
"... вот-вот замечено сами-знаете-где"
russischergeist
- 39 918 книг

Ваша оценкаЖанры
Ваша оценка
Как мы сегодня помним Вторую мировую войну и Холокост? Почти не осталось свидетелей, которые могли бы рассказать о тех днях, и чем дальше в прошлое уходят эти события, тем сложнее сохранять живую память и передавать знания следующим поколениям. Такая ситуация в сочетании с кризисом Еврозоны, все более явным расизмом в политике с одной стороны и непрерывными миграционными потоками с других континентов, вызывает в обществе растущую обеспокоенность. Что станет с нашим историческим сознанием?
В своей книге Алейда Ассманн анализирует современный дискурс о культуре памяти: трезво, спорно и конструктивно. Она считает «широко распространенным и устойчивым заблуждением» то, что воспоминания — это обращенная в прошлое: установка, которая цепляется за прошлое и затемняет будущее. По ее словам, память — это динамический процесс, который постоянно принимает новые формы.
Автор описывает изменившееся отношение Германии к Холокосту: после 1945 года немцы изначально считали себя жертвами Второй мировой войны, т.е. национал-социализма. Памятник вернувшимся с войны недалеко от Геттингена хороший пример. Но начиная с 1985 года в центре внимания оказались страдания еврейских жертв. Венцом этого стал мемориал жертвам Холокоста в центре Берлина, открытый в 2005 году.
Особо интересен взгляд на поколение шестидесятников, которое нарушило молчание своих родителей и провело «моральную черту» под прошлым. Левые движения в ФРГ было попыткой молодежи с одной стороны выразить протест против участия в управлении государством лиц, причастный к старому режиму. С другой - показать своим родителям, как им следовало бы себя вести в эпоху нацизма. Ассман защищает это второе поколение, которое в последнее время подвергается жесткой критике в Германии. По ее мнению, оно создало условия для третьего поколения, которое теперь может заниматься собственной семейной историей и миром происхождения, не отделяясь от них. Но мне кажется, автор упускает из виду тот факт, что большинство семей продолжают хранить молчание о роли своих родственников во Второй мировой войне.
Ассман не проводит границу между методично обработанной историей и личной памятью; скорее, она справедливо рассматривает их как взаимодополняющие.
Автор так же выделяет еще одно «вопиющее разделение», которое она призывает отменить: асимметричное увековечение двух основных событий XX века — Холокоста и сталинизма. Под сталинизмом здесь подразумевается режимы, существующие в странах Восточной Европы после второй мировой войны и до падения Берлинской стены. Она признает, что дискомфорт оправдан, когда есть намерение сделать одно из двух событий относительным или тривиальным. Речь идет не об уравнивании, а о прекращении соперничества между Западной и Восточной Европой из-за жертв и достижении общей, объединяющей европейской памяти.
Память требует интегративного подхода, признающего множественность точек зрения и активно связывающего прошлое с настоящим. Только так память может послужить будущему.

«Мемориальная культура», «коллективная память», «историческая политика» и «войны памяти» — все эти термины, появившиеся в 1980–90-е гг., теперь уже стали общеупотребительными. Век разума, завещанный эпохой Просвещения, закончился, наступил век эмоций, и вместо споров о будущем идут баталии о прошлом. Не всем такое изменение общественной парадигмы нравится, и Алейда Ассман в этой книге объясняет, чем мемориальная культура может помочь обществу сейчас и в будущем.
Что такое «мемориальная культура» и как вообще может формироваться коллективная память о прошлом? Ассман дискутирует с рядом немецких историков, прежде всего, с Райнхардом Козеллеком, который отрицает существование коллективной памяти, видя в ней смесь мифов, идеологии и манипуляций властей. Она возражает, что коллективная память не отрицает индивидуальной, а дополняет её, акцентируя те моменты в прошлом, которые формируют коллективную идентичность; она утверждает общие ценности. Память не отменяет историческую науку, «история нужна для критической поверки конструкций памяти, которые всегда формируются под воздействием определенной конфигурации власти и продиктованы насущными потребностями современности». Коллективная память не может стать тотальной в демократии, как считает Ассман, так как разные социальные группы производят свои нарративы.
Мемориальная культура вбирает в себя и коллективную память, и различные формы коммеморации от сооружения мемориалов до сериалов, и ценностные установки, с позиции которых стали смотреть на прошлое в конце XX в. После Второй мировой войны немцы «замолчали», отказались от обсуждения преступлений нацизма и признания в совершенных ошибках. Продиктованное отчасти прагматическими задачами ради построения нового демократического государства, такое положение сохранялось до конца 1970-х гг. Молчание было нарушено сериалом «Холокост», показанным в 1978 г. «Поколение 1968 г.» разорвало коллективный обет и поставило вопрос о коллективной вине немцев в Холокосте.
С 1980-х гг. изменились ценности, которые воплощают памятники. Теперь они посвящены не только героям, выдающимся людям или погибшим за страну на войне, но и жертвам притеснения, угнетения, преследований, репрессий, геноцида. И первыми памятниками в этом ряду стали те, что посвящены Холокосту. Через памятник общество начинает транслировать не только благодарность и величие страны, но и необходимость помнить о трагедиях, в которых по политическим/идеологическим причинам гибли люди. Помнить о жертвах государственных преступлений стоит, потому что так утверждаются гуманистические ценности, права человека, формируется коллективная эмпатия к пострадавшим.
Сложившаяся в Германии мемориальная культура, центром которой стала память о Холокосте, нравится не всем. Некоторых раздражает выхолащивание памяти и ритуализация. Другим не нравится политкорректность, нормирование публичной риторики о нацизме. Ассман видит в политкорректности не цензуру, а табуирование, которое необходимо для «стабилизации ценностей, которыми руководствуется общество и общественное мнение». И считает, что не стоит опасаться историзации памяти о Холокосте, поскольку она уже вписана в немецкую идентичность.
Во второй части книги Ассман предлагает пути решения раскола в мемориальной культуре Европы. Раскол проходит по линии сравнения Холокоста и ГУЛАГа, между Западной и Восточной Европой. Немецким вариантом примирения стала формула:
«Память о преступлениях сталинизма не должна релятивизировать память о Холокосте.
Память о Холокосте не должна тривиализировать память о сталинизме».
Ассман считает, что «конкуренция жертв» и «войны памяти» между странами можно преодолеть, если взаимно признать чередование ролей преступника и жертвы в совместной истории совершенных и пережитых преступлений. Если на первое место в национальном нарративе поставить права человека и увидеть в другой стране не врага, а жертву, то можно построить диалогическую память.
Книга Ассман внятно объясняет, что травматическое прошлое никуда не уходит, а забвение и умолчание не исправят проблему. Решение кроется в диалоге, в котором преступления прошлого признаются, а в мемориальной культуре утверждается простая мысль о ценности человеческой жизни и недопустимости повторения насилия. Так восстановляется доверие в обществе и между странами. Вина в трагедиях прошлого — теперь причина для покаяния и сопереживания, а не обесценивания и отрицания.

"Прошло - не значит навсегда"
Эта фраза, помещенная в качестве вывода книги, могла бы и открывать ее. Новое произведение А.Ассман является продолжение и более углубленным дополнением ее предыдущего труда "Длинная тень прошлого". Как и в первой книге автор на примере немецкой истории и мемориальной культуры маленькими точными фрагментами создает глобальную теорию исторической памяти...

Событие приобретает статус исторического факта, принадлежащего прошлому, когда это событие перестает быть частью нормативной самоидентификации коллективного «мы»: о нем можно забыть, отдав его на откуп историкам.

«другой проблемой оказывается односторонность национальной памяти или, иначе говоря, селективная амнезия: если нация видит себя в роли коллективной жертвы, она вряд ли готова включить в национальный нарратив эпизоды собственных преступлений, коллаборационизма с фашистскими оккупантами, участия в истреблении евреев. Напротив, роль пассивной жертвы служит удобной моральной
позицией, ибо она защищает от ответственности за прошлые или недавние преступления. Национальная самовиктимизация оборачивается нежеланием или неспособностью осуществлять «политику покаяния», которая создает возможность сочувственного отношения к жертвам собственной государственной политики.»

Недовольство, которое выражается в аналитике и критике, является важной предпосылкой для постоянного самонаблюдения, для авторефлексии и морального саморегулирования, которые должны осуществляться обществом. А вот недовольство, которое не способно или не желает ясно выразить себя, которое избегает четкой аргументации, вряд ли перерастет в критическую дискуссию, стремящуюся прояснить суть дела, произвести сдвиги и изменения. <...> Невнятное недовольство в виде популистского ресентимента подогревает протестные, антиобщественные настроения, способствует эрозии социального ценностного консенсуса.
















Другие издания


