Моя книжная каша
Meki
- 16 163 книги

Ваша оценкаЖанры
Ваша оценка
ЗА ПОРТЬЕРОЙ
Я уверен, она знает. Знает, что я здесь, что подглядываю, что выслеживаю её, не упуская ничего. И это возбуждает её. Ей нравится ощущать моё присутствие за тяжёлой бархатной портьерой, угадывать очертания моей скорчившейся от мук желания фигуры. Ей нравится знать, что я здесь, чтобы не замечать меня. Она беззастенчиво не обращает внимания на мой взгляд из-за портьеры, взгляд, которым я ласкаю её. Да, я знаю, что она знает об этом. И тем более знаю, что притворяется, будто не знает. И это меня возбуждает.
Вначале я не различаю ничего, кроме контуров тела на постели. Она неподвижно лежит, укрытая простынёй. Я совершенно уверен в том, что она не спит. Просто ей хочется казаться тяжёлой бесформенной массой. Но как только я начинаю свыкаться с этим белым ничем, оно оживает. Постепенно, почти незаметно начинается волнение. Она медленно поворачивается, и складки простыни сладострастно морщатся. Она по-прежнему шевелится лишь время от времени, но теперь движения не обрываются сразу, как раньше, а длятся. Мало-помалу её силуэт начинает вырисовываться под тканью простыни. Это всё ещё какие-то неясные формы, намёк на возникающие и растворяющиеся изгибы, призрак страсти и лени. Но вот очертания становятся отчётливыми. Гладкая ткань скользит, обвивая её тело, сливаясь с ней, и не в силах противиться истоме, наконец, спадает, обнажая её. Сначала открывается нога, затем, постепенно, снизу вверх из дремоты рождается сияние тела. Оно изгибается, яростно сбрасывая скрывавшую его простыню. Оно вытягивается на постели, напружинивается, выгибается. Её кожа источает лунную нежность, и до моего убежища доносится чуть горчащий аромат её желания. И вот, наконец, она является во всей своей ночной ослепительности.
Она не обнажена, но ничего не скрывает. Напротив, она демонстрирует свои самые потаённые намерения. На ней только трусики и перчатки. Белый шёлк и чёрная кожа. Какой-то миг она пребывает в неподвижности. А затем в неё словно ударяет молния — она встряхивается, и в глазах у неё появляется порочный блеск. Болезненной вялостью пронизаны её начальные движения.
Её рот приоткрыт, и, несмотря на расстояние, я слышу лёгкий влажный выдох, выдох всем телом, призванным источать желание. Слабый жалобный звук, зарождаясь где-то в области чрева, щекочет ей горло, она шевелит языком, и безмятежные черты её лица искажаются.
Лайковые перчатки скользят вниз по телу, лаская кожу. Ей хочется обнять всю себя, но для этого не хватает рук. Она мечется, съёживаясь, вставая, а затем снова распластываясь на постели. Она продлевает постепенно завладевающее всем её телом наслаждение. Неугасающее пламя подбрасывает её тело в воздух. Она сжимается, распрямляется, и аромат источаемой ею влаги кружит голову.
Её руки приближаются к заветному месту. Чёрное на белом. Шёлк топорщится, и я угадываю под лёгкой тканью завитки волос. Лайка перчаток едва прикасается к лобку, и всё её тело содрогается. Она сдвигает бёдра, и слышится звук, напоминающий хлопок в ладоши. Наконец её пальцы останавливаются и начинают ритмическое движение.
Стоны нарастают, набирая пронзительную силу. Она уже не извивается — или она успокаивается... или желание обретает глубину. Бёдра больше не трутся друг о друга, и она щедро раздвигает их. Её одежда впитывает уже переполняющую её влагу. Лёгкие движения пальцев по ткани обнажают кончики волос и погружают ткань в интимную складку.
Внезапно неизвестно откуда в её левой руке появляется бритва. Медленно, очень медленно она открывает её. Блеск бритвенного лезвия режет мне глаза. Так же медленно она проводит пальцем по острию. По коже у меня бегут мурашки от предвкушения соприкосновения металла с плотью. От осязания она переходит к пробе на вкус, поднося бритву ко рту и проводя языком по острию. Она пробует остриё или смакует вкус. По краешку бритвы стекает холодная капля слюны. Она осторожно, ласкающим и одновременно угрожающим движением проводит лезвием по телу. В какое-то мгновение она сладострастно взмахивает бритвой, словно готовясь нанести себе рану.
С отрешённым видом, будто намереваясь свершить то ли языческий ритуал, то ли хирургическую операцию, она берётся кончиками пальцев за нижний край трусиков, приближая лезвие к ткани, и на несколько мгновений замирает в экстазе или в напряжении. Она ни в чём не сомневается и не раскаивается, она просто наслаждается мигом. Тщательно и осторожно, снизу вверх начинает она разрезать ткань.
Лезвие шуршит по шёлку, нити распадаются. По мере того как ткань разрезается, моё дыхание становится всё более прерывистым. В прорехе, которую оставляет за собою бритва, возникает пламенеющая рана. Во рту у меня пересыхает, и внизу живота появляется щемящее ощущение.
Розовеющая щель выделяется на белом фоне. После того как створки желания распахнулись, она отбрасывает лезвие и стаскивает с левой руки перчатку. Делает она это ритмичными движениями, стягивая перчатку отдельно с каждого пальца, и потом снова начинает водить ладонью по коже. От этих ласк её плоть подрагивает.
Лакомка, она подносит палец ко рту, облизывает его и причмокивает. Потом вынимает лоснящийся от слюны палец и направляет его туда, где только что разорвался шёлк. Палец погружается всё глубже и глубже, пока в поисках нектара не исчезает в центре розового бутона.
Тело отвечает на это движение конвульсиями, она запрокидывает голову и издаёт хриплый стон. Мурлыча, она извивается от удовольствия. Я же, напротив, напрягаюсь. Жертва всё нарастающего вожделения, я начинаю переливаться через край.
Она поворачивается вокруг себя. И её погруженный в пенящийся кратер палец возобновляет своё ритмичное движение. Она, предаваясь самым подспудным животным инстинктам, уже не властна над собой и не способна управлять даже собственным удовольствием.
Она взвизгивает, и её тело внезапно приподнимается. Потная и задыхающаяся, она садится в постели. Кажется, она вот-вот взорвётся; она крепко сжимает губы, глубоко дышит — ей удаётся продлить безумие. Она открывает глаза, но её блуждающий взгляд не может ни на чём остановиться. Она привстаёт только на мгновение, потом поворачивается и снова падает ничком, и я вижу только её спину.
Лёжа в этом положении, на руке, которая остаётся всё там же, она покачивает бёдрами, трёт одну ляжку о другую‚ отчаянно извивается, не продвигаясь вперёд, но проникаясь всё большим наслаждением, приближаясь к безумию. Её измятые, зажатые ягодицами шёлковые трусики слегка шуршат. Её поясница покрывается каплями пота.
В течение нескольких мгновений она тихо стонет, и этот тихий стон переходит в удушье. Под конец её ногу сводит судорога, и из приоткрытого рта струйкой вытекает слюна. Я тоже перевожу дыхание, потому что, увлечённый, я ощутил такое же наслаждение и с удивлением обнаружил признаки желания.
Не знаю, доходят ли до меня её ласки, но я явственно ощущаю, как вожделение переполняет меня. Мой почти затуманившийся взор внезапно снова проясняется. Другой рукой, ладонью в перчатке, она вновь проводит по шёлковой ткани, и у трусиков заворачиваются края. Она их не снимает, но только приспускает, как флаг, обнажая бёдра.
Её трусики сворачиваются в трубочку, ничего уже не прикрывая. И тогда она пускается во все тяжкие, готовая умереть. Поглаживая себя правой рукой, левую она использует, чтобы продлить наслаждение. Наконец всё кончено. И тогда она отдаётся чувствам. Она безуспешно пытается подавить хриплые стоны, но даже простыня, в которую она впилась зубами, не может их заглушить.
Бархатная портьера опускается, не оставляя ни одной щёлки. Занавес закрывается.

В любви, как и в войне, дело обычно кончается схваткой и падением тел, расходующих при этом максимальное количество энергии. В этой яростной попытке покорения захватывает дыхание, а после завершающего, наиболее энергичного напряжения наступает упадок сил, едва ли не смерть в объятиях противника.