Рецензия на книгу

• 

  PancakeVonWaffle12 февраля 2019 г.

  Серые тона «Cеротонина»

  Что по-настоящему нужно в жизни писателю? Душевное общение с рафинированными эстетами? Заумные беседы с высоколобыми друзьями? Нет, конечно. Ссылаясь на Пруста, герой и повествователь нового романа Мишеля Уэльбека «Серотонин» пишет, что писателям на самом деле нужны «воздушные романы с девушками в цвету» (перевод здесь и далее мой – Е.). Формулировка более чем устраивает Флоран-Клода Лабруста, этого альтер эго Уэльбека, у которого и фамилия рифмуется с цитируемым им Прустом. Он лишь предлагает заменить молодых девушек в цвету «молодыми влажными кисками». Если вы поморщились, я не виноват. Такова квинтэссенция этой книги, как, впрочем, практически всего творчества Уэльбека. Дальше, если вы решитесь прочитать «Серотонин», будет только хуже. У Уэльбека своя точка отсчета: в начале было не слово, а секс. Именно к этой весьма нехитрой мысли сводится весь замысел «Серотонина». Казалось бы, нет ничего банальнее. И все же в случае данного романа с обвинениями в банальностях стоит повременить.

  На первый взгляд, 46-летнему Лабрусту грех жаловаться на жизнь. У него хорошая работа (типичная, как это представляет себе евроскептик Уэльбек, синекура еврократа, варящегося в брюссельском котле – хороший доход прекрасно сочетается со скромными затратами сил), молоденькая гламурная подружка из Японии. Он рассекает по Парижу в «Мерседесе», живет в фешенебельном небоскребе (как подтверждает всезнающий интернет, двуспальная квартира в «tour Totem» стоит под миллион евро, я проверил). Что скрывается за этим фасадом, догадаться нетрудно. Дом постепенно разрушается, внутри все в трещинах, ржавчине и плесени. Работу свою, как и уродливый небоскреб «tour Totem», Лабруст не любит, а развратная и алчная японская подружка не любит Лабруста. Но и это не самое страшное. Уставший от жизни и утративший былые иллюзии Лабруст страдает депрессией, с которой он борется посредством таблетки «Captorix». Побочный эффект таблетки – потеря потенции. Метафорический смысл ясен: Лабруст олицетворяет современную Европу, любующуюся ярким шпенглеровским закатом. Хиреет не только Лабруст, хиреет и Европа. Главная примета хиреющего общества – вымирание, и на этом фоне импотенция Лабруста приобретает особую символичность, невозможность секса – зловещую значимость. В жизни бездетного Лабруста нет секса и любви, а значит, у его жизни нет будущего. Нет будущего и у общества, в котором он живет.

  Узнав о том, что его возлюбленная изменяет ему, Лабруст организовывает свое собственное исчезновение. Впрочем, исчезновение – это громко сказано, он просто бросает работу и переезжает в другую часть города (даже в этом переезде есть нечто бессмысленное: Лабруст перекочевывает из 15-о округа Парижа в 13-й, т.е. фактически не покидает т.н. Rive Gauche, должно быть, у него нет сил даже сменить левый берег на правый). Обретя новую жизнь, он пытается воскресить то, что воскресить по определению нельзя, уж импотенту точно. Разумеется, конец вполне предсказуемый и не оставляющий ровным счетом никакой надежды. Хеппи энд и Уэльбек – вещи несовместимые.

  Уэльбеку уже давно приписывают дар пророка. Не разочаровал Уэльбек и здесь: в «Серотонине» описывается короткое, но кровавое восстание крестьян, а совсем незадолго до выхода романа во Франции разбушевались «желтые жилеты». Переоценивать этот пророческий дар все же не стоит, но Уэльбек великолепно понимает эпоху, в которой он живет, чувствует ее дыхание и с беспощадной точностью его передает – черта большого писателя. Проницательность в отношении цайтгайста Уэльбека и спасает, так как в остальном его проза, скорее, легковесная. Безжизненные диалоги, вялые, малокровные персонажи, некоторый сюжетный примитивизм, – все это присутствует в романах Уэльбека. Единственный полноценный персонаж уэльбековского романа – авторский альтер эго. Но в «Серотонине» и эта полноценность под вопросом, принимая во внимание импотенцию Лабруста. Невольно задаешься вопросом: неужели это лучшее, что сегодня может предложить современная французская литература (то, что Уэльбек считается лучшим на сегодняшний день, вне всякого сомнения: такое впечатление, что вся культурная Франция с начала года только о нем и говорит)? Вопросом ты задаешься, но, столкнувшись с какой-либо оригинальной мыслью, коих в «Серотонине» немало, начинаешь сомневаться в необходимости ответа. Тем более что с юмором, несмотря на его феерический пессимизм, у Уэльбека все нормально, и читать его редко бывает скучно.

  Подозреваю, что причина бешеной популярности Уэльбека кроется в том, что он в каком-то смысле дает политкорректному современному французу немного передохнуть от смирительной рубашки ультралиберализма. Равнодушие Уэльбека к политкорректности хорошо известно, и он без зазрения совести покушается на «священных коров» современной ультралиберальной идеологии, предоставляя французскому читателю прикоснуться к идеологическим табу без малейшего риска для себя (да и сам Уэльбек подстрахован жанром – рассуждает ведь не Уэльбек, а Лабруст). Не поэтому ли его так любят читать во Франции?

  Читателям в поисках оптимистического романа вход заказан. В мире Уэльбека преобладает серость, серы его персонажи, краски и альтер эго. Кажется, что даже когда он принимается описывать радостную синеву небес, выходит как-то серовато. Сплошные серые тона. «Серотонин» также не рекомендуется тургеневским барышням, если такие еще есть, да и не только им. Уэльбека часто обвиняют в литературной эротомании. Порнографического в «Серотонине» действительно очень много. Японская подруга Лабруста принимает участие в оргиях, в том числе и с животными. В другом месте Лабруст сталкивается с педофилом из Германии, снимающем нимфетку на видео. Постоянные обсуждения «сисек-писек», в которых Уэльбек плавает и вам предлагает выкупаться. Дань десадовской традиции? Желание épater les bourgeois? Или просто стремление подчеркнуть бездушную аморальность нашего времени? Решать читателю, который будет исходить из собственного мировоззрения, вкуса и представления об эстетических нормах.

  В мире Уэльбека любовь суть секс, в его прозе трудно разглядеть поэзию сердца. Возопит читатель: «Где любовь как нечто возвышенное и прекрасное?» С точки зрения Уэльбека, эти понятия неотделимы друг от друга. В одном похабном анекдоте Наташа Ростова спрашивает поручика Ржевского, был ли он когда-нибудь влюблен, т.е. влюблен не в свойственной поручику манере, а в смысле возвышенном. «Имел-с, – отвечает поручик, – на колокольне-с!» Уэльбек с колокольни не слезает. Стоит ли топтаться у подножья колокольни и неодобрительно тыкать пальцем на ее верхушку? Сошлюсь на альтер эго автора. Лабруст замечает, что в обществе, в котором проводится грань между сексом как целью продолжения рода и сексом как источником удовольствия, обречено и продолжение рода и секс как источник удовольствия. Надо сказать, что это диагноз, подтверждающийся последними событиями. Полагая, что Уэльбек бы согласился, я позволю себе расширить мысль: когда проводится грань между любовью плотской и любовью возвышенной, кончается тем, что мы лишаемся как плотской любви, так и «возвышенности».

  Читатели, высоко оценивающие роль героизации в литературе, «Серотонин» разнесут в пух и прах. Такие читатели, как, например, Михаил Веллер, много писавший о важности героизации. Веллер считает, что когда в литературе воспеваются доблесть и мужество, то общество процветает, а когда главную роль играют уроды и серенькие люди, то общество деградирует. Литература сильного, колонизирующего весь мир Запада, с ее могучими героями, противопоставляется современной западной литературе с ее пигмеями, карликами и извращенцами. Дегероизация общества как отражение всеобщей деградации Запада началась, как утверждает Веллер, где-то в начале второй половины ХХ века, с таких писателей, как Генри Миллер, вслед за которыми последовали большие социальные взрывы (движение хиппи 60-х годов и т.д.). Анализ правильный, хотя декаданс в западной литературе начался намного раньше. Уже в 1880-х выходит знаменитый роман «Наоборот» Гюисманса (то, что любовь героя предпоследнего романа Уэльбека «Покорность» к Гюисмансу занимает так много место, не случайность, но это уже за пределами данной рецензии) – образ, а может, и прототип дегероизации литературы. Тут важно не путать причину со следствием. Влияет ли литература на общество? Или все-таки общество на литературу? Влияние литературы, как и серьезной культуры вообще, на сегодняшнюю жизнь крайне скромное, литературе отведена роль зеркала. А коль рожа кривая . . .

  Как рассказывает Элиас Канетти в своих воспоминаниях, Герман Брох однажды заметил, что литература должна соответствовать интеллектуальному уровню своей эпохи, в противном случае это не литература, а форма китча, выполняющая функции, не связанные с литературным делом. Позволю себе добавить: литература должна соответствовать не только интеллектуальному уровню своей эпохи, но и её социально-психическим запросам. Когда для вас обычная эрекция – событие, согласитесь, что тут не до колонизации планеты. Уэльбек – врач, ставящий диагноз, и я не думаю, что целесообразно будет подвергать врача критике за то, что он не верит в выздоровление, особенно если болезнь действительно неизлечимая.

  Стоит ли читать «Серотонин»? Возможно, что на этот вопрос я уже ответил, пускай в несколько туманной форме. Для полной ясности прибегну к цитате из романа. «Энтони Хопкинс, – пишет Лабруст, – был для меня образцом одухотворяющего, почти непревзойденного типа мужчины, которого необходимо встретить на определенном этапе жизни». Примерно то же можно сказать и о самом романе. Одухотворяющего там мало, не говоря уже о непревзойденности, но на каком-то этапе жизни этот роман стоит прочитать любому читателю, во всяком случае читателю мужского пола точно. Приятнее жить не станет, но, возможно, полегчает. В определенном возрасте. В каком? Это уже зависит от самого читателя.

  Конечно, если вы принадлежите к той категории людей, для которых литература – священный храм и прикосновение к святыне, если, читая роман, вам необходимо эстетически причаститься, в таком случае, как говорили французские полицейские любителям остановиться и поглазеть на происшествия, а может, и сейчас говорят, roulez, il n’y a rien à voir.

  6

  797