
Сильная женщина
Uliana13
- 457 книг

Ваша оценкаЖанры
Ваша оценка
Ну, почему, если два человека встречаются, если им нравится общество друг друга, если у них всегда находятся общие темы для разговоров и почти постоянно общность взглядов и суждений, – почему надо во всем выискивать какие-то скрытные мотивы, в чем-то подозревать. Почему?

И конечно же, я никогда не забуду тебя, Джонни. За последнее время я ни разу не упомянула здесь твое имя, но, поверь мне, никогда и не забывала тебя. Никогда. Ни на минуту, ни на секунду даже… Как бы ни сложилась в дальнейшем моя жизнь – а я очень надеюсь, что она сложится все же не слишком плохо, – в моем сердце навсегда останется нетронутый, потаенный крохотный уголок, где будешь жить ты, Джон. Только ты… Сохранишь ли и ты – и надолго ли? – в своем сердце память обо мне?
Теперь я точно знаю, Джонни, – мы никогда больше не встретимся и не увидимся с тобой, никогда… Ты не сумеешь, даже если и захочешь, разыскать меня, ведь это только принято говорить, что мир тесен. Он так огромен, а людской океан так безбрежен, что две человеческие жизни в нем – как две затерявшиеся в водовороте судеб крохотные песчинки… Мы не увидимся больше с тобой, но я хочу, я очень хочу, Джон, чтобы ты был счастлив в жизни, и мне немножко грустно, горько и больно сознавать, что это счастье сложится у тебя не со мной… К сожалению, у меня ничего не осталось на память о тебе. Тот патефон, что ты подарил мне прошлогодним октябрьским вечером, который я намеревалась взять с собой, в дорогу, Шмидт вышвырнул с воза еще там, в Грозз-Кребсе, а твой последний подарок – губную гармошку-двухрядку – я в первый же день нашего освобождения отдала русскому солдату, кстати, твоему российскому тезке – Ивану.
Так уж получилось. Прости.
У меня нет твоей фотографии, Джон. А у тебя – нет моей. Как жаль! Грустно и обидно знать, что постепенно безжалостное время сотрет и в твоей, и в моей памяти знакомые, дорогие сердцу черты, и останутся лишь только одни воспоминания. Как жаль…
Близится рассвет. За окном – синий полумрак. В неясной, печальной мгле проплывают то слабые очертания деревьев, то редкие силуэты полуразрушенных либо вконец разрушенных строений, то задранный в темное еще небо колодезный журавль, то одинокая покосившаяся хата с тускло мерцающим огоньком в окне, и еще опустошенные, побитые беспощадной войной поля, поля, поля – без конца и без края… Милая моя Россия. Бедная моя Россия. Несчастная моя Россия. Вечно любимая моя Россия…
Пыльная лампочка под потолком почему-то принялась мигать – то разгорится вдруг ярко, то словно бы совсем гаснет. Устала от моей писанины? Подаренный мне паном Тадеушем карандаш тоже, видно, притомился – весь истончился, не хочет больше служить мне. Да и тетрадь, кстати, уже заканчивается. Моя последняя тетрадь…
Итак, я еду домой. «В Россию, в Россию, в Россию!» – стучат, погромыхивая на стыках рельсов, колеса. «В Россию, в Россию, в Россию!» – поет, и ликует, и грустит, и радуется мое сердце. Здравствуй же, моя светлая Родина! Моя самая любимая, самая желанная, самая прекрасная на свете, Российская земля – здравствуй.

Да. Достаточно хорошо. А что еще знаю я о Шмидте? Что он хитер и умен, что он жаден и скуп, а также что он нечистоплотен и похотлив в личной жизни. Как истый нацист, он уверен в собственной исключительности и вседозволенности и не признаёт никаких прав и достоинств за другими людьми – неарийцами.
А что я знаю о Кларе? Что могу сказать о ней? Пожалуй, очень немногое. Для этой избалованной, вздорной, кокетливой девицы совершенно безразличны все мировые дела и проблемы. У нее одна забота – найти бы только состоятельного – непременно состоятельного! – мужа, да устроить себе красивую, обеспеченную жизнь. Вот и все ее стремления.
Линда? Ну, эта «немка из народа» нигде не пропадет – ни при каком режиме, ни при каком правительстве, ни при какой власти. Она чутко держит нос по ветру и действует как раз сообразно тому, откуда этот ветер дует. По ее поведению и отношению к нам, «восточникам», мы уже научились безошибочно угадывать о положении на фронтах. Случилась, положим, какая-то неувязка у фрицев, понесли они где-то большие потери – и Линду не узнать: доброжелательна, приветлива к каждому из нас, разговаривает с нами только по-польски, а если в это время у нас случается конфликт с паном – его ругает и осуждает (конечно же, за глаза), а нам сочувствует, умиляется нашей стойкостью.
Но вот Линда ходит по двору напыщенно-важная, неприступно-гордая. Обратись к ней в этот момент по-польски – и она недоуменно поднимет брови, состроит непонимающую мину и ответит тебе только на немецком. Это значит, что где-то неудача постигла советские войска, а немцы одержали победу… Вот такой хамелеон, такой флюгер эта фольксдейтчиха Линда, личность, в общем-то, малопривлекательная.
Ну а молчаливый, постоянно красноносый Гельб с его толстой добродушной супругой, их дети – Анхен и Генрих? Что я, что мы все знаем о них? То, что они всегда приветливы к нам, что понимают наше душевное смятение и неустроенность и даже стараются как-то помочь нам, облегчить нашу участь, – иначе зачем бы пускали в свой дом и даже приглашали неоднократно слушать радиопередачи. Мы знаем также, что они добры и бескорыстны – делятся с нами всем, чем могут, не требуя и не ожидая ничего взамен. А какова их другая, потайная жизнь? Какие планы, мечты и надежды лелеют они в это смутное, страшное, кровавое время? Ведь думают же они о чем-то, чего-то ждут, на что-то надеются? На что же?
Да, как гласит русская пословица – «чужая душа – потемки». Чем больше накручиваются годы, тем лучше доходит до меня смысл этой пословицы. И еще я теперь понимаю: нельзя быть такой категоричной, какой была до недавних пор: если немец – значит враг, значит и относиться к нему следует только как к врагу. А ведь и среди них, немцев, есть близкие нам по духу люди, и примером тому – Маковский, семейство Гельб, даже в какой-то степени Клееманн…










Другие издания
