Грань веков. Обреченный монарх Павел I

Рубеж XVIII и XIX столетий был не просто сменой календарного века. Эта смена эпох в истории России готовилась несколькими заговорщиками в ряду множества запутанных дворцовых интриг. Точкой отсчета для новой эры стало убийство в Михайловском замке. Подробности заговора и обстоятельства кровавого переворота описаны в исследовании Н. Я. Эйдельмана.

Жанры

Рейтинг LiveLib

4,5

68 оценок

5
59%
4
34%
3
7%
2
0%
1
0%

Ваша оценка

Прочитали 82Хотят прочитать 203

Рецензии

Аноним9 марта 2018 г.
Сколько циников в век Просвещенья.
Юлий Ким «Граф Орлов»
Павел 1 получил репутацию душившего все мыслимые и немыслимые свободы дегенерата.
А между тем простые солдаты его любили и как-то не очень обрадовались известию о его смерти.
Не потому, что их служба при Павле стала значительно легче.
Муштра и телесные наказания сохранялись по-прежнему, а кроме того была отменена введённая Потёмкиным удобная форма.
А потому, что именно при Павле 1 солдат стали вовремя кормить. Были разрешены меховые жилеты на зиму. Возросло количество солдатских школ, и был организован первый военно-сиротский дом. А окончивших службу солдат обещали сделать однодворцами, вручив им по 15 десятин в Саратовской губернии и по 100 рублей на обзаведение. Разумеется, получить обещанное удалось немногим. Но хоть какая-то забота о солдатах – была.
В самой же армии подтянулась дисциплина и вышла на новый уровень артиллерия.
А между тем за всё правление Павла 1 число крестьянских восстаний было рекордно низким.
Не потому, что Павел внял радищевскому антикрепостническому пафосу.
Сам дитя крепостнической эпохи Павел не видел ничего дурного в том, чтобы раздавать государственных крестьян в частную собственность. Или в том, чтобы запретить крепостным жаловаться на своего помещика.
А потому, что Павел 1 законодательно запретил продавать дворовых людей без земли. Сократил рекрутские наборы. Простил недоимки. Ввёл обязательный выходной день – воскресенье. Сократил барщину до трёх дней. Допустил крепостных до присяги, точно так же, как всех остальных своих подданных. Разумеется, такое вот сокращение барщины «работало» далеко не везде, а факт присяги вряд ли помог крепостным крестьянам материально. Но Павел хотя бы попытался ввести их в правовое поле.
А между тем планируемый им поход в Индию был не так глуп.
Не глупее, чем заграничные походы Суворова, предпринятые им по инициативе Екатерины 2. Классические игры в геополитику, призванные убить сразу нескольких зайцев: приструнить казаков как потенциальных мятежников, ослабить Англию, закрепить российское влияние в Азии. А заодно и договориться с Наполеоном, которого Павел воспринял как государственного деятеля – что, кстати, было более умным шагом, нежели содержание проигравших на политической арене Бурбонов.
Не были чужды Павлу ни прогресс, ни просвещение.
При нём отпускались крупные суммы на расчистку каналов. Упорядочивалось лесное дело. Начали выпускать сахар из белой свёклы. Восстанавливались берг-, мануфактур-, камер– и коммерц-коллегии, главная соляная контора, а также открывались новые финансовые ведомства.
При нём же был создан Дерптский университет. А в Петербурге - училище для военных сирот (Павловский корпус). Для женщин – институт ордена св. Екатерины и учреждения ведомства императрицы Марии.
ПРОБЛЕМА ПАВЛА 1 БЫЛА В ТОМ, ЧТО ОН НЕ СУМЕЛ СЕБЯ ПОДАТЬ.
Посему производил впечатление не правителя, придерживающегося конкретной политической линии, а закомплексованного мальчика, сводящего счёты со всеми, кто добился успеха в царствование его матери. Ведь чем самодержавие отличается от деспотизма? Тем, что «самодержец может по своему произволу изменять законы, но до изменения или отмены их должен им сам повиноваться». У Павла же было ровно наоборот: он сперва действовал, а потом подгонял законодательство. А ещё не считался с общественным мнением и озвучивал то, что в России озвучивать не принято. Например, то, что для нормального самодержца церковь не более чем служанка, а незаменимых людей вообще нет. Даже если это Александр Васильевич Суворов, опала которого ясно показала: свои комплексы Павлу важней государственных интересов. А похороны которого превратились в оппозиционную демонстрацию.
ВТОРАЯ ПРОБЛЕМА ПАВЛА – КОНФЛИКТ С ОБРАЗОВАННЫМ СОСЛОВИЕМ.
Благодаря Жалованной грамоте и Манифесту о вольности среди дворянства сформировалось 2-3 непоротых во всех смыслах поколения. Со своими понятиями о чести, о долге перед Отечеством, об отношении к государю и о личной свободе. Интересно, что большинство дворян от Просвещения восприняли только красивые слова, и практически все были крепостниками.
А тут пришёл Павел 1 и начал их пороть.
Иногда в буквальном смысле – за нерадивое отношение к службе. И вообще всячески ограничивал переход из военной службы в гражданскую.
Покончил с практикой записи грудных младенцев в полк.
Усилил цензуру (введённую ещё Екатериной 2).
Заставил платить налоги для содержания губернской администрации и судебных мест.
Ограничил свободу дворянских собраний.
Навязал рыцарскую идеологию и одновременно заставил ходить строем.
Вмешивается в частную жизнь, запрещая носить то, что нравится, танцевать так, как нравится, и т.д.
Но главное – ставит себя выше дворянина. А при случае может и вовсе лишить того дворянства и сопутствующих привилегий.
На самом деле заскоков у Павла 1 было не больше, чем у его предшественников.
Просто Павел по-своему пытался разрешить парадокс «золотого» екатерининского века: сочетание просвещённых свобод и узаконенного рабства. Не то чтобы он решил покончить с рабством: наоборот, он строил систему, где свобод как таковых не было бы ни у кого. Зато была бы жёсткая субординация – с опорой на чернь и облагораживанием правящей верхушки.
Живи он веками раньше – и к этому отнеслись бы лояльно. В крайнем случае сделали бы скидку на дурное влияние и тёмные времена – как с Анной Иоанновной, у которой Голицын кукарекал с голой жопой на лукошке с яйцами.
Но непоротые дворяне Павла 1 не простили: просветители – за предательство идей Просвещения, карьеристы – за отсутствие чёткого вектора, которому можно было следовать, консерваторы – за слом привычного уклада. А все вместе – за деспотизм. Именно образованное дворянство писало мемуары. И именно на их мемуары впоследствии и ориентировались при анализе павловской эпохи. Так что даже тем, кто в некоторых вопросах с Павлом был солидарен, трудно было воспринимать его иначе, как тирана.
ТРЕТЬЯ ПРОБЛЕМА ПАВЛА – ПОПЫТКА ЗАГНАТЬ В РЫЦАРСТВО ПАЛКОЙ.
В ходе правления Павел 1 заложил основы николаевской бюрократии. Но облагородить верхи ему не удалось. Потому, что невозможно, имея свои понятия о чести, поступиться ими лишь потому, что они неугодны монарху. Невозможно быть искренним – и каждый день подгонять себя под чуждый тебе шаблон. Вот и не было вокруг Павла 1 идейных сподвижников. Только циники.
Но циникам нужны были гарантии сохранения собственного статус-кво. С Павлом такое сохранение было невозможно. А раз так, то не грех обратить внимание на его более сговорчивого сына. А заодно в соответствии с идеями Просвещения предложить ему Конституцию. Правда, добиваться своего придётся через кровь. Однако же долг каждого честного Гражданина – убить Тирана, и в конце концов нельзя изжарить яичницу, не разбив яиц.
Как разбивали Павлу яйца, Эйдельман в подробности не описывает.
Зато указывает: «тираноборцы» не побрезговали взять для своей цели английские деньги.
Сам же заговор несколько раз готов был распасться из-за подозрительности Павла, удалявшего от себя потенциальных заговорщиков. Если бы не Пален (воистину злой гений), сумевший всё правильно организовать (именно этой организации посвящена чуть ли не треть книги).
Естественно, ни о каком низложении или аресте свергнутого монарха речь идти не могла. Заговорщики просто обязаны были его убить хотя бы из инстинкта самосохранения. Оцепить полдворца, устранить фрейлин, вырубить пару караульных – само по себе преступление. А останься Павел жив и возьми власть – расплата была бы неминуема.
Что же касается наследника, то из Александра Павловича и его жены любят делать обманутых жертв. В действительности в этой истории и он, и она вели себя как лживые мрази - ещё бы, ведь из рук уплывал престол – и были в курсе всех происходящих событий. Кстати они вполне себе профессионально отбрили ещё одну претендентку - ставшую вдовой императрицу.
Воцарение Александра никакой свободы не принесло – если говорить о гражданской свободе. Дворяне получили Аракчеевскую реакцию, крестьяне – военные поселения. А просветители, не сумевшие вписаться в систему, так и остались лишними. 14 декабря 1825 года они заявили о себе. Но это уже другая история.
Читать далее
25
3,2K
Аноним17 декабря 2015 г.
«Не все хвали царей дела.
– Что ж глупого произвела
Великая Екатерина?
– Сына!»
Вот такая жесткая эпиграмма была популярной в парижских салонах начала на рубеже веков – восемнадцатого и девятнадцатого. Думаю, она как нельзя лучше отображает причинно-следственные связи неудавшейся революции начала пушкинского века. Заговор 1801 г. стал локалитом в истории революций по-русски, так как в революцию он не перерос, можно сказать, что произошло количественное изменение (стало на одного человека меньше, им оказался русский царь), но никак не качественное, в чем, собственно, суть революции как таковой.
Натан Эйдельман выбрал для своего исследования, которое, надобно сказать, представляет собой не только историческую, благодаря своей аналитической составляющей, но и литературную ценность, как произведение, сотворенное с хорошим читательским вкусом, а потому с прекрасно подобранным стилем. Наличие эпиграфа к каждой главе предвосхищает события, что поддаются не только описанию, но и характеристике, автор проникает вглубь каждого элемента истории, рассматривает разносторонние взгляды, дабы прийти к золотой середине. Всего несколько лет рассматривается историком, подробно же - считанные дни, однако это дает возможность осознать не только биографию царя Павла, но и получить представление о подлинном смысле русского Просвещения, процессах, тревожащих дворянство и вылившихся, как известно, в декабристское востание, что стало первым лучом, пролившим свет на будущность государства Российского.
Трагедия Павла, заговор и следовавшее за ним убийство царя, что по сведениям одних был сумасшедшим, других – циник и самодур, третьих – представитель истинной, духовной интеллигенции, рассматривается здесь в ключе мировых событий, то есть подается в общеисторическом дискурсе. Именно благодаря этому, мы можем понять, что подготовило дворян к такому шагу, поскольку ранее вряд ли Россия решилась именно на такой шаг. Были заговоры и убийства, подмены и самозванцы, однако все это делалось по принципу «в борьбе за власть все средства хороши», но никак не из альтруистических убеждений, где решающей стала честь дворянство, которое при Павле Первом ощущало притеснения и посягательство на драгоценные вольности. Тут мы, конечно, предоставили однобокий взгляд на процесс более глубокий и масштабный, однако ясно одно – Российская империя на тот период времени, сама того не осознавая, переживает те преобразования, что потом станут основой реформ 1860-1870 гг.

«Два полюса – «рабство» и «просвещение» – после «петровского взрыва» резко отодвигаются друг от друга на большое социальное расстояние, и притом друг другу «как бы не мешают». Больше того, и цивилизация, и рабство усиливаются синхронно: пересекаясь и переплетаясь, одновременно вступают в российскую историю школы и рекрутчина, Академия и подушная подать; календари, грамматики, учебники, переводы, и право помещика ссылать крестьян в Сибирь, и гордость палача за умение тремя ударами кнута лишить жизни. К важнейшей для российского просвещения дате – рождению Пушкина – в его родном городе продается «лучшего поведения видный пятидесятилетний лакей, да ямских кучеров два и разного звания люди», да «в Тверской Ямской в доме ямщика Андрея Маслова продается повар 24 лет с женою 18 лет и малолетней дочерью». По тонкому наблюдению Ю. М. Лотмана и Б. А. Успенского, очень часто как раз более просвещенные были в том веке не самыми гуманными…»
Так, Европа переживает эпоху Просвещения, торжествует разум, к нему подтягивается милосердие и попытка постичь ценность человека как индивидуальности, независимо от происхождения и иных социальных условностей. Франция провозглашает «Свободу, Равенство, Братство», как получилось на деле, разговор иной, но само веяние Свободы, той заманчивой абстрактной категории, которая мало ощущается, коли ею владеешь, но недостача которой ощущается резко и зачастую выливается в реакционные действия, достигло самых маловосприинчивых носов. Еще при Екатерине Великой в Россию пробовали трансплантировать просветительские идеи, однако в здешнем неприветливом климате они не прижились, но зато поддались гротескным преобразованиям. Иными словами, как и со многими вещаими, произошла подмена. Екатерина Вторая оценила достижения Европы, заимствовала высказывания, полные человеколюбия, причастилась к чтению свободолюбивой литературы, но скрыла диковинные саженцы за 100 замков, боясь, что кто-то может случайно вдохнуть их аромат и заразиться столь опасными для ее трона идеями. Н. Сперанский предлагал преобразования в государственном устройстве России, звучали вполне демократические предложения, но как шлейф духов знатной дамы лишь тревожили окружающих, но вскоре растворялись, пробуждая воспоминания из области миражей. Однако царица затеяла опасную игру, которую неосмотрительно подхватил Павел Первый. Ведь тревожащие умы слова запоминаются надолго, непознанное манит, человек всегда желает больших привилегий, да что там привилегий, хотя бы уважения. Ведь на тот период отставание Россиии ощущалось существенно, государство, в котором процветает крепостное право, где при Павле завел новую моду на избиение и даже казнь дворянства. А ведь до отмены крепостного права более полувека, Лондон живет в ожидании метро, придворных девицс камчатки царице Екатерине везут шесть лет.
Если не прибегать к контрасту со странами Европы, стоит отметить, что Российская империя сама – страна абсурда.
Приведем несколько примеров из книги, служащих доказательствами резкой контрастности, сохранающейся во всем, в Эпоху Екатерины, и перешедших в Эпоху Павла Первого:

«Тут начинается мир, где обыкновенное парадное платье, например, Потемкина стоило 200 тыс. руб., т. е. годового оброка 40 тыс. крепостных; где зажигали на балах до 100 тыс. свечей; где «тарелки спускались сверху, как только дергали за веревку, проходившую сквозь стол; под тарелками были аспидные пластинки и маленький карандаш; надо было написать, что хочешь получить, и дернуть за веревку; через несколько минут тарелки возвращались с требуемым кушаньем» - российская максима.
И тут же по соседству, растворенные в лесах и реках: «Как мелкие островки, скалы, камни – деревни по 100 – 200 душ, и 62 из каждой сотни – крепостные. А на всю империю никак не меньше 100 тыс. деревень и сел, и в тех деревнях известное равенство в рабстве (80% тогдашних российских крестьян – середняки); но высшей мерой счета было у тех людей 100 руб., и, «кто имел 100 рублей, считался богатеем беспримерным». Деревеньки, в нелегкой борьбе отвоевывающие у дикой природы новые простpaнствa (в одной Западной Сибири за XVII и XVIII вв. добыли 800 тыс. десятин пашни и сами себя обеспечили хлебом).
100 тыс. деревень, оживающих при благоприятном «историческом климате», но зарастающих лесом, исчезающих с карт целыми волостями после мора, голода, а еще чаще – после тяжелой войны или грозного царя».
Вместе же все составляют 40 млн жителей на просторах огромной империи, которая нередко забывала и своих подданых, поскольку сложно совладать с такими территориями.
Павел Первый продолжает в том же духе, он усиливает процесс «абсурдизации» пространства. Царь-шарада, поскольку до сих пор, несмотря на мемуары, собрание документации, большое количество анекдотов и полубасен, где есть доля шутки, ни исследователи, ни любопытствующие не смогли определить: гений или сумасшедший. Эйдельман пытается разгадать эту загадку, но тщетно. Всегда выходит где-то посередине, но ведь там, если мыслить рационально, беззастенчиво существует среднестатистический человек. Павла таким не назовешь, он – человек контрастов, может даровать вольности, может казнить по подозрению. Снова выходит схематический рисунок, указывающий на самодурство и не умеющий передать все оттенки многосложной натуры Павла Первого.
Скорее всего, причиной тому, как раз дух Просвещения, который инкогнито блуждает российскими просторами. Разумеется, Просвещение было опальной «фигурой», которую чтила Екатерина, но одинаково страшилась ее, поскольку в этом гиперболическом абсурде нет места царице, коль есть Просвещения. Еще более мощного фонаря разума боялся Павел, над мыслями которого давлел призрак отца Петра Третьего. Неспроста Павла в Европе прозвали «Гамлетом».

«Петр I не страшился народной Свободы, неминуемого следствия просвещения, ибо доверял своему могуществу и презирал человечество, может быть, более, чем Наполеон (…) История представляет около его всеобщее рабство…» (Пушкин, XI, 14). Двадцатитрехлетний кишиневский чиновник формулирует основной парадокс прежнего века: просвещение и – рабство…»
К слову сказать, за царем закрепилось много прозвищ, указывающих на нессотсветствия в образе государя, среди них как обидные, сатирические, так и простительно-шутливые: «Дон-Кихот», «рыцарь абсолютизма», «романтик», «тиран», «увенчанный злодей». Все это свидетельствует о двусмысленности истории. Неизвестно, выиграли ли дворяне, совершив убийство, ведь, как показывают дальнейшие события, мало что изменилось в эпоху правления Александра. Вероятно, подобный оксюморон вышел из того, что Павел, пытаясь, удержать прошлое, то бишь жить в традициях абсолютизма, отчаянно цепляясь за идею единовластия и централизации власти, выпал из эпохи. Российские же кони гнали к реке Просвещения.

«Обилие анекдотов на «заданную царем тему» доказывает несоответствие павловских идей своему веку. В XII – XIV, даже более поздних веках многое в этом роде показалось бы естественным. Однако в 1800 г. мир жил в иной системе ценностей, и царя провожает в могилу смешной и печальный анекдот: Павел просит убийц повременить, ибо хочет выработать церемониал собственных похорон».
Надобно сказать, что невозможно до конца восстановить образ Павла Первого, не зная литературы. Многие его проекты, да и в целом систему ценностей, ярко иллюстрирует повесть «Подпоручик Киже». Фонетическая омонимия, переросшая в действительность, не редкий случай ответственности за неверно истолкованные слова. Подобное отношение царя к окружающим, в том числе высоких званий, разумеется, вызывало недовольство, переросшее в волнения.
Потому, дабы познать эпоху Павла Первого ,необходимо знать русскую литературу того периода.
Читать далее
17
1,9K
Аноним4 августа 2013 г.
Фильм "Асса" я посмотрел довольно поздно, где-то в середине 90-х. Представьте моё удивление, когда в книге, которую читал и представлял Говорухин/Крымов/Сван, я узнал только что прочитанную и сразу ставшей любимой книгу Эйдельмана. Не собираюсь проводить параллели с основным сюжетом фильма, их ещё надо постараться найти. Просто кто-то, кто не читал книгу, возможно, сразу поймёт, о чём идёт речь.
В предыдущие годы на уроках литературы в школе преподаватель своей настойчивостью внушил некоторую антипатию к произведениям, изданным во время шквала перестройки. Речь идёт, в основном, о том, что вначале публиковалось в каких-нибудь "толстых" журналах наподобие "Нового мира" и содержало в себе высшую правду о коллективизации, репрессиях и иных наших бедах, а также настойчивые советы, как обустроить Россию или то, что от России осталось.
Преподаватель не знал, что исполняя нестройным хором вечером в подъезде песню Виктора Цоя "Пачка сигарет", мы после слов "Но если есть в кармане пачка..." выкрикивали не "...сигарет", а жутко оптимистичное и самими придуманное "...да хоть бычок!", и в чернухе мы нуждались в последнюю очередь.
В итоге я предпочитал книги с датой "1975" или "1982", отсеивая только после прочтения первых страниц производственные романы и/или наиболее уродливые ухмылки соцреализма. Их было немного, впрочем. Видимо, многое уже было сдано в макулатуру... До новых имён, к сожалению, дело доходило редко. На Пикуле-Ремарке-Дрюоне-Честертоне сидели, как на ананасовой диете.
Читать исторические произведения было приятно. Le petit эскапизм. Но после Пикуля романистика стала казаться просто видом приключенческой литературы. Авторская римская-корсакова фантазия делала фигуры высшего пилотажа, используя лайнер с пассажирами, расчитывающими лететь ровно и прямо. Любителям экстрима нравилось. Остальные постепенно становились любителями экстрима по тому же принципу, по которому мазохистами становятся после изрядной дозы мучений. Но иногда подташнивало. Спасали старые советские книги вроде "Порт-Артура" или "Дмитрия Донского", а также документалистика, особенно, биографии. Проверенные и читанные-перечитанные авторы - Андре Моруа, Натан Эйдельман, Юрий Тынянов (не документалистика, и даже не очень прямо, но как красиво летал!). Чем удивил на тот раз Эйдельман?
Удивил не Эйдельман, а Павел I. Удивил тем, что вообще был, и был такой весь нестандартный. Это как в целом приятное воспоминание о Никите Сергеевиче Хрущеве. Да, стучал, невежда, ботинком по трибуне, да, распекал художников, практически ничего не понимая в живописи, но был хорош уже тем, что не Сталин и не Брежнев. Так и Павел был хорош своей непохожестью на своих родственников-убийц - Екатерину и Александра. Самое же главное - смерть. Его смерть была необходимостью лишь для небольшой группы людей во главе с его сыном, а бесчестность убийства признана всеми остальными, не считая тех, кому было всё равно. Нам свойственна жалость. Мы мало любим и еще меньше верим, но многих жалеем и постоянно на что-то надеемся...
Эйдельман вовсе не стремится доказать, что Павел был белый и пушистый. Все эти слова - "оболганный", "поднять завесу", "после вдумчивого исследования документов" - в его исполнении не были признаками коммерческой подёнщины, спекулирующей на интересах читателей (что не сильно плохо) и объявляющей все другие точки зрения неправильными (какое отличие от соцвремен тогда?). Эйдельман считает, что освобождение Радищева, например, было лишь жестом в сторону умершей Екатерины, а сухие данные о количестве судов и приговоров говорят, что Павел был гораздо "репрессивнее" Екатерины и Александра.
Вопрос отцовства... Любители "клубники" могут сколько угодно поминать Салтыкова или Понятовского. Я честно рассматривал портреты Павла, Петра III и перечисленных вельмож. Вопрос ясен.
Отдельный вопрос - психическое здоровье Павла. Придавая термину "безумие" четко негативную окраску, мы спешим объявить сумасшедшими всех, кто на нас не похож. Мы стремимся раствориться в мимикрирующей похожести, мы хотим быть равными, но каждый хочет быть равней других, что требует постоянной работы локтями, например, или шариковой ручкой. Миф или не-миф о безумии Павла начинается с первых лет царствования Александра I. Задумайтесь о следующем. Как легко было убрать в свое время из шалаша в Разливе товарища Зиновьева, оставив Ленина в необходимом по сталинскому курсу одиночестве, так и легко было убедить всех и каждого в безумии Павла. Факты - вещь упрямая, да, но все люди делятся на две категории: трудно и легко меняющие убеждения. Как правило, люди читающие, интересующиеся вопросами истории, убеждения меняют трудно. С одной стороны, это хорошо, Мандельштам сгинул, но помним мы сегодня именно его, а не всяких пролетарских поэтов. С другой стороны, если все вокруг уже двести лет твердят о безумном карлике Павле, то отрицая это, можно тоже стать безумным карликом в глазах других. Только дивный новый капиталистический мир дал возможность громко заявить, что всё было не так, что Павла оболгали, что необходимо приподнять завесу над некоторыми ранее скрываемыми (кем?) данными, полученными после вдумчивого исследования... Замкнутый круг.
Я для себя решил следующее. Следуя принципу своей линии жизни, которая на обеих руках у меня состоит из трёх местами параллельных и местами пересекающихся линий, я одновременно считаю, что Павел был безумен, и что он был нормален. Каждый его поступок можно объяснить безумием или нормальной государственной или иной необходимостью. Я испытываю к Павлу глубочайшую симпатию, зная, что для некоторых я тоже безумен (перевод "не такой"), для других - нормален. Я считаю, что люди могут посчитать безумным ЛЮБОГО индивидуума, если ОЧЕНЬ ХОРОШО И ДОСКОНАЛЬНО его узнают. Так посчитает большинство людей, а именно те, о которых никто никогда ничего не захочет узнать.
Принцип параллельности не подходит для людей, вещей и явлений, поддающихся анализу, в том числе с помощью недвухсмысленных данных. Например, в переписке Эйдельмана и Астафьева невозможно считать обоих одинаково правыми. Необходимо делать выбор. Сложнее же всего понимать, где ОБА противника правы или не правы.
"Всех ожидает одна ночь" (М. Шишкин)
Я только что прочитал "Идиота" и знаю, что место святых - в психушке. Вот кем, а святым Павел не был))). И слава Богу. Наше общество пусть незаметно, но сдвинулось вперед под влиянием идей, исходящих не то от Гамлета, не то от Дон-Кихота на троне. Это были перемены, которых ждали, даже не осознавая этого. Павел хорош уже тем, что своей жесткой политикой нажил большое количество врагов. Логика проста. После одиноких Новикова и Радищева при Екатерине появилось достаточно обширная ОППОЗИЦИЯ, что было новостью для тогдашней России. Ранее с помощью пьяных гвардейцев меняли немцев на троне под жидкие хлопки меланхолически настроенной публики. Эти оппозиционеры как раз растили в это время сыновей, ставших через два десятка лет декабристами. Было какое-то развитие, пусть и принимающее трагические формы. Все-таки, это был не Холокост, и не 37-й, а почти что Англия в 1688 или Франция в 1830, но... Николай I со своей вызывающий зубовный скрежет толстокожестью, непробиваемостью и непоколебимостью прекратил все попытки.
Павел был чуть ли не единственным нашим государственным деятелем, который демонстративно не учитывал так называемых классовых интересов. Никого не боялся! Наступил момент для союза с корсиканцем. Почему нет? Ну и что, что в Италии недавно воевали? Ну и что, что санкюлоты? Я так думаю, англичане хоть и смеялись, но дрогнуло у них там что-то...
Примечательный во всех отношениях человек. Эйдельман написал труд, изобилующий сухими данными, но не являющийся академической монографией, отнюдь. По мне, так лучше так, чем шмели Пикуля или примеры обустроителей у Балашова. Примерно половина книги рассказывает о Павле, вторая половина - о заговоре, закончившемся убийством Павла. Вторая часть чем-то мне неуловимо напомнила "Момент истины" Богомолова, роман, который я очень люблю. И я прекрасно понимаю интерес Крымова/Свана, читающего эту книгу, чтобы вокруг него не происходило.
Красота не спасёт мир, но темная первобытная пещера нашего мира всё ещё заселена, пока теплится огонек красоты, спасаемый некоторыми из пещерных. Эйдельман - один из тех творцов, которые находят прекрасное в обыденном. Судьба Павла так же не ограничена рождением и смертью, как судьба каждого из нас.
"Бедный Павел!"
Читать далее
13
1,6K

Все рецензии

Цитаты

Аноним2 ноября 2015 г.
Потому что если вас двенадцать, то двенадцатый неизменно будет предателем! У меня есть опыт, и я знаю свет и людей».
4
885
Аноним2 ноября 2015 г.
Не все хвали царей дела.
– Что ж глупого произвела
Великая Екатерина?
– Сына!
4
887
Аноним1 ноября 2015 г.
Обилие анекдотов на «заданную царем тему» доказывает несоответствие павловских идей своему веку. В XII – XIV, даже более поздних веках многое в этом роде показалось бы естественным. Однако в 1800 г. мир жил в иной системе ценностей, и царя провожает в могилу смешной и печальный анекдот: Павел просит убийц повременить, ибо хочет выработать церемониал собственных похорон.
4
554