Рецензия на книгу

• 

  Аноним28 октября 2018 г.

  Бывают такие книги, которые нельзя прочитать быстро. Одно время ты упиваешься ими, в другое время — продолжаешь жить, нехотя вставать по утрам, варить кофе, улыбаться прохожим или стараться не обращать на них внимания. Но к этим книгам ты все равно возвращаешься, не можешь оставить их просто так. "Жизнь Арсеньева" — как раз из таких. Загорелась прочтением, сначала удивлялась и восхищалась слогом Бунина, его осенью (так похожей на мою!), а потом все чаще откладывала в сторону и делала то, что должна была делать, забывая и об осени и о слоге. А ведь Алексей продолжал жить, чувствовать, писать (когда было о чем), мечтать! И вот это все очень роднит с ним, сближает. Иногда кажется, что описания очень затянуты, но потом понимаешь, что натянуты они нитью непонятных и сложных чувств, переживаний, которые все равно остаются важными и нужными. Так много моментов, когда узнавала себя, то, что болит и то, что тревожит именно МЕНЯ!
  Я не буду говорить о любви, свободе, надеждах, разочарованиях, мечтах — все это за меня сказал Иван Алексеевич, за что я ему очень благодарна. Это и правда очень искреннее произведение. Как здорово, что есть такие книги, где герои правдивые и честные, не боятся того, что чувствуют и делают. Знают, что принимают правильные решения, но не сознаются себе в этом, переживают или не переживают — как и мы...
  

  
  Когда вспоминаю отца, всегда чувствую раскаяние – все кажется, что недостаточно ценил и любил его. Всякий раз чувствую вину, что слишком мало знаю его жизнь, особенно молодость, – слишком мало заботился узнавать ее, когда можно было! И все стараюсь и не могу понять полностью, что он был за человек, — человек совсем особого века и особого племени, удивительный какой-то бесплодной и совершенно чудесной в своей легкости и разнообразности талантливостью всей своей натуры, живого сердца и быстрого ума, все понимавших, все схватывавших с одного намека, соединявший в себе редкую душевную прямоту и душевную сокровенность, наружную простоту характера и внутреннюю сложность его, трезвую зоркость глаза и певучую романтичность сердца. В ту зиму мне было двадцать лет, а ему шестьдесят. Как-то даже не верится: мне было когда-то двадцать лет, и только еще расцветали, не взирая ни на что, мои молодые силы! А у него вся жизнь была уже позади. И вот, никто в ту зиму не понимал так, как он, что у меня на душе, и, верно, никто не чувствовал так этого соединения в ней скорби и молодости.

  Вот эти слова — когда можно было — такие грустные и тоскливые, что глаза сами увлажняются. И в жизни у каждого тоже ведь хватает скорби, за которой мы не замечаем самого главного, самого важного, самого нужного. Замечайте, пожалуйста, пока можно!

  5

  1K