От первого лица
Ingris
- 1 150 книг

Ваша оценка
Ваша оценка
Вот так, среди вяло начинающейся новогодней суетливой мишуры и традиционно усиливающегося рабочего планово-показательного раздражения, и нашла меня лучшая книга в этом году. Тем более удивительно нашла, что не было её у меня в рекомендациях, ничего не говорило мне имя Автора и даже аннотации на нее я не видела. Просто мы встретились, так было нужно.
После таких работ долго не хочется ничего читать. Зачем? Всё главное уже сказано, остальное - нюансы. Хочется искать смыслы, находить, терять, грустить от безнадежности, ибо
Этот роман многим не укладывается в каноны. Например, рыцарь Бодуэн, чье имя красуется в заголовке, всего лишь второстепенный персонаж, где-то во второй десятке их, но зато он самое что ни на есть искаженное зеркальное отражение рассказчика, которому имени как раз не дано.
Или троичность, которая во многом определяет и судьбу главного героя и сам сюжет: три части романа, три брата - сводный по матери, побратим на крови, сводный по отцу. Или три мойры: вера, любовь и долг, тянувшие героя в разные стороны. И три отца: неродной и жестокий из детства, от которого убежал сам рассказчик, родной, к которому всю жизнь стремился, но так и не достиг, хотя и принял его последний вдох на своих руках. И монах Доминик, ставший духовным отцом, своим примером определившим пути долгой жизни героя.
Или кульминация, являющаяся неотъемлемой частью любого произведения, я бы не взяла на себя смелость указать один из отрывков романа, определив его этой самой кульминацией. Есть ли она в нем? Или он весь состоит из неё?
А ещё это прекрасно изложенная история противостояния Лангед'ОКа и Лангед'Ойля, известная нам как Альбигойские войны.
Глубокие, удивительные в своей простоте и ясности образы участников жестокой борьбы: за земли, которые любишь, за Бога, которому молишься, за людей, ради которых живешь. И главный вопрос, который стоит за всем
и ответ, объясняющий всё:

Удивительно!.. Прочитав первую часть трилогии, решила я посмотреть на ту эпоху и те исторические события с более серьезной и достоверной стороны, немного разобраться в самой войне франков против южан. И надо же мне среди всего многообразия выбрать именно труд Роже Каратини «Катары»!., написанный автором на основании двух дошедших до нас письменных свидетельств: хроники и «Песни о крестовом походе против альбигойцев».
Песню-поэму эту написали два человека: начал некий Гийом из Туделы, каноник, а вот закончил «НЕИЗВЕСТНЫЙ аноним»…
И вот, начав читать третью часть трилогии, я вдруг начала осознавать, что главным героем романа, от чьего имени ведется повествование, и является тот анонимный преемник Гийома Тудельского!!!
Вау! Словно какое важное открытие свершилось!.. Бывает же!.
Оказывается, Антон Дубинин не только «воссоздал» образ Кретьена из Труа в другой своей трилогии «Белый город», образ поэта, о котором тоже ничего достоверно неизвестно, включая имя. Он возродил из небытия, из абсолютной неизвестности образ анонимного автора второй половины той «Песни о крестовом походе против альбигойцев»!!!
И снова автор проводит своего героя через множество важных событий того времени ( начало 13-го века), снова делает его приближенным к великим мира сего, чтобы иметь возможность описать происходящее как можно полнее… Перед глазами встают быт и жизнь простых людей, осады, битвы, церковные Соборы, казни, портреты епископов и графов, королей и рыцарей…
Читая такую художественную прозу, каждый раз задаюсь вопросом: что более достоверно, исторично – труды историков или эти романы?.. Ведь и те и другие пересказывают и дорассказывают, просто разным языком…
А язык у Антона Дубинина особенный, словно и правда рассказывает тебе кто-то, живущий в то далекое время… И ты проживаешь с ним всю его жизнь… И веришь…
Мыслей, впечатлений много... Но… лучше просто взять и прочитать сам роман.
Автору огромная благодарность.

Однако как я с первого взгляда испугался епископа Тулузского — так и продолжал его бояться до самого конца. Потом я узнал многих людей, подобных ему: сдается мне, они родятся по большей части в Лангедоке и оказываются католиками ли, еретиками ли — оставаясь похожими, как родные братья. Люди из тех, что требуют изрубить себя на куски ради веры, но при малейшей тревоге не забывают выбежать из дома в кольчуге и при оружии; люди, способные рыдать над переломленным крылышком малой птицы — притом ни на миг не задержат руку убить человека противной партии. Я назвал бы их — лагнедокские фанатики; я любил многих из таковых, при этом не переставая их бояться. Позднее я научился обращаться с ними: их можно любить, за них можно молиться, но им нельзя совершенно доверять, если хочешь остаться цел. Тогда я был еще очень юн и умел только бояться.

Остается много времени молиться и вспоминать, знаешь ли. В последнее время молиться и вспоминать для меня — почти одно и то же. Думать о ком-то — почти то же самое, что просить за него. Я не всегда помню, что было со мною вчера. Но то, что случалось со мною в детстве, еще при жизни матушки, или же под Лавауром, на моем первом штурме, или же в розовой Тулузе, где Господь ненадолго благословил меня жизнью в настоящей семье — все это я помню яснее ясного, будто смотрю наяву самый яркий сон. И рассказывать. Я люблю рассказывать, хотя бы и в пустоту. Ведь есть еще одно чаяние — что где-то далеко за Морем живет золотоволосая девочка, моя возлюбленная, ты, Мари, прежнее лицо которой сияет сквозь паутину многих лет — я верю, что Господь мог сохранить тебя живой и по сей день, что ты слышишь меня, что ты все еще любишь меня. И будешь ждать меня, повременив уходить на небо, не оставляя меня одного на этом темном берегу.

Затем и оставил Он меня до срока, худшего из своей родни, но — последнего. Оттого Он и взял меня от среды и сделал монахом. Оттого и положил меня связью — меж людьми разрозненными, насколько это возможно, меж людьми, в жизни остававшимися врагами и примиряющимися только внутри моей молитвы.