Рецензия на книгу

• 

  Аноним16 мая 2011 г.

  Рецензии как-то после Достоевского как-то уныло читать - ну как можно своим собственным языком передать Достоевского?!) Несопоставимо)

  Книгу я читала уже после того, как посмотрела замечательный сериал Бортко, поэтому мне было легче ее воспринимать, я думаю) Это моя первая попытка подкрастся к Достоевскому.
  И мне понравилось, особенно "отступления" на тему религии и в принципе мысли Мышкина.

  Она воспринимается мной больше как подход к каждому персонажу и человеческим душам, нежели как какой-то сюжет (Если о сюжете говорить, то мне ужасно интересно было читать первую часть, про Н.Ф., Рогожина и Мышкина, а тягомотина про Аксинью и князя мне скучна, и мне никогда она не нравилась как персонаж. Как и Чахоточный))
  А князь Мышкин невозможно прекрасен.

  И да, Достоевский классно пишет )
  И так грустно от этих слов в конце, как будто финальный аккорд какой, ощущение щемящей тоски и потерянного рая:
  

  
  
  

  Довольно увлекаться-то, пора и рассудку послужить. И всё это, и вся эта заграница, и вся эта ваша Европа, всё это одна фантазия, и все мы, за границей, одна фантазия... помяните мое слово, сами увидите! -- заключила она чуть не гневно, расставаясь с Евгением Павловичем.

  
  

  О Рогожине:

  
  
  

  ... и уж так бы ты свои деньги полюбил, что и не два миллиона, а, пожалуй бы, и десять скопил, да на мешках своих с голоду бы и помер, потому у тебя во всем страсть, все ты до страсти доводишь.

  
  

  О детях:
  

  
  
  

  
  Ребенку можно всё говорить, — всё; меня всегда поражала мысль, как плохо знают большие детей, отцы и матери даже своих детей. От детей ничего не надо утаивать под предлогом, что они маленькие и что им рано знать. Какая грустная и несчастная мысль! И как хорошо сами дети подмечают, что отцы считают их слишком маленькими и ничего не понимающими, тогда как они всё понимают. Большие не знают, что ребенок даже в самом трудном деле может дать чрезвычайно важный совет. О боже! когда на вас глядит эта хорошенькая птичка, доверчиво и счастливо, вам ведь стыдно ее обмануть!

  Я потому их птичками зову, что лучше птички нет ничего на свете.

  
  

  Достоевский так все отделяет круто, а в моей голове одновременно ворошится столько всяких эмоций, всяких кусков рефлексии, все это мешается-мешается-мешается так, что становится отвратительно и хочется проблеваться от того, что в тебе столько всего намешано.
  У меня в принципе часто возникает ассоциация - тошнит плохими эмоциями, будто оно в животе где-то и можно это как-то через рот выкашлять, вытащить)

  Но никак невозможно на это вынырнуть и взглянуть адекватно: вот тут у меня тщеславие, которое прячется под отвращением к себе, а вот тут обида, смешанная с тайным знанием, что тот прав.
  Да всё внутри: и обида, и тщеславие, и жалость к себе, и презрение к себе, и гордость и тайная надежда эгоизма, и отвращение к этому эгоизму, и все прочее - и нихера не понять.
  Остается только вынырнуть сразу из всего, сказать, что ты всёёёё гонишь о себе, и о плохом, и о хорошем. Нет ничего.
  И от этого, почему-то легче.
  Может потому что в душе веришь все-таки что нет именно плохого? xDDD Мухаха, вот, снова оно!)

  
  
  

  Есть люди, о которых трудно сказать что-нибудь такое, что представило бы их разом и целиком, в их самом типическом и характерном виде; это те люди, которых обыкновенно называют людьми "обыкновенными", "большинством" и которые, действительно, составляют огромное большинство всякого общества. Писатели в своих романах и повестях большею частию стараются брать типы общества и представлять их образно и художественно, -- типы, чрезвычайно редко встречающиеся в действительности целиком и которые тем не менее почти действительнее самой действительности. Подколесин в своем типическом виде, может быть, даже и преувеличение, но отнюдь не небывальщина. Какое множество умных людей, узнав от Гоголя про Подколесина, тотчас же стали находить, что десятки и сотни их добрых знакомых и друзей ужасно похожи на Подколесина. Они и до Гоголя знали, что эти друзья их такие, как Подколесин, но только не знали еще, что они именно так называются. В действительности женихи ужасно редко прыгают из окошек пред своими свадьбами, потому что это, не говоря уже о прочем, даже и неудобно; тем не менее сколько женихов, даже людей достойных и умных, пред венцом сами себя в глубине совести готовы были признать Подколесиными. Не все тоже мужья кричат на каждом шагу: "Tu l'as voulu, George Dandin!". (Ты этого хотел, Жорж Данден!) Но, боже, сколько миллионов и биллионов раз повторялся мужьями целого света этот сердечный крик после их медового месяца, а, кто знает, может быть, и на другой же день после свадьбы.

  Итак, не вдаваясь в более серьезные объяснения, мы скажем только, что в действительности типичность лиц как бы разбавляется водой и все эти Жорж Дандены и Подколесины существуют действительно, снуют и бегают пред нами ежедневно, но как бы несколько в разжиженном состоянии. Оговорившись, наконец, в том, для полноты истины, что и весь Жорж Данден целиком, как его создал Мольер, тоже может встретиться в действительности, хотя и редко, мы тем закончим наше рассуждение, которое начинает становиться похожим на журнальную критику. Тем не менее все-таки пред нами остается вопрос: что делать романисту с людьми ординарными, совершенно "обыкновенными", и как выставить их перед читателем, чтобы сделать их сколько-нибудь интересными? Совершенно миновать их в рассказе никак нельзя, потому что ординарные люди поминутно и в большинстве необходимое звено в связи житейских событий; миновав их, стало быть, нарушим правдоподобие. Наполнять романы одними типами или даже просто, для интереса, людьми странными и небывалыми было бы неправдоподобно, да, пожалуй, и неинтересно. По-нашему, писателю надо стараться отыскивать интересные и поучительные оттенки даже и между ординарностями. Когда же, например, самая сущность некоторых ординарных лиц именно заключается в их всегдашней и неизменной ординарности, или, что еще лучше, когда, несмотря на все чрезвычайные усилия этих лиц выйти во что бы то ни стало из колеи обыкновенности и рутины, они все-таки кончают тем, что остаются неизменно и вечно одною только рутиной, тогда такие лица получают даже некоторую своего рода и типичность, -- как ординарность, которая ни за что не хочет остаться тем, что она есть, и во что бы то ни стало хочет стать оригинальною и самостоятельною, не имея ни малейших средств к самостоятельности.
  К этому-то разряду "обыкновенных", или "ординарных", людей принадлежат и некоторые лица нашего рассказа, доселе (сознаюсь в том) мало разъясненные читателю. Таковы именно Варвара Ардалионовна Птицына, супруг ее, господин Птицын, Гаврила Ардалионович, ее брат.

  В самом деле, нет ничего досаднее, как быть, например, богатым, порядочной фамилии, приличной наружности, недурно образованным, неглупым, даже добрым, и в то же время не иметь никакого таланта, никакой особенности, никакого даже чудачества, ни одной своей собственной идеи, быть решительно "как и все". Богатство есть, но не Ротшильдово; фамилия честная, но ничем никогда себя не ознаменовавшая; наружность приличная, но очень мало выражающая; образование порядочное, но не знаешь, на что его употребить; ум есть, но без своих идей; сердце есть, но без великодушия, и т. д., и т. д. во всех отношениях.

  
  Таких людей на свете чрезвычайное множество и даже гораздо более, чем кажется; они разделяются, как и все люди, на два главные разряда: одни ограниченные, другие "гораздо поумнее". Первые счастливее. Ограниченному "обыкновенному" человеку нет, например, ничего легче, как вообразить себя человеком необыкновенным и оригинальным и усладиться тем без всяких колебаний. Стоило некоторым из наших барышень остричь себе волосы, надеть синие очки и наименоваться нигилистками, чтобы тотчас же убедиться, что, надев очки, они немедленно стали иметь свои собственные "убеждения". Стоило иному только капельку почувствовать в сердце своем что-нибудь из какого-нибудь общечеловеческого и доброго ощущения, чтобы немедленно убедиться, что уж никто так не чувствует, как он, что он передовой в общем развитии. Стоило иному на слово принять какую-нибудь мысль или прочитать страничку чего-нибудь без начала и конца, чтобы тотчас поверить, что это "свои собственные мысли" и в его собственном мозгу зародились.

  
  

  А правда это мило, что Достоевский написал кхм своеобразный кроссовер Пушкину в Идиоте?

  10

  57