Трагедия целомудрия и сладострастия. Портреты из всемирной литературы

Свои «Портреты из всемирной литературы» один из самых ярких представителей Серебряного века Дмитрий Мережковский назвал «дневником читателя в конце XIX века». Цель этого дневника — рассказать о великих современниках и собственных ощущениях, с ними связанных. И нет никакой натяжки в том, что современниками автор называет не только Тургенева и Достоевского, с которыми ему довелось пересечься во времени, но и Пушкина, погибшего за четверть века до его рождения, и Эсхила, Плиния Младшего, Данте, Сер...

Жанры

Рейтинг LiveLib

4,0

6 оценок

5
17%
4
83%
3
0%
2
0%
1
0%

Ваша оценка

Прочитали 6Хотят прочитать 31

Рецензии

Аноним8 октября 2020 г.
Об особенностях и талантах Мережковского.
Дмитрий Мережковский - весьма трогательная фигура в русской философии и литературе. Человек, одержимый искусством и красотой, воспринимающий мир через произведения великих гениев и, как кажется, находящий полное удовлетворение в одной этой красоте, застывшей в мраморе, на холстах или на страницах. В этом он похож на пылкого любовника, но любовника, увы, неспособного любить живую красавицу из плоти и крови, а восхищающегося в своих мечтах словно бы нимфой или богиней, которая, по причине ее идеализированного восприятия, в сути своей является такой же мертвой, как античная статуя.
Читая Мережковского, невозможно не отметить его всеподавляющее стремление к романтизации. Оно в первую очередь заметно в слоге – поистине великолепном, полном красоты, изящества, тонкой поэзии. Чего стоит только описание Парфенона, способность почувствовать красоту и величие истории в особых отблесках света на мраморе.

«В душу хлынула радость того великого освобождения от жизни, которое дает красота».
Так не освобождения ли от жизни искал Мережковский в искусстве, изучая и описывая произведения и личности великих гениев мира сего? Не воспринимал ли он красоту, как некое универсальное обезболивающее или наркотик, уводящий от душной и зловонной реальности? Как раз чрезмерное внимание, которое Мережковский уделяет жаре, уродству окружающих его людей и дурным запахам по дороге в Акрополь, достаточно ясно дает понять, как этот человек воспринимал реальность. Но подлинное искусство - это не красивая картина, созерцая которую можно сбежать в некие идеальные миры и попытаться попутно создать некое идеальное христианство (вспоминаем биографию Мережковского и Гиппиус). Подлинное искусство - это священный текст, хранящий в себе тайное знание, обличенное в талантливо выполненную оболочку. И этот текст не создан для того, чтобы заглушить чью-то боль и страх от реального мира, он создан, чтобы кто-то понял об этом мире нечто важное. Это - своего рода, общение между Высшим миром и людьми.
Данная книга представляет собой читательский дневник Дмитрия Сергеевича, в котором он рассуждает о шедеврах великих Мастеров (от Плиния Младшего до Пушкина). Меня более всего интересовали заметки о Достоевском, Сервантесе и Гёте. Рассказ Мережковского получился поистине поэтичным, полным вдохновения, певучим, местами весьма пафосным, но зачастую достаточно глубоким и интересным.
Любопытен его анализ Дон Кихота и Санчо Пансы, раскрывающий некоторые (весьма, впрочем, тривиальные) смыслы шедевра Сервантеса. Этот рассказ демонстрирует большую степень философского, поэтического и литературоведческого погружения автора в изучаемые им тексты и действительно Мережковский был великолепно образованным и крайне интеллектуально одаренным человеком. Жаль, что на выходе его рассуждений остаются лишь общие замечания, достаточно банальные и никак не приоткрывающие подлинных смыслов «Дон Кихота».
Совсем иную тональность имеет рассказ Мережковского о Гёте. Он пропитан чрезмерной романтизацией образа немецкого гения, наполнен излишним пафосом, но совершенно не раскрывает того же «Фауста».
Записки о Достоевском уже любопытнее. Правда, в данной книге Мережковский говорит о нем лишь на примере «Преступления и наказания», максимальное внимание уделяя анализу Раскольникова. И тут опять мы сталкиваемся с превосходно продуманным текстом, действительно сильным стремлением автора понять предмет, о котором он пишет, но в итоге снова получаем довольно банальные выводы, не лишенные, к сожалению, и весьма постыдных ошибок. Да, Мережковский признает гений великого Достоевского, тонко и метко описывает многие особенности произведений писателя, с трепетом и вниманием подходит к анализу его персонажей. Однако к финалу Мережковский заключает простейшим и скучным выводом о том, что Раскольников совершил зло ради добра своим преступлением, и это, конечно же, является крайне распространенным и даже обидным заблуждением. Печально осознавать, что Дмитрий Сергеевич, высказавший столько метких замечаний о Раскольникове и справедливо подметивший отсутствие у него раскаяния в совершенных убийствах, в финале подводит свое рассуждение к каким-то банальностям, почти приравнивая образ Раскольникова к таким героиням, как Дуня и Соня.
Говоря о Тургеневе, Мережковский называет его «поэтом вечной девственности» и вообще весьма вдохновенно рассуждает на тему:

«ибо есть скопцы, которые из чрева матернего родились так; и есть скопцы, которые оскоплены от людей; и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного. Кто может вместить, да вместит».
( Мф.19:12)
И тут становится ясна симпатия Мережковского к Тургеневу. Женщина -призрак, женщина-нимфа и он - добровольный скопец, который «мог вместить и вместил», по его мнению. Именно о Тургеневе Мережковский говорит как-то особенно ясно и чисто, без пафоса, хотя и с изрядной долей романтизации. Однако временами в его рассуждениях встречаются поистине гениальные перлы, доказывающие, что несмотря на свои особенности и слабости, это был поистине уникальный человек и мыслитель:

«Толстой произносит имя человеческое, а чувствуют, что это не только Человек. Достоевский произносит имя Божеское, а все чувствуют, что это не только Бог».
Мнение Мережковского о Пушкине, как и в случае с Гёте, оставляет привкус чрезмерной идеализации предмета исследования, несмотря на то, что Дмитрий Сергеевич признает солнце русской поэзии недозрелым гением (т.е. таким же, как Гете, но только если бы тот умер в 37 лет). И снова, какой пафос. Но Дмитрий Сергеевич помечает и многие действительно важные вещи - единение поэзии Пушкина с народным духом, трагические обстоятельства его жизни, брака и смерти. Мыслитель говорит о великом поэте невероятно вдохновенно и проникновенно, видно, что судьба Александра Сергеевича без сомнений глубоко задевает его собственную весьма поэтичную душу, но в итоге разговор кажется витиеватым и пространным рассуждением о вещах, вроде бы правильных, но каких-то банальных и априори понятных. Вот - страдающий в своем варварском отечестве Пушкин, создает великую русскую культуру будущего; вот - его разрозненные произведения, среди которых нет того, которое могло бы вместить в себе все величие этого гения; вот - тупые и равнодушные к чувствам Пушкина высшее общество и семья поэта. А в остатке – все та же трагедия Александра Сергеевича, все та же опустошенность и сиротство русской культуры после его ухода. Не слишком ли поэтичен рассказ? Но у Мережковского такой вопрос можно задавать касательно каждой его работы искусствоведческого толка. Поэзия и возвышенное восприятие бытия и искусства, по-видимому, пропитывали все существо этого мыслителя, формируя его уникальное во многих аспектах творчество. Не возьмусь судить о том, насколько это творчество по-настоящему ценно с точки зрения литературоведения, философии и религии, но в целом в области искусствоведения он, безусловно, сделал очень многое, а его труды на бесплодной ниве трудов авторов, которые понимали и чувствовали меньше, безусловно, весьма ценны.
Читать далее
33
554