The Oxford History of the French Revolution

Рейтинг LiveLib

5,0

1 оценка

• 5
  100%
• 4
  0%
• 3
  0%
• 2
  0%
• 1
  0%

Ваша оценка

Отметить эмоции

Прочитали 1Хотят прочитать 2

Рецензии

• 

  red_star7 июля 2023 г.

  Зеркало русской революции

  Лицом к лицу
  Лица не увидать.
  Большое видится на расстоянье.

  С. Есенин, "Письмо к женщине", 1924

  Безумно интересная книжка. Когда-то я купил ее, чтобы сравнить ревизионистский подход с «классической интерпретацией» революции (считай, марксистской) Лефевра , ведь в осознании Французской революции, как и любого другого события, есть лагеря и постоянно слышим треск ломающихся копий. Автор вроде бы пытается подлить масла в огонь, написал специальное приложение, в которое вынес инвективы, уколы и насмешки над коллегами, в том числе давно покойными, однако все это в этот раз показалось мне предельно наносным. Стороны, фракции, интерпретации - все это интересно и познавательно, но меня заворожила и напугала сама революция, затопившая Францию так, что последствия ощущаются до сих пор.

  И даже больше, впечатлила не революция сама по себе, а то поражающее количество прямых, недвусмысленных и очевидных параллелей, да что там параллелей, совпадений с нашей революцией. Всю книгу я думал над этим, составлял лист, а в эссе о коллегах, уже упомянутом, автор взял и честно сказал, что марксистская интерпретация Французской революции столь долго была доминирующей во всем мире именно потому, что успехи Советского Союза до конца 80-х находили симпатизантов, в том числе и среди историков. Иными словами – существование СССР оправдывало необходимость Французской революции, было ее зримым продолжением, зеркалом что ли.

  И тут у меня возник новый ворох вопросов. Насколько участники нашей революции сознавали эти параллели? Насколько воспроизводили события, подходы и интерпретации сознательно? Понятно, что речь не о хрестоматийных примерах вроде копирования «Отечество в опасности!» в виде «Социалистическое отечество в опасности!», а об элементе предсказания – мол, мы воспроизвели эту стадию фракционной борьбы, которая привела к таким-то результатам там, у них, значит и у нас дойдет до (подставь нужное – террора, термидора, первого консула). Если копирование было сознательным, то можно, как автор книги, утверждать, что все последующие революции были подготовленными экспромтами. Но мне кажется, что разговор должен идти о другом – повторяемость, несмотря на заметные усилия людей не повторять, намекает нам на наличие столь отрицаемых некоторыми идеологиями законов истории. Звучит громко, вывод сделан всего по двум значимым примерам, но больно уж примеры значимы и сами по себе, и вместе.

  О каких же совпадениях стоит думать в первую очередь? Мне в этот раз почему-то было интересно наблюдать не сам момент развертывания кризиса и падения старого режима, составляющих основу мифа Французской революции, а динамику самого революционного процесса после того, как распад старого порядка стал очевидным. Здесь было все, от ассигнаций, столь похожих на совзнаки, от Революционной армии, столь похожей на продотряды, от Вандеи и шуанов, отчаянно напоминающий какую-нибудь Антоновщину, от регицида, не требующего комментариев, до создания новой революционной армии. По пути были белый (совпадает) и синий (заменен у нас на красный) террор, Учредительное собрание и интервенция, гражданская война со знатью, офицерские полки контрреволюционеров и перепалки потенциальных наследников престола, сидящих в разных углах Европы в эмиграции. Была даже своя ежовщина, когда Робеспьер пытался остановить террор и наказать виновных за эксцессы. Примечательно и то, что многих потом наказали, за то, за что хвалили парой лет ранее. Наша революция пережила этот этап в 30-е, несть числа тем, кто пострадал именно так, за прошлые дела, интерпретация которых резко изменилась.

  Любопытно, что конституция 1793 была принята и не введена в действие с формулировкой, удивительно напоминающей мысли Сталина о советской конституционной реформе 30-х. Французы считали, что новая демократическая, эгалитарная конституция должна начать работать, кода минует внешняя опасность и внутренний режим стабилизируется. Если я правильно понимаю, именно этим Сталин обосновывал новую конституцию в СССР, считая, что оба условия у нас к этому моменту выполнены.

  При том, что книга написана ужасно интересно, чудесным образным английским языком, революция подана как великая, многоплановая трагедия с неясными результатами для всех ее участников, мне показалось, что автор куда вкуснее рассказывает о старом режиме. Интеллектуальный взрыв Просвещения, философы, физиократы и моралисты, налоговые кризисы и очевидный прогресс при сохранении невероятной сложности накладывающихся юрисдикций, феодальных прав и продаваемых государственных должностей делали этот порядок интересным, любопытным, этаким оригинальным, все еще живым, но организационно устаревшим динозавром, который, однако, еще был могуч и мог влиять на расклады в мире.

  Небольшой по объему, но любопытной по выводам стала часть про жизнь и восприятие событий во Франции на тех территориях, что потом успели побывать и в составе Франции, и братскими республиками, и под оккупацией австрийцев и войск Суворова. Бельгия, Голландия, рейнские территории Империи, итальянские республики – везде люди жили в круговороте, созданном парижскими событиями.

  Автор очень хорошо относится к Робеспьеру. Это довольно удивительно, если учесть – насколько эта фигура демонизирована и мифологизирована. Автор постоянно подчёркивает, что Робеспьер был умеренным, критиковал радикальные уклоны, долго сомневался в реальности заговоров, а главное – никогда не обладал той полнотой власти, обретение которой ставили ему в вину. Еще одна любопытная черта – после падения Робеспьера выжившие руководители довольно дружно стали валить на него свои провинности времен террора, предвосхитив наши события времен борьбы с культом.

  Много их, идеалистов и циников, бывших священников и санкюлотов. Многие из них искренне хотели изменить Францию и мир к лучшему. Мне показался любопытным в этот раз Лазар Карно, ученый-военный реформатор-министр. Долгая карьера с многочисленными поворотами и срывами, интересная жизнь в сложные времена, знаменитые дети и внуки.

  Автор, как уже было сказано, апостол ревизионизма. Я долго пытался понять – в чем он состоит? Автор говорит, что классическая интерпретация слишком упирала на социально-экономические предпосылки, называя деятелей революции выразителями классовых интересов буржуазии. На деле, мол, революционеры были кем угодно, только не крупной буржуазией, которая рвалась к власти. Аргумент этот слаб, убог и не стоил бы внимания, если бы на нем не строилось отрицание классической интерпретации. Надстройка и базис не связаны так напрямую, есть такие милые вещи как культурная гегемония, поэтому крупной буржуазии обычно не требуется самостоятельно ниспровергать монархов и чистить парламенты от неугодных. Здесь, к тому же, начинается самое интересное - ревизионизм, судя по историографическому приложению, почти мгновенно выродился в гендерные и региональные исследования, т.е. отказался от ответов на главный вопрос «почему». Этот подход автор называет постревизионизмом. Думаю, сейчас уже всем очевидно, что такой уход от главных вопросов был характерен почти для всех дисциплин в 90-е, когда исчез Советский Союз и соревноваться с марксизмом не стало нужды. История, однако, отказалась заканчиваться и согласовывать себя с любителями простых ответов.

  Читать далее

  35

  426

Цитаты

• 

  red_star16 июня 2023 г.

  Very few bourgeois families remained in the business that had enriched them for more than a single generation—unless they were Protestants or Jews debarred by law from everything except making money.

  3

  46
• 

  red_star21 июня 2023 г.

  And setting the pace of this activity almost everywhere were lawyers. ‘Everything would have been calm in Franche Comté’ , a bitter Besançon nobleman confided to his diary, ‘if ten advocates had been hanged.’

  2

  27
• 

  red_star15 июня 2023 г.

  All this was spectacular evidence that, as the poor grew poorer and more numerous, the rich too were growing in numbers and getting richer. ‘The distance’, wrote Mercier in 1783, ‘which separates the rich from other citizens is growing daily and poverty becomes more insupportable at the sight of the astonishing progress of luxury which tires the view of the indigent. Hatred grows more bitter and the state is divided into two classes: the greedy and insensitive, and murmuring malcontents.’

  2

  21

Подборки с этой книгой

• • 
  • 
  • 

  Книги, которые заинтересовали.

  • AlexAndrews
  • 3 763 книги
• 

  Книги на английском языке в моей библиотеке

  • red_star
  • 108 книг