, не взирая на тягу к писательству, Стивенсон сдал выпускные экзамены по шотландскому праву и получил звание адвоката. Вокруг него очень много талантливых поэтов и писателей. О некоторых даже вынужден упомянуть Олдингтон. Но все они не в тренде. А культ Стивенсона набирает силу. Он находит себе женщину, которая была гораздо старше его – на десять лет. Любопытно, что все три женщины, в которых влюблялся во времена своей молодости Стивенсон, — мадам Гаршина, миссис Ситуэлл и миссис Осборн — были старше его годами, и все три были соломенные вдовы с детьми, при помощи которых Стивенсон завоевывал сердце матери. Считается, что его жена Фэнни Осборн побудила его заняться написанием романов вместо очерков. Она была американка, и вот уже Стивенсон направляется в Америку. Написав перед этим очерк о Бернсе, чем вызвал к себе дополнительный интерес. Под влиянием Америки Стивенсон снова проявляет интерес к религии и думает о псевдоборьбе с пуританизмом. «Не случилось ли так, что, разлучив человека с природой, подавив в нем ряд инстинктов и наложив печать неодобрения на целый ряд его интересов и целые области его деятельности, пуританизм привел нас прямым путем к стяжательству?»
Олдингтон, в описании образа Стивенсона, порой так жжет, что кажется, что это его своеобразный английский юмор. Тяжело Стивенсону на чужбине и денег маловато. Но что же делает этот парень? А вот что: «Он так промок, что оставил в номере брюки, носки и туфли, поскольку их невозможно было положить в чемодан.» Или «обедает в дорогом французском ресторане и выбрасывает баранью ногу и целый хлеб». А душевные американцы тем временем собирали ему деньги и выплачивали в виде жалованья, как корреспонденту из жалости. Но Стивенсон типа ничего не понимал. Потом он уезжает из Америки. «Стивенсон привез из Америки, — цинично замечает один из критиков, — восхитительные путевые заметки, увядающую женщину и туберкулез». По приезду домой – снова к доктору. Доктор порекомендовал поездку в Давос — в те времена модное прибежище всех чахоточных, имевших в кармане деньги. Там, в угоду жене, Стивенсон пишет повесть «Окаянная Дженет», а в угоду пасынку — «Остров сокровищ». Про создание «острова сокровищ» товарищ Олдингтон практически ничего не пишет под предлогом того, что все уже и так все знают. Лишь упомянул о том, что опись содержимого сундука Бен Гана была целиком написана отцом писателя. К сердцам взрослых читателей Стивенсон получает доступ через их детей. Он сидит в Марселе, где 175 дней в году сильный ветер (мистраль), и у него открываются сильные кровотечения. Когда у Луиса обнаружили офтальмию, Фэнни иронически заметила: «Ну ничего лучше не придумаешь», и он умудрился нацарапать на листке бумаги ответ: «Как странно, я хотел сказать то же самое». Он пишет словно автомат. Стивенсон писал «Черную стрелу» по частям, переезжая с места на место и от номера к номеру забывая, что происходит с его героями. «Когда книга подошла к концу, корректор журнала вынужден был напомнить автору, что тот забыл избавиться от четвертой черной стрелы и одного из злодеев. Ответ Стивенсона подкупающе искренен:
«…Благодарю вас от всего сердца. По правде сказать, с течением времени моя история стала развиваться сама по себе и совершенно вышла из-под моего контроля; ужасный конец, который вначале я уготовил сэру Оливеру, оказался невозможным, и, стыдно признаться, я начисто про него забыл.»
Соответственным и было отношение Стивенсона к качеству содержимого его произведений – оно было хуже некуда. «Непонятным остается другое — как люди, принимавшие участие в настоящих сражениях, все-таки с интересом читают поверхностное и дилетантское описание кровопролитных боев в романах Стивенсона.» Принцип большинства произведений Стивенсона простой - кто-то обязательно должен быть зверски убит для того, чтобы грешник смог затем раскаяться в убийстве. Снова привет религии. Не совсем верно, будто американцы открыли Стивенсона как писателя, но, несомненно, они были первыми, кто щедро ему платил.
Олдингтон пишет, что у замечательного человека Р.Л. Стивенсона был идеал чести. Но как же это увязать с тем, что он «продал право издания одной и той же книги двум американским издателям одновременно, — ошибка, за которую он бы мог жестоко поплатиться, если бы имел дело с менее благородными и великодушными людьми.» «Знаток» морского дела Стивенсон прогорает на том, что покупает гнилую яхту и отправляется на ней в путешествие по островам. «Когда, расплатившись полностью с владельцем «Каско», капитаном Отисом и командой, Стивенсон прикинул, во что ему обошлась его эскапада, он увидел, каким безрассудством и расточительством было все плавание. Две тысячи фунтов за семь месяцев на неисправной яхте с прогнившими мачтами!» Стивенсон якобы хотел сравнить протестантские и католические миссии и написать об этом книгу, но так ничего не написал. В мае 1889 года Стивенсон посетил лепрозорий в Молокаи. В лепрозории Стивенсон узнал о бельгийском миссионере-католике, отце Дамьене, умершем за год до того от проказы, которой он заразился, ухаживая за больными. Достойно внимания описание Стивенсоном этого человека. Оно дает представление о том, каким человеком был Стивенсон. Его «хвалебное» описание в точности соответствует «хвалебному» описанию Олдингтоном его самого. ЖЗЛ без прикрас. «О старом Дамьене, о всех слабостях и даже грехах которого я здесь понаслышался, я тем не менее самого высокого мнения. Это был европейский крестьянин: грязный, нетерпимый, лживый, неумный, хитрый, но при всем том прямой, великодушный и от природы добрый… человек со всей грязью и ничтожеством, свойственными людям, но именно поэтому настоящий святой и герой».
Стивенсон сжег свой гнилой корабль и потратил все деньги на покупку дома на Самоа. Остаток жизни он провел, дурача дикарей - «показывая с помощью волшебного фонаря туманные картинки на библейские сюжеты, что послужило для островитян неоспоримым доказательством их истинности — ведь волшебный фонарь не может лгать.» В то же время, войны и раздоры между племенами Стивенсон считал отличным развлечением. 13 ноября 1894 года состоялся, как обычно, праздник для местных жителей по поводу дня рождения Луиса: ему исполнилось сорок четыре года. 3 декабря, спустившись из кабинета, Луис увидел, что Фэнни мрачна, как все последние дни, — ее терзало предчувствие, будто с кем-то из близких должно произойти несчастье, хотя оба они сошлись на том, что самим им ничто не грозит. Луис решил подбодрить ее и, принеся из погреба бутылку бургундского, стал вместе с ней готовить салат. И вдруг он упал — кровоизлияние в мозг. Через два часа он умер.
One morning? Very early, before the sun was up,
I rose and found the shining dew on every buttercup;
But my laze little shadow, like an arrant sleepy-head,
Had stayed at home behind me and was fast asleep in bed
(из стихотворения “My shadow”)4319