Рецензия на книгу
Жажда жизни
Ирвинг Стоун
bastanall25 декабря 2018 г.Всё правдивое — прекрасно
Жаль только, что в правдивости «Жажды жизни» нельзя быть полностью уверенным. Стоун опускал или переиначивал многие факты из жизни реального Ван Гога ради цельности художественного образа того «Ван Гога», которого выдумал и полюбил сам.
Я могу его понять. Как говорил Барнс, всем нам знаком этот порыв: желание защитить любимого автора. В случае со Стоуном точнее было бы: желание показать, насколько одухотворён Ван Гог, насколько выше он пошлости закостеневших, ограниченных обывателей. Насколько он гений. Но я всё равно я мучаюсь сомнениями, не привело ли это желание Стоуна к тому, что Винсент Ван Гог превратился у него в одержимого безумца уже на первых страницах романа?Впрочем, Стоуну как художнику слова, мне кажется, удалось ухватить самую суть своего героя. Тысячей деталей быта словно крошечными мазками он обрисовал мучительный путь и судьбу Ван Гога, а диалогами — вдохнул жизнь в него самого, показав мыслящего и страдающего человека, страстного и одержимого творца. И в той мере, в какой Стоун придерживался правдивости, а не фактов, в такой мере этот роман и прекрасен.
Незадолго до «Жажды жизни» я дочитала «Бремя страстей человеческих», но сейчас не могу с уверенностью сказать, где заканчивается одна книга и начинается другая. Мне повезло прочитать обе книги именно в таком порядке, поэтому когда я знакомилась с людьми, окружавшими Ван Гога, — узколобыми, ограниченными обывателями или наоборот слепыми идеалистами, — благодаря размышлениям Моэма и его персонажа Филипа Кэри, я уже точно понимала, в чем именно эти люди ошибаются, и почему они мне столь ненавистны. В обеих книгах жизнь и искусство неразрывно связаны, жизнь во всём своём безобразии и уродстве становится объектом искусства — и люди не могут этого принять. Отрицают, осуждают, презирают и никак не могут уяснить, почему же всё правдивое — прекрасно. Ван Гог и Кэри сильнее всего похожи тем, что понимали, почему. Для этого обоим пришлось пройти через ужасные муки.
Был ещё один интересный эпизод с другой книгой. В какой-то момент Ван Гог хотел попробовать себя в роли проповедника, ради чего и отправился в бельгийский шахтёрский городок. Эта часть биографии в изложении Стоуна постоянно напоминала мне «Жерминаль» Золя, но я всё же не подозревала о связи между ними, пока Стоун не заставил Золя на страницах своей книги признать, что частично его роман основывался и на тех историях, которые тот услышал про Ван Гога, пока собирал в шахтёрских посёлках материалы для книги. Не знаю, сколько правды в этом признании, но знаю наверняка, что сам Стоун точно пользовался «Жерминалем» для описания вангоговской жизни среди углекопов. И это забавно, потому что лишь от Стоуна я узнала, как близки были импрессионисты с Эмилем Золя. Парадоксально, но я терпеть не могу Золя в той же степени, в которой обожаю импрессионистов.Однако вернёмся к Стоуну и его «правдивости». Интерпретировать чью-то жизнь можно по-разному. Если забыть на секундочку о том, что прожитую кем-то жизнь глупо интерпретировать, оценивать, втискивать в рамки — всё равно не получится сделать это объективно и достоверно, — окажется, что у интерпретации как таковой есть множество целей и достоинств. Она может создавать нужное автору впечатление — часто выгодное и ложное, — или, как я уже говорила о Стоуне, коверкая реальность, создавать максимально правдивый образ. Интерпретация, которую сделал Стоун, мне не по душе. Он мог сделать из Ван Гога кого угодно.
Например, блаженного мученика. Эта книга была написана в то время, когда Бог уже шестьдесят лет как умер. А Ван Гог жил в то самое время, как мысль об этом зарождалась. Ужасное было время, и Винсент очень остро чувствовал то, что Ницше потом выразил в двух словах. При этом на саму жизнь Ван Гога можно смотреть именно как на житие святого. Он был добр, и неизменностью своей доброты к несчастным и бедным постоянно совершал духовный подвиг.Но Стоун предпочёл расставить акценты иначе. Возможно, потому что в его время мученики уже не впечатляли, а Библия читалась сугубо по привычке. У Стоуна Ван Гог — борец, бешеное сопротивление которого в конце концов сломили. Такой вот понимающий обездоленных, близко к сердцу принимающий их беды, живущий их жизнью, полной лишений, отрицающий мещанское потребительское искусство, которое создают лишь затем, чтобы продать, чтобы умаслить покупателя, не знакомого со страданиями. Ван Гогу хотелось отринуть фальшь, он считал себя не в праве рисовать что-то кроме голой, неприкрытой правды, — и в итоге рассорился со всеми, кто этого не понимал и пытался перекроить художника на свой лад. А потом сбежал от тех, кто как раз понимал, но сам погряз в суете. Вероятно, всё было так или почти так, но слишком уж явно социалистическим, коммунистическим героем Стоун сделал художника, в то время как он, на мой взгляд, просто страстно хотел выразить в искусстве жизнь без прикрас. Может, Стоун делал это неосознанно, впрочем, трудно в это поверить после замечания, сделанного Винсенту одним из персонажей. Винсент всегда придерживался определённого образа мыслей:
— И как только мы можем наживать такие деньги, продавая один хлам, господин Обах? И почему это люди, у которых есть средства, чтобы покупать картины, терпеть не могут ничего подлинно художественного? Или именно деньги сделали их тупыми? Почему же у бедняков, умеющих по-настоящему ценить искусство, нет ни фартинга за душой, чтобы украсить свое жильё гравюрой?
Обах пристально посмотрел на него.
— Что это, социализм?
Может быть, я и преувеличиваю желание Стоуна сделать из Ван Гога «героя социалистического труда», ведь у страха, как говорится, глаза велики. Или, может, я передёргиваю из-за собственных предубеждений.
Так или иначе, в этой книге чувствуется субъективность автора. У каждой эпохи — свой художник. Каждому художнику — свой воспеватель. У каждого воспевателя — своя эпоха.
Эту «биографию» можно воспринимать столь же субъективно, можно даже поспорить о её художественных достоинствах, но относиться к Винсенту Ван Гогу и к тому, что ему пришлось пережить, равнодушно не получится. Жажда жизни пробудила в Ван Гоге пугающие силы и устремления и превратила его практически в безумца в глазах окружающих (по версии Стоуна). «Жажда жизни» и по сей день своей правдивостью пробуждает в читателях сочувствие к художнику, не понятому современниками, окружением и даже самыми близкими людьми. И хотя бы ради этого «пробуждения» книгу стоит прочитать. Ведь всё правдивое — прекрасно.524,9K