Безбожный переулок

Марина Степнова – прозаик, автор громко прозвучавшего романа «Женщины Лазаря», получившего ряд главных литературных наград, среди которых премия «Большая книга», романов «Хирург» и «Безбожный переулок». Книги Марины Степновой переведены на двадцать языков. Главный герой книги «Безбожный переулок» Иван Огарев с детства старался выстроить свою жизнь вопреки – родителям, привычному укладу пусть и столичной, но окраины, заданным обстоятельствам: школа – армия – работа. Трагический случай подталкив...

Жанры

Рейтинг LiveLib

4,1

2,5K оценок

5
41%
4
40%
3
14%
2
3%
1
1%

Ваша оценка

Прочитали 2840Хотят прочитать 2024

Рецензии

Аноним9 июня 2020 г.
Кажется, Марина Степнова стала моим любимым российским современным автором.
Я подозревала, что именно так и случится, когда только начинала читать одну из своих теперь уже самых любимых книг - «Женщины Лазаря».
⠀
Мастер слова!
Красота языка, которым она выражает свои мысли, воодушевляет и заставляет перечитывать некоторые предложения по несколько раз. Снова и снова, снова и снова... В некоторых моментах автор играет словами так дерзко, что многих читателей бомбит от негодования! Я не вхожу в то число и просто наслаждаюсь тем, как всё это гармонично вписывается в общую картину.
⠀
Сама же история такая горькая-горькая, как таблетка «Супрастина», и ведь тоже пользу приносит. Правда душевную. И не пользу скорее... удовлетворение, наслаждение. Тоже ведь не плохо.
⠀
Книга о гениальном враче по имени Иван Огарев, о его детстве, семье, женщинах, о работе и призвании, об ошибках и предательстве, о любви и равнодушии, о безумии и детских травмах. Это если вкратце и общими словами. Спойлеров не будет.
⠀
Степнова мастерски говорит о любви! Мастерски! Порой своими точными прицельными фразами попадает в «яблочко» сознания, в центр души, доводя до тремора и слёзоотделения.
⠀
И вообще... я знала, на что шла, когда заказывала этот роман. Ну, такие вот у автора книги. Мрачные, грустные, беспросветные. Самые настоящие драмы. И именно это в них я люблю! Они жизненные, что важно.

Читать далее
127
2,6K
Аноним18 сентября 2014 г.
Костяк «Безбожного переулка», главный ингредиент, его ядро – Огарев. Он врач. А еще он брюзга. Отношение у меня к нему сложилось неоднозначное, брезгливо-жалостливое. Как если бы увидела волосатого паука без лапки. Вроде и жалко тварь божью, но все-таки фу. Мерзкое создание с трудным прошлым. Но от этого не менее мерзкое. Бр-р-р. И вроде талантливый он, и сотням людей жизнь спас, а внутри мрак. Конечно же, он такой потому, что его в детстве не долюбили, не доласкали, мама не обнимала и по головке не гладила. Вот и высох он весь изнутри и коркой покрылся. Но однажды эта глыба льда дала трещину. Обычную бытовую трещину, за которую он так ненавидел своего отца.
Я совершенно не умею растягивать удовольствие. Абсолютно не приспособлена под это полезное действие. Как ни странно, удовольствие у меня ассоциируется с финским сервелатом. Это еще с детства осталось. Часть моих детских лет пришлась на апофеоз перестроечного дефицита. Это когда каждый день 2-3 часа уходили на очереди в магазинах, чтобы добывать еду на обед. Мама стоит в очереди в отдел, а я в кассу. Вдвоем сподручнее. Это когда толпа ждала, когда вывезут контейнеры с молоком, а потом надо было пробиться к ним. Схватить пакеты, а главное, потом выбраться, чтобы не смяли ни пакеты, ни тебя. И как-то в эти картофельно-пелеменные дни у нас в доме появилось три палки финского сервелата. Одуряюще ароматного. Само название уже одуряло. Обычно и 300 грамм Докторской за счастье, а тут аж целый сервелат, да еще финский. Нарезался он тонкими, почти прозрачными кружочками, которые надо было хитрым образом разжевывать, чтоб подольше счастье не кончалось. Съест его сразу, вот так просто взять и проглотить, казалось кощунством.
Всё это я рассказываю к тому, что читая первую половину «Безбожного переулка», меня никак не покидали воспоминания о финском сервелате. Как и его в детстве, сейчас я пыталась растягивать чтение. И ведь по сути ничего такого уж особенного в нем не было. История стара как мир. Все дело в красителях, консервантах и ароматизаторах (никак колбасная тема не отпускает), то есть в авторской манере изложения. Будь она иной, и из финского сервелата стала бы тухловатой ливерной, с душком и мерзким привкусом. Но Степнова хороша! И хоть «Безбожный переулок» не сразил меня, как в свое время «Женщины Лазаря», но удовольствие я определенно получила. До середины я кое-как продержалась в своем порыве растягивания удовольствия постранично, а потом сорвалась таки и запихала в себя весь остаток залпом. Сжевала, проглотила, прихлопнула. Было вкусно. Без изысков, но пикантно. Проза жизни со специями.
Читать далее
125
2,1K
Аноним17 октября 2014 г.
Марина Степнова — это совершенно мой автор. Честно признаюсь, после "Женщин Лазаря" я очень боялась читать её. Боялась ошибиться в авторе, увидеть совершенно другую книгу, разочароваться, заскучать...
Ничего подобного! Конечно, "Безбожный переулок" — другой. И это хорошо. Сравнивать, безусловно, сравнивала, но не прокатило.
"Женщины Лазаря" — это семейная сага на фоне истории России XX века. Истории женщин на фоне мужчин. Истории любви и ненависти, искалеченных судеб, краха и надежд, ярости и нежности...
"Безбожный переулок" — это история одного мужчины в разных декорациях: семьи, армии, работы, жены, любовницы, Италии, одиночества... Да-да, вы не удивляйтесь, что я объединила и живых людей и место действия. Иван Огарёв — это такая субстанция, что иной раз просто не понятно: то ли это мыслящий организм с чувствами и ответственностью за свои действия, то ли это паразит, ищущий где лучше и комфортней, то ли...
Вот честно, не поняла я его! Вроде и не говно (хотя именно так назвал его отец Мали), но и хорошего-то от него не так уж и много.
Вся жизнь — невольное нытьё. И мама с папой-то у него не такие. И врачом он стал вынужденно. И жена-то у него случайная, нелюбимая, серая...
Господи, боже ты мой! Мать-то его любила до беспамятства! Только вот не повезло бедняге — что муж, что сын морду воротили, всё царевен неземных искали. Не пришло дурням в голову даже спасибо сказать за доброту, за ласку... Тьфу!
Врачом стал (и ведь хорошим!) по великому призванию, только не понял, не оценил, не полюбил свою профессию. А чего ждать?! Он и себя-то не любит. И гнетёт его всё от этой вселенской нелюбви!
Жена... Да это просто дар божий! Светлый лучик этой книги! Жертвенный человечек, которого просто растоптали и выбросили. Аня-Антошка, за что тебе это? Почему встретился на пути именно этот человек — неблагодарный эгоист и зануда? Эх... Больно. Мне просто больно за эту женщину. Тем более и судьба её осталось неизвестной, тёмной... Жаль. И очень-очень тревожно, потому что такие женщины не могут жить без своих идолов.
А Маля... Награда это или расплата? Я всё-таки думаю, что именно наказание. Яркая, чувственная, девочка-мечта, девочка-сказка... Где она? Твоя ли? Сумеешь удержать?...
Ох, мужчины, мужчины... Вот он — живой соблазн. А дальше? Будущее? Счастье? Ну-ну...
А ещё покорили в этом романе упоминания о книгах. Разных. Любимых и не любимых. Это такое послание к знакомым: а ты помнишь такого-то? И сразу собеседник становится ближе. Не понятнее, не роднее — просто ближе. Потому как знакомые есть.
Великолепно. Я даже не ожидала. А какой язык!..
Читать далее
97
1,3K

Все рецензии

Цитаты

Аноним11 апреля 2016 г.
...она не делала ни малейшей попытки хоть как-то приукрасить себя, а ведь любая дурнушка знает, что даже самых жалких усилий порой бывает достаточно, чтобы умилостивить если не Бога, то хотя бы людей.
Еще в пятидесятые тут была даже не окраина – так, пара никчемных деревень, обвитых, как пуповиной, заглохшим трактом, лесок, излучина Москва-реки, заливные луга, тихие дачки. Но Москва вдруг появилась, навалилась со всех сторон, будто выпершее из кастрюли крепкое тесто, деревеньки не расселили даже, а распылили, точно сдунули с карты, и на их месте встал сперва завод, основательный, в четыре корпуса, а потом вокруг него, словно вокруг средневековой цитадели, повинуясь, кстати, тем же мерным всечеловеческим законам, поползли, расширяя концентрические круги, сперва голосистые бараки, потом хрущевки, крепкие, кирпичные. Следом, словно привлеченная живыми людьми, как бы сама собой возникла инфраструктура, и за хрустящим этим, иностранным словом прятался все тот же древний человеческий уклад. Только вместо лавок, обжорок и торговцев снадобьями встали магазины, детсады, поликлиники – все новенькие, сахарной белизны, вкусно пахнущие снаружи и внутри прохладной сырой штукатуркой.
Ремесленный люд, сам себя уважающий, важный, зашагал вразвалку по свежим тротуарам, то и дело, впрочем, сворачивая, чтобы стоптать поперек молодого газона удобную тропинку, ведущую напрямик к автобусной остановке или монопольке. Примат разума над эстетикой.
Страшно подумать, какую вину волокут на себе дети, добровольно, молча, ни слова никому не говоря. Мама умерла, потому что я баловался со спичками. Папа ушел, потому что я некрасивая и плохо учусь. Ссоры родителей, иссякшая нефть, солнце, вставшее не с той стороны, хомячок, ледяным взъерошенным комком свернувшийся на дне трехлитровой банки, – нет горя, которое не взял бы на себя ребенок. Просто потому что он – ребенок. Огарев не знал, что это нужно всего-навсего перерасти. Перетерпеть – и все пройдет, забудется, как рахит, ветрянка, молочные зубы, наливные, обсыпавшие даже спину прыщи. Мир станет ясным и взрослым. Родители уменьшатся, сползут с постамента – даже самые лучшие займут сперва двадцать пятое место, потом – сто двадцать седьмое, окажутся слабыми, надоедливыми, никчемными, мелкими.
Такими, какие есть.
Просто людьми.
Родись Огарев в девяностые, он бы, несомненно, стал преступником – не мелким гопником, не шпаной, а именно преступником. Он быстро думал, ненавидел власть в любом ее проявлении и был зол на весь свет, включая самого себя. Идеальный питательный бульон для бессмысленного бунтовщика. Но советская школа, серенькая, районная, в три невысоких этажа, мигом управилась с угрюмым подростком при помощи самого нехитрого эликсира – высокие моральные принципы плюс унылая рутина. Ученикам вбивали в головы столько правильных и хороших вещей, что даже самый тупой индивид рано или поздно усваивал, что главное, ребята, сердцем не стареть, сам погибай, а товарища выручай, коллектив – всему голова, а родина-мать – зовет. В школе из молодого человеческого вторсырья сноровисто собирали порядочных людей, действительно порядочных, просто делали это по большей части спустя рукава и конвейерным способом.
...Огарев продирался сквозь микроскопическим кеглем набранные статьи маститых искусствоведов, которые невнятно, словно полный рот бороды набрав...
Пик расцвета этого наглого пустоголовья пришелся на пик расцвета социальных сетей. Собственно, одно породило другое, вернее, одно паразитировало на другом, это был настоящий праздник питательной падали – миллионы крошечных постаментов, с которых, надсаживаясь и приподнимаясь на цыпочки, кричали о себе самих миллионы махоньких наполеонов.
Огарев, слава богу, взрослый уже, не питающий напрасных иллюзий, изумлялся, как могут тысячи и тысячи людей не понимать, сколько достоинства в молчании. Это же было так очевидно – громче всего звучал именно пустой барабан. Честность, истина, вера, мужество, талант – все лучшее, чем мог похвастаться человек, существовало в беззвучии, в немоте безостановочного, мало кому заметного и только потому результативного труда. Набоков, вопящий о своей гениальности, Лев Толстой, извергающий сотни постов в день – вот я поел, вот посрал, вот разразился крылатой фразой. Это было невозможно. Физически невозможно. «Фейсбук» стоило придумать только для того, чтобы показать нам наше истинное величие. Эра бесплодных бахвалов. Пустая, грязноватая, граненая, как стакан.
И как знать, не будь у Огарева спортивного зала в Доме культуры, он бы, может, тоже в сорок лет пыжился, как другие, – подпрыгивал, мотал руками, вопил. Вот, вот я, Господи! Посмотри, какой удалец. Ниспровергаю, готовлю рататуй с раковыми шейками, спасаю леммингов, борюсь с мировым злом. Вот мои сиськи, вот мой котик, мой сладкий сынулька, мои бусики, мой ничтожный, крошечный, никому не нужный мир.
Как это часто бывает, всю оставшуюся жизнь определила череда мелких, незаметных шажков. Тихие крючки, шестеренки, невидимые зубчики, голубиное перо, невесомо опустившееся на спину всхрапнувшего от усталости быка, – Богу никогда не было жаль времени на мелочи, тонкую подгонку деталей, на милые, Ему одному заметные пустяки.
Дефицитом было вообще все легкое, промышленное, зато в избытке производилась радость, неподдельная, человеческая.
Новый год встретили у Аниных родителей - с пирогами, холодцом, селедкой под шубой. Скучно, тепло, как в старом, грязноватом, банном халате.
Маля как будто чувствовала это – и относилась к деньгам не с беспечностью, которая, несомненно, оскорбляла бы Огарева, да и любого другого честного трудягу, но и не тряслась над ними нисколько. У нее были внятные представления о том, что дорого, а что по карману, – и представления эти до смешного совпадали с огаревскими. Кое-чему он, кстати, сам у нее научился. Смелости. Радости. Тому, что инвестировать надо в воспоминания. Единственная валюта, которая только растет в цене.
Переговоры выигрывает тот, кто в любой момент может встать и уйти.
Россия, традиционно то обожавшая Европу до угодливого виляния хвостом, то щетинившая на нее жесткую, свалявшуюся холку, снова неотвратимо сползала в темный свой период. Водила тяжелым лицом, прищуривалась. Искала врагов…
...…бродя с Малей по европейским музеям, вдруг понял точку, в которой российские правые и левые, сами того не ведая, соприкасались. Любовь. Конечно, они были влюблены. Он сам был влюблен, чего там. История неслась сквозь Россию, сшибая все на своем пути, срывая головы, стирая память, а в Европе – нет, даже не останавливалась. Просто обитала. Особенно в Италии, конечно. Зачем искать новое место для города, если здесь уже жили этруски? Зачем ломать дом, если ему всего тысяча лет? Итальянцы были вписаны в свой ландшафт, стали его сущностью, частью. Рим существовал сразу во всех проекциях, во всех одиннадцати пространствах и временах – и был при этом совершенно живой.
Умереть надо человеком, Иван Сергеевич. Понять себя, прислушаться. Важное в этой жизни разглядеть. Для себя важное. А у врачей на это никогда не хватает времени. Мы неправильно умираем. А это важно. Правильно умереть. Человеком.
Читать далее
66
1K
Аноним21 декабря 2014 г.
Бойкие, громогласные, просто наглые с легкостью занимали все лучшие места – и никакая мировая справедливость не работала там, где в ход вступали крепкие локти и такое же крепкое, непрошибаемое самолюбие. Пока Огарев всерьез, натужно, мучительно размышлял, имеет ли он право высказаться и достоин ли быть услышанным, вперед уже проталкивался кто то, не способный сомневаться в принципе и потому счастливый, господи, совершенно счастливый. Уверенный в себе. В том, что умный. Лучший. Единственный на свете.
Пик расцвета этого наглого пустоголовья пришелся на пик расцвета социальных сетей. Собственно, одно породило другое, вернее, одно паразитировало на другом, это был настоящий праздник питательной падали – миллионы крошечных постаментов, с которых, надсаживаясь и приподнимаясь на цыпочки, кричали о себе самих миллионы махоньких наполеонов.
Огарев, слава богу, взрослый уже, не питающий напрасных иллюзий, изумлялся, как могут тысячи и тысячи людей не понимать, сколько достоинства в молчании. Это же было так очевидно – громче всего звучал именно пустой барабан. Честность, истина, вера, мужество, талант – все лучшее, чем мог похвастаться человек, существовало в беззвучии, в немоте безостановочного, мало кому заметного и только потому результативного труда. Набоков, вопящий о своей гениальности, Лев Толстой, извергающий сотни постов в день – вот я поел, вот посрал, вот разразился крылатой фразой. Это было невозможно. Физически невозможно. «Фейсбук» стоило придумать только для того, чтобы показать нам наше истинное величие. Эра бесплодных бахвалов. Пустая, грязноватая, граненая, как стакан.
Читать далее
36
1,1K
Аноним25 сентября 2014 г.
Еще одна неприятная категория – онажемать. Единственное достижение – сляпанный (часто на скорую руку, случайно) младенец, основная цель и назначение которого – оправдывать ничтожный смысл онажематериной жизни. Наглая, безапелляционная и трусливая одновременно. Я сама знаю, что нужно моему ребенку! И еще – а в интернете написано! Огарев опускал глаза, мысленно считал до десяти. И еще раз до десяти. Медленно. Очень медленно. Только ради твоего несчастного детеныша, дура. Которого ты не отрываешь от бессмысленной сиськи до пяти лет, уродуя ему прикус, пищеварение, психику, целую жизнь. Онажематери отлично, на пять с плюсом, умели только одно – ненавидеть. Родню, работу, целый мир. Проклинали антибиотики, не признавали прививки, дремучие, злобные, те же, что несколько сотен лет назад проталкивались на площади поближе к лобному месту – все увидеть, ничего не упустить, насладиться в полной мере.
Читать далее
35
2,1K