Нон-фикшн (хочу прочитать)
Anastasia246
- 5 135 книг

Ваша оценка
Ваша оценка
Литература
XVIII
столетия
создала
положительного
героя,
во
многом
похожего
на
героя
нашей [советской]
литературы:
«Друг
он
общего
добра»,
«Душой
всех
превзойти
он
тщится»,
т.
е.
неустанно
повышает
свой
морально‑политический
уровень,
он
обладает
всеми
добродетелями,
всех
поучает.
Эта
литература
не
знала
лишних
людей.
И
она
не
ведала
того
разрушительного
смеха,
который
был
хронической
болезнью
культуры
Пушкина
—
Блока
и,
окрасив
в
иронический
тон
весь
XIX
век,
достиг
предела
в
декадентстве.
«Самые
живые,
самые
чуткие
дети
нашего
века
поражены
болезнью,
незнакомой
телесным
и
духовным
врачам.
Эта
болезнь
—
сродни
душевным
недугам
и
может
быть
названа
«иронией».
Ее
проявления
—
приступы
изнурительного
смеха,
который
начинается
с
дьявольски‑издевательской,
провокаторской
улыбки,
кончается
—
буйством
и
кощунством»
(А.
Блок.
«Ирония»,
1908
г.).
...
Ирония
—
неизменный
спутник
безверия
и
сомнения,
она
исчезает,
как
только
появляется
вера,
не
допускающая
кощунство.
Иронии
не
было
в
Державине,
ее
не
было
в
Горьком
—
за
исключением
некоторых
ранних
рассказов.
В
Маяковском
она
захватила
лишь
редкие
вещи
в
основном
дореволюционного
времени.
Маяковский
вскоре
узнал,
над
чем
нельзя
смеяться.
Он
не
мог
позволить
себе
смеяться
над
Лениным,
которого
воспевал,
так
же
как
Державин
не
мог
иронизировать
над
Императрицей.
А
Пушкин
даже
в
адрес
непорочно‑стыдливой
Татьяны
строчил
стишки
непристойного
содержания.

Вернувшись
к
восемнадцатому
веку,
мы
сделались
серьезны
и
строги.
Это
не
значит,
что
мы
разучились
смеяться,
но
смех
наш
перестал
быть
порочным,
вседозволенным
и
приобрел
целенаправленный
характер:
он
искореняет
недостатки,
исправляет
нравы,
поддерживает
бодрый
дух
в
молодежи.
Это
смех
с
серьезным
лицом
и
с
указующим
перстом:
вот
так
делать
нельзя!
Это
смех,
лишенный
иронической
кислоты.
На
смену
иронии
явилась
патетика
—
эмоциональная
стихия
положительного
героя.
Мы
перестали
бояться
высоких
слов
и
громких
фраз,
мы
больше
не
стыдимся
быть
добродетельными.
Нам
стала
по
душе
торжественная
велеречивость
оды.
Мы
пришли
к
классицизму.
К заглавию своей оды «Великому Боярину и воеводе Решемыслу» старик Державин однажды приписал: «Или изображение, каковым быть вельможе должно». Такой же подзаголовок следует прибавить к искусству социалистического реализма: оно изображает, каковым быть миру и человеку должно.
... Мы изображаем жизнь такой, какой нам хочется ее видеть и какой она обязана стать, повинуясь логике марксизма. Поэтому социалистический реализм, пожалуй, имело бы смысл назвать социалистическим классицизмом.

И вот она встала перед нами — единственная Цель мироздания, прекрасная, как вечная жизнь, и обязательная, как смерть. И мы кинулись к ней, ломая преграды и бросая по пути все, что могло замедлить наш стремительный бег. Мы освобождались без сожаления от веры в загробный мир, от любви к ближнему, от свободы личности и других предрассудков, достаточно подмоченных к тому времени и еще более жалких в сравнении с открывавшимся нам идеалом.
... мы не себе желали спасения — всему человечеству. И вместо сентиментальных вздохов, личного усовершенствования и любительских спектаклей в пользу голодающих мы взялись за исправление вселенной по самому лучшему образцу, какой только имелся, по образцу сияющей и близящейся к нам цели.
Чтобы навсегда исчезли тюрьмы, мы понастроили новые тюрьмы. Чтобы пали границы между государствами, мы окружили себя китайской стеной. Чтобы труд в будущем стал отдыхом и удовольствием, мы ввели каторжные работы. Чтобы не пролилось больше ни единой капли крови, мы убивали, убивали и убивали.
Другие издания
