The Names

Солнце, цвета, блики на море, большие черные пчелы - какое физическое наслаждение, какое щедрое, медленно действующее наслаждение. А с другой стороны - пастух с козами на голом холме, ураганные ветры. Людям приходится изобретать способы собирать дождевую воду, укреплять дома, чтобы их не разрушило землетрясением, возделывать каменистую землю на крутых склонах. Борьба за жизнь. Безмолвие.Здесь нет ничего, что смягчало или оживляло бы ландшафт, - ни лесов, ни рек, ни озер. Зато есть свет, и море, и морские птицы да еще жара, которая выжигает честолюбие и намертво парализует ум и волю. Вам нужны истина, радость - ищите их в мелочах. Это греческая специфика.

Оуэн улыбнулся еще раз, теперь уже тому, как, бродя среди джайнов, мусульман, сикхов, буддийских учеников в Сарнате, снова и снова изумляясь сказочной динамике индуистской космогонии, он опять стал думать о себе как о христианине - просто ради самоопределения, чтобы хоть как-то обозначить свое место в этой пестрой, ежедневно окружающей его мешанине. Именно так отвечал он, когда его спрашивали: христианин. Как странно это звучало. И каким удивительно сильным казалось само слово, после стольких лет, а применении к нему самому, - он находил в нем какое-то меланхолическое утешение.

Наш мир стал осознавать себя. Вы это знаете. Это проникло в самую суть мира. Тысячи лет мир был нашим убежищем, нашим спасением. Люди прятались в мире от своего «я». Мы прятались от Бога и смерти. Мир был местом, где мы жили, а наше «я» — местом, где мы теряли рассудок и умирали. Но теперь мир обрел свое собственное «я». Как, почему, неважно. И что творится с нами теперь, когда у мира есть «я»? Как можем мы произнести самую простую вещь и не попасть в ловушку? Куда нам идти, как нам жить, кому верить? Вот что я вижу — мир, осознающий себя, мир, в котором негде спрятаться.