Рецензия на книгу

• 

  greeneyedgangsta23 августа 2011 г.

  Убийство - это инстинктивный порыв, голос крови, пережиток древних схваток, вызванных необходимостью жить и радостным чувством своей силы.
  

  
  

  Опять толпа, бесконечная толпа, беспрестанно грохот вагонов, паровозные свистки, телеграфные звонки и колокольные сигналы! Точно огромное тело гигантского существа растянулось по земле: его голова была в Париже, позвонки - вдоль всей главной линии, члены простирались на боковых линиях, а руки и ноги - в Гавре и на других конечных станциях. Все это мчалось безостановочно, механически, победоносно, с математической точностью уносилось в будущее, умышленно игнорируя человека с его затаенными, но вечно живыми стимулами - страстью и преступлением

  
  С каким же наслаждением, закончив очередную книгу Золя, я бегу к компьютеру, чтобы выразить свой щенячий восторг в простом "Браво, Золя!" Наслаждением и облегчением, потому что очередная моральная пытка закончилась, ибо читать его романы - занятие не для слабонервных: каждый из них - образчик всего самого темного, грязного, порочного, что есть в человеке - настолько искусен Золя в обнажении человеческих душ. Вот она, прямо перед тобой, не проходи мимо, взгляни правде в лицо!
  Взляни в лицо убийцы! Такое обворожительное, чисто выбритое, на нем нет и намека на то, ЧТО перед тобой. Убить, только чтобы почувствовать предсмертное содрогание тела. Убить, чтобы ощутить теплоту крови на руках. Убить, чтобы избавиться от наваждения и желания. Убить, чтобы устранить препятствие на пути к желаемому. Убить, просто потому, что не убить невозможно.
  Отвратительная книга, потрясающая книга! Иногда приходилось подавлять рвотный рефлекс, насильно отрывать себя от чтения, чтобы с новыми силами окунуться в мир преступления уже через пару минут, стыдиться блеска в глазах и интереса к страданиям героев, подавлять жалость к преступникам, не судить, пытаться понять, прощать.
  Золя не скрывал лиц преступников, не умалчивал о мотивах - не в его правилах заставлять тебя гадать - он стреляет в упор, сражает тебя наповал. Вот, читатель, держи! И посмеивается в сторонке, наблюдая за каплями холодного пота, катящимися по лицу читателя, за безумными глазами, за беззвучно шевелящимися губами.
  "Ох и удачно же я придумал! Ой да, Маккары! Ой да, Ругоны!"
  

  
  

  В комнату просочился мутный, молочно-белый рассвет, едва наметивший очертания мебели. Уже стали видны печь, шкаф и буфет. Но Жак уже не мог заставить себя закрыть глава: он должен был смотреть, видеть, и, прежде чем совсем рассвело, он скорее угадал, чем увидел, на столе нож, которым разрезал вечером кондитерский пирог. Теперь Жак уже ничего другого не видел, только этот нож, небольшой нож с заостренным концом. Казалось, что и дневной свет вливается в комнату лишь для того, чтобы отразиться в его тонком лезвии. Собственные руки внушали ему ужас, он глубже засовывал их под себя, они шевелились, двигались, не подчиняясь больше его воле. Быть может, они уже больше ему не принадлежат. Быть может, это чужие руки, руки, которые он унаследовал от какого-нибудь предка, жившего в доисторические времена, когда человек собственными руками душил в лесах хищных зверей!

  15

  109