
Программа «Пушкин»
yaoma
- 176 книг

Ваша оценкаЖанры
Ваша оценка
Когда-нибудь я запомню, что все, что одновременно современное, французское, непростое-и-не-такое-как-все — это всегда мимо меня. Однажды я смотрела французский арт-хаус, где герои практически весь фильм жуют салат. Потрясающе, очень интересно, столько смысла (нет). Вот и от книги Володина у меня осталось примерно такое же послевкусие.
Ощущение, что Антуан Володин просто любит выё выделываться. Создается впечатление, что он специально лезет куда-то за рамки всей современной литературы, максимально пытается убежать от всех авторов, чтобы не быть таким же, как кто-то до него писавший. Вот только в этой погоне он совершенно не пытается построить мало-мальски интересный сюжет. Что, на самом деле, очень обидно, потому что словом писатель владеет прекрасно — я никогда так не кайфовала от описаний фактуры бетонной стены, например, а какие у него сравнительные обороты... Я бы вам показала, конечно, но заранее не проверила, что электроннной версии книги-то нет, а переслушивать аудиокнигу в поисках самого сочного мне сейчас абсолютно не хочется.
Обманувшись слогом автора, я чуть было не рванула скупать все книги автора, но достаточно быстро похвалила себя за лень, потому что сюжетно этот сборник меня не зацепил никак. Мне кажется, родить проще, чем найти смысл в написанном. "Писатели" — это маленький сборничек историй о (внезапно) писателях. И все они как-то связаны с тюрьмой, постэкзотизмом и между собой. Проникнуться происходящим не выйдет, эмоций их судьбы не вызовут. Да, даже то, что кто-то здесь убийца, который убивал убийц — никак не цепляет. Обычно во время чтения непонятной литературы хочется хотя бы ругаться, ну или восклицать "ничо не понятно, но как завернул, ишь!", а тут остаешься на ровном протяжном недоумевающем "ээээ". Интересно (нет), что Володин наделяет своих героев теми же стилистическими особенностями, что использует сам. Какая-то шизофреничная проза получается.
После "Писателей" была надежда на вторую часть сборника — "Вид на Оссуарий". Ах если бы там случилось что-то новенькое... Но нет, снова тюрьма, писатели, связи и постэкзотизьмы. Только на этот раз один герой пытает другую героиню, а каждый из них приложил руку к написанию некого "Вида на Оссуарий", который вроде тоже про заключенных, но теперь связанных с фауной (похоже, что в основном выдуманной, как и болезни, профессии, жанры, все прочее в первом произведении сборника).
А на самом деле, это, конечно, не Володин писал, а все вместе его персонажи-заключенные-писатели, включая некого Антуана Володина, слились голосами, снами, мозгами, бредом и дружно выдали сборник постэкзотических произведений (млять что?). Божечки, дайте эту книгу типичной учительнице русской литературы, пусть пояснит за синие занавески, пожалуйста.

Я пыталась понять, что же всё-таки хотел сказать автор, но ничего не вышло. Набор героев, ситуаций, которые смешались, пытаясь создать красивую и полноценную картину, но получился сюрреализм на тему писательского ремесла, вокруг да около. Оказывается, для того, чтобы стать французским писателем нужно имя "Антон" несколько изменить на европейский манер.
Не понимаю, с какой целью авторы пишут подобные произведения. Может, чтобы отличиться?

Едрит твою на перекись водорода!
Я дико извиняюсь, что не смогла прочитать маленькую тонюсенькую книжку полностью за день и пишу рецензии по частям, но это невероятно гениальное (или псевдогениальное, понять здесь сложно) дерьмо.
Какого черта французишка влез на территорию Крутого маршрута?
Какого черта после любовного романа, который я читала, меня опускают на дно колодца, не оставляя ничего. Да, нет, оставили, 37 калибра) Я стараюсь сохранить частицу разума, чтоб как-то свести написанное в единую линию Это, машувать, сложно. Я лучше сопромат сдам, чем еще раз туда! В этот мир...
Ладно, но что такое в принципе постэкзотизм? Антиутопия + ... + Фатум?

Во вселенной, где множащийся глагол отлагается черноземом, на коем процветают активные участники несчастья, на этой гнусной театральной сцене, где кишение противоречивых прений служит циничным экраном, за которым господа сохраняют
свободными руки, глагол не имеет ни влияния, ни силы. Мы уже не живем в этой вселенной, но наша карцерная крепость тоже не из тех мест, где проговорить вещи значит их изменить. Постэкзотическая речь прервется, когда угаснет последний из наших писателей, и никто и нигде этого не заметит. И все же, пока мы еще располагаем толикой дыхания, мы будем снова и снова изобретать абсурдную
магию этой речи, будем идти в слова и наговаривать мир.

Цепляться за жизнь имело смысл на протяжении тюремных лет, когда маячила цель рано или поздно оказаться с другой стороны тюремных стен, но теперь, когда он находился снаружи, его горизонт слишком скукожился, чтобы как-то препятствовать поползновениям к смерти.

















