Источники социальной власти. Том 2. Становление классов и наций-государств, 1760–1914 годы. Книга 1

Выделяя четыре источника власти – идеологический, экономический, военный и политический – в человеческих обществах, монография «Источники социальной власти» прослеживает их исторические взаимоотношения. Второй том аналитической истории социальной власти Майкла Манна посвящен отношениям власти в период между промышленной революцией и Первой мировой войной и сфокусирован на Франции, Великобритании, габсбургской Австрии, Пруссии-Германии и Соединенных Штатах. Основываясь на фундаментальных эмпирич...

Жанры

Рейтинг LiveLib

4,0

2 оценки

5
50%
4
50%
3
0%
2
0%
1
0%

Ваша оценка

Прочитали 3Хотят прочитать 20

Рецензии

Аноним18 мая 2020 г.
Осторожно, модерн!
Второй том эпопеи Майкла Манна об источниках социальной власти вышел таким крупным, что в русском переводе его разбили на две книги. Спасибо неизвестному мне человеку из ИД «Дело» РАНХиГС, который принял такое решение, 1000 страниц за один раз я бы не выдержал, а так есть законный повод сделать перерыв.
В первом томе Манн описал все перипетии «передового фронта власти» от зари человечества до Промышленной революции, во втором под его прицелом, таким образом, оказывается государство модерна. Он честно признается, что поставил перед собой колоссальную задачу – перелопатить максимальное количество литературы по ведущим мировым державам в период 1760-1914 с тем, чтобы его суждения были обоснованными и выверенными. Если судить по объему получившегося нарратива, то можно сказать, что автор действительно старался. Вот только имело ли это смысл? Во время чтения в моей памяти всплыла байка, которую рассказывал один мой бывший коллега: мол, в армии им очень внятно объясняли - почему в СССР выборы с одним кандидатом, но сразу после объяснения вопросы возникали вновь. Так и здесь, каждая отдельная глава вроде бы имеет смысл, но что хотел сказать автор в целом? Надеюсь, что я все же смог сложить пазл, хотя бы в первом приближении.
Итак, прежде чем перейти к конкретным примерам (коих будет пять, Великобритания, США, Франция, Пруссия/Германская империя и Австрия), Манн рассказывает обо всех мейнстримных теориях перехода от государства «старого порядка» к государству модерна. Напомню, что сам Манн считает, будто нашел универсальный ключ к мировой истории, отказавшись от простых моделей и введя четыре фактора, делающих погоду – экономический, военный, идеологический и политический. Конкретная комбинация (вес каждого фактора) определяется эмпирически, но в зависимости от все же имеющегося большого тренда мировой истории.
Я считаю, что автор лукавит. Он так часто подчёркивает, что он не марксист, что за него становится как-то неловко. Я бы сказал, что он это делает лишь для того, чтобы оправдать использование классового подхода, мол марксисты им пользуются автоматически, шаблонно, а я творчески, разумно. Бенедикт Андерсон – марксист (его брат Перри – тоже, ясное дело), Иммануил Валлерстайн – марксист, а я-то нет, поэтому вот возьму классовый анализ и улучшу его, не боясь этих ваших священных коров. Вот, Перри Андерсон назвал мой подход «организационным материализмом», милый ярлык, будем его использовать. Лукавит Манн, лукавит, ищет способ дать себе возможность сохранить главное и синкретически добавлять все, что душе угодно (в том числе простой здравый смысл). Но, собственно, почему бы и нет?
Сделав необходимые реверансы, Манн почти переходит к делу. Он заявляет, что все ошибались, слишком упрощая предмет исследования. Дело, видите ли, в том, что государство стоит считать не местом, где разыгрывается классовое сражение, не просто комитетом буржуазии, а полусамостоятельным игроком, ограниченным экономикой, но не являющимся слепым исполнителем воли правящих классов. Собственно, рассказ в этом томе пойдет о том, что для государств характерен разброс параметров, поэтому современные государства хоть и похожи, но разные, тут больше авторитаризма, тут меньше, тут больше социального обеспечения, тут меньше. Трудно назвать эти выводы новым словом, трудно.
Далее Манн переходит к рассказу об этих самых разных констелляциях. В Великобритании не было буржуазной революции, напротив, произошел сплав класса, который условно можно назвать «старым порядком» с восходящей буржуазией. Манн пытается рассказать – как же так произошло, что в Англии возник этот союз, почему мелкая буржуазия вошла в союз со «старым порядком». Он утверждает, что «старый порядок» уже имел пример Франции, где восхождение буржуазии привело к взрыву, и был готов пустить мелкую буржуазию в парламент, поделившись отчасти властью, лишь бы сохранить структуру в целом. Опять же, несмотря на большой объем главы, нового в этом подходе кот наплакал. Любопытен разве сам рассказ о том, как мелкая буржуазия использовала протест рабочего класса за реформу избирательного законодательства и мгновенно успокоилась, когда получила избирательное право, не заботясь о дальнейшем расширении франшизы. Британская констелляция модерна, по Манну, случайный результат классового противостояния «старого порядка» и войн с Францией (без войн давление со стороны буржуазии было бы меньше, да и ее требованиями можно было бы пренебречь, получив на выходы что-то вроде Пруссии, государство с мощным капитализмом, но без представительских институтов).
В Американской революции местная буржуазия меньше боялась простонародья, чем буржуазия в Англии. Бедных было меньше, поэтому не было опасности, что революцию заметно унесет влево (а когда брожения под конец войны с англичанами появились, радикалов быстро прикрутили). Когда же после победы над британцами пролетариат все же появился в ходе капиталистического развития, то новый правящий класс уже научился управлять патриотическими чувствами. Расклад сил застыл в Конституции, в которой виден триумф индивидуальных прав над коллективными, оставшимися за пределами верховенства права.
Французская констелляция сложилась после взрыва, к которому привел финансовый коллапс «старого порядка». Здесь государство потеряло контроль над дворянством, которое, начав противостояние с двором из-за налогов, в свою очередь потеряло контроль над массами. Какое-то время у власти были радикальные буржуазные идеологи, строившие государство идеальной буржуазии Просвещения – защита собственности как от внеэкономических привилегий старого порядка, так и от неимущих. Здесь Манн с иронией вспоминает знаменитый ленинский тезис о привнесении коммунистической идеологии рабочему классу марксистами из буржуазных слоев – идеологию буржуазии создали и привнесли интеллигенты из дворянства.
Примеры Британии, США и Франции всколыхнули все «старые порядки», в том числе в Германии, дав толчок для модернизации и там, но здесь констелляция была иной, с национально-языковыми проблемами в Австрии и абсолютизмом в Пруссии. Так или иначе, «старый порядок» осознал опасность и начал оберегать себя, договариваясь с буржуазией, не отталкивая ее к союзу с простонародьем. Этот рассказ Манн приправляет геополитикой, которая являлась внешней рамкой для процесса развития наций и классов в государствах модерна (через развитие мировой капиталистической системы).
Все это, увы, не очень ново и сильно избыточно. Если второе – дело вкуса, то первое критично. В целом это просто еще одна, героическая порой, попытка доработать марксистский подход, добавив в него то, что по мнению автора может увеличить его объясняющую силу. Но на мой скромный взгляд игра не стоит свеч, запихивание в классовый анализ других факторов, которые объявляются главными по прихоти автора, не создает новой объясняющей схемы, а только лишь запутывает нормально работающий механизм. Дело ведь в том, что, согласно старой истории, идеальная карта Португалии, в которой будет учтено все, что есть в Португалии, будет размером с саму Португалию. Так и с историей/философией истории, разумное упрощение – правильный и неизбежный метод, ибо комплексный анализ с привлечением всех факторов воссоздаст всю историю во всей ее полноте, лишив при этом нас возможности объять ее. Поэтому вся эта геополитика, все эти рассказы об интерстициальном росте – это хорошо, порой интересно, но зачем? Автор же сам честно пишет, что второй после его метода подход – это классовый анализ плюс допущение о случайностях, можем, пожалуй, на нем и остановиться.
На полях весьма спорного нарратива остались любопытные моменты. Мне очень понравился авторский подход, согласно которому не только нация – воображаемое сообщество (к этой аксиоме Бенедикта Андерсона мы все вроде бы привыкли), но и класс. Нации и классы в его концепции складываются практически одновременно, развиваясь в период роста капитализма. Результат по Манну не был предрешен, и получившийся мир не являлся единственным из возможных – вариант с более транснациональными классами мог реализоваться, если бы Франция прошла модернизацию проще, без национальной революции. Se non è vero è ben trovato.
Хорош и квантитивный анализ финансов рассматриваемых государств. Автор спорит с концепцией поступательного роста размера государства в «долгом XIX веке». Государство по его выкладкам росло в гражданской сфере, но существенно уменьшилось в военной – уровень военных расходов как доля ВНП достиг максимума во время Наполеоновских войск, затем стремительно упал и вновь достиг таких высот только во время Первой мировой. Но главное, что источник государственных доходов сменился – если в XVIII веке это были прямые налоги на землю, то к концу периода это были либо подоходные налоги в более развитых странах, либо доходы от госсобственности в менее развитых.
Собственно, в идеальном мире можно было бы ограничить исследование теоретической частью, в которой автор мог сказать, что путь к современности не идентичен, модерн может быть разный, не все государства проходят одинаковые фазы развития. Похожую аргументацию, к слову, иногда используют и для нормализации опыта СССР в XX веке, считая его просто несколько особенной частью континуума государств всеобщего благоденствия.
Перевод в этот раз, к счастью, был почти нормален. В первом томе, напомню, все было печально, настолько, что я даже плюнул и переключился на электронную английскую версию. Здесь же со связностью текста проблем не было, изредка переводчик не въезжал в сложносочиненные предложения, но случаи эти можно перечесть на пальцах. Но без осечек все же не обошлось. Если в прошлый раз вершиной был «подчерк», то теперь меня резанул «интригант». Переводчик почему-то не стал переводить jaghire, пишет «Пил» вместо «Пиль», создал Людовика XIX (речь шла, судя по контексту, о Людовике XIV). Уровня «интриганта» переводчик достиг и тогда, когда в абзаце про статистику государственных расходов написал про «развал» Пруссии. Сличение с англоязычной версией подтвердило мою догадку – речь шла, естественно, о разбивке (‘breakdown’) показателей по статьям.
P.S. Из источников интереснее всего показался Гидденс, экий персонаж-то сам по себе.
Читать далее
48
697