Рецензия на книгу

• 

  Аноним28 февраля 2019 г.

  простреленное солнце

  Чего я ждал, открывая классическую биографию классического пушкиниста о самом классическом из наших литераторов? Рационального подхода? Мудрой непредвзятости? Широкой панорамы века? Да, в общем, неважно, что я ждал, потому что не было ни единого шанса получить хотя бы сотую долю из этого.
  Юрий Лотман, несомненно, велик, и я не хочу приуменьшать его филологический вклад в славное дело российской словесности. Но читать его видение жизни нашего всего, если ты хотя бы немного в курсе происходящего, попросту невыносимо. Сколько раз я порывался бросить книгу в стену, сколько раз я бессильно кричал в пустоту, сколько раз заламывал руки в отчаянии – впрочем, ни Лотману, ни уж тем более Александру-свет Сергеевичу от этого ни горячо ни холодно.

  Конечно, среди основных сложностей восприятия сего опуса следует выделить бесконечную, слепую любовь Лотмана к солнцу русской поэзии. Эта слепота накладывает отпечаток на каждое его суждение, заставляя неглупого, в общем, человека вовсю использовать двойные стандарты и интерпретировать очевидные суждения как-то совершенно однобоко и выворачивая их наизнанку – все во имя представления Пушкина в наиболее выгодном свете.
  Представления перед кем? Предисловие широкими мазками рисует картину коммунистической утопии, где школьники и любители российской словесности с одинаковым азартом зачитываются «Биографией писателя». Можете ли вы представить себе хоть одного школьника, который бы взапой читал это сахарное, но все-таки специализированное повествование, потому что душа просит? Я нет. (А если соединить на карте Петербург, Кавказ и Царское село, получится треугольник. Извините.)

  Да, от сахарности здесь буквально некуда деваться. Лотман разве что не вкладывает между страниц портрет Пушкина с отпечатком помады от поцелуя, так безгранично влюбленно он пишет. Все это может вызвать разве что раздражение: от высоких чувств мало прока, если они загораживают своей громадой реальные факты.
  Лотман не удосуживается даже переобуваться на поворотах. Вот он пишет о негодяе-Булгарине, который-де пришел в российскую литературу и журналистику топтать своими грязными сапогами с единственной целью заработать денег, а вот уже с нежностью пишет о том, как наше светило Александр Сергеевич, не щадя живота, учит глупеньких современников, что за писательский и журналистский труд нужно давать авторам денег, а не только почет и славу. Вот он пишет о том, как лицеисты дурно обучались и вовсю разводили крамолу, а вот дрожащим голосом обвиняет Булгарина в отвратительных заключениях, что-де лицейский дух был такой себе, обучали там дурно и крамолу разводили. Вот он пишет с тревожным придыханием о том, что царь опасался и недолюбливал литературу, а вот тут же напоминает, как оскудел литературный мир Петербурга после декабристского восстания, ведь почти все передовые литераторы оказались в нем замешаны.
  Серьезно, Юрий Михайлович? Вы сами-то себя слышите?

  Не менее грустным является тот факт, что противоречивая фигура Пушкина, складываемая Лотманом из разрозненных, нестыкующихся деталей, ко всему прочему никак не вписывается в социум. Лотман честно выделяет целую главу для того, чтобы описать журнально-литературную полемику Пушкина с ~продажными литераторами~ (тм), а еще одну главу – чтобы трепетно поведать читателям, как Пушкин сильно хотел жениться и влюблялся, чтобы жениться, и после женитьбы трогательно называл жену по-русски дурой в письмах, какая романтика. Лотман отказывает Пушкину в не-одиночестве, в какой бы то ни было причастности – и в этом, кажется, главная жестокость и единственная неверная нота в патоке биографии.
  Пушкин, лишенный чувства семьи, устало презиравший монашеский дух лицея, не принятый декабристами, встретивший конкурентный отпор от столичных литераторов, оказался не способен вообще ни на какие более или менее прочные связи. Как будто не было в его жизни ни Дельвига, ни Вяземского, ни Кюхельбекера, ни Гоголя. Вообще единственный человек, чувства Пушкина к которому Лотман признает, это Николай I, что выглядит особенно иронично в свете разгромной характеристики царя, которую автор тщательно рисует на протяжении всего повествования. Вот так получилось – так Пушкин верил «новому Петру», так искренне ждал от него перемен, что все очевидные знаки высшей немилости считал от лукавого. Поразительная верность.

  В итоге книга – не столько биография, сколько вольное авторское видение психологического состояния поэта на протяжении жизни: здесь Пушкин судорожно пытается придумать себе чувство дома, здесь – оголтело лезет под пули, здесь – отчаянно хочет денег, здесь – погружен в размышления о судьбе России.
  И никогда он не находит поддержки, слишком гениальный для всех этой николаевской швали.
  «Творческое сверкание пушкинской личности не встречало отклика в среде и эпохе».

  8

  700