Записки старого петербуржца

Издание с автографом автора на переднем форзаце: "Дорогим Татьяне Павловне и Анатолию Никодимовичу Дмитриевым в виде слабого воздаяния за их полифонические дары и презенты от искренно к ним расположенного автора. 1970. XI. 22 Ленинград". Книга известного ленинградского писателя, блестящего знатока и летописца города на Неве, доносит до нас живые и яркие картины жизни Петербурга в начале XX века.

Жанры

Рейтинг LiveLib

4,2

61 оценка

5
48%
4
33%
3
16%
2
0%
1
3%

Ваша оценка

Прочитали 69Хотят прочитать 200

Рецензии

Аноним27 октября 2023 г.
Записки сына статского советника
Посмотрел на обложку книги Льва Успенского и призадумался. А еще задался вопросом, почему никто из читателей не обратил внимание на такую метаморфозу.
Хоть пролетарский Аллах и не снабдил меня даром рассказчика, но, все таки попробую объяснить, что меня так поразило в названии книги.
Итак, Лев Успенский родился в 1900 году.
А значит, в Санкт-Петербурге он прожил 14 лет.
Еще 10 лет он прожил в Петрограде.
Надеюсь, вы читатель не похожи на ту работницу из отдела кадров и вам не надо объяснять, что Успенский никуда не переезжал, а Северную столицу просто переименовали.
Так вот, остальные, главные годы жизни (54!) Льва Успенского прошли в Ленинграде.
Он видел Блокаду Ленинграда, служил в качестве интенданта, был корреспондентом газеты, выезжал в разные точки Ленинграда и Ленинградской области, видел горе и видел радость снятия Блокадного кольца. Быть может я не прав, но в моем понимании, человек с таким прошлым чувствует себя на 100% ленинградцем. А его книга должна называться "Записки старого ленинградца".
После прочтения книги я ответил на этот вопрос. Опять же оговорюсь, это мои читательские догадки, но мне при изучении книги интересно размышлять. Да, порой эта дурная привычка увеличивает количество затраченного времени на прочтение книги, только вот поделать с собой ничего не могу. Если мы будем опираться на текст автора, Лев Успенский прожил в Санкт-Петербурге счастливое беззаботное детство и теперь, при написании книги, когда ему уже идет седьмой десяток, он с теплотой вспоминает то время и опять хочет стать подростком. Быть может, опять поговорить со своими родителями, друзьями. Кто из нас не испытывал этой нещадной, колющей в сердце, утраты прошедшего времени?
Какое же детство было у сына статского советника Льва Успенского?
Для начала нужно указать читателю, дабы он хоть одним глазком посмотрел на Табель о рангах. И увидел там, что чин статского советника в армейской иерархии равен чину бригадира. Выше только генеральские должности.
Еще нужно непременно сказать, что Лев Успенский учился в Выборгском коммерческом училище, а затем родители перевели его в знаменитую "гимназию Мая", где учились детишки либеральной и финансовой элиты того времени.

""К Маю" отдавали своих детей состоятельные, но числившие себя "в оппозиции к правящему режиму" люди. Учились у нас сыновья банкиров, вроде Эпштейна, Каминки, Бюлера. Учились дети сановников и аристократов – Черевины, Абаза, князья Васильчиковы… Но большинство составляли, определяя лицо школы, мальчики и юноши из интеллигентской, творческой элиты Петербурга…
Одновременно со мной – классом ниже, классом выше – сидели за партами, бегали по "младшим", чинно гуляли по "старшему" залу два или три брата Добужинские, маленький Рерих, Коля Бенуа, как две капли воды похожий на "портрет г-жи Бенуа" в грабаревском издании В. Серова. Учился сущий маленький негритенок Володя Мунц – сын известного архитектора и в будущем тоже известный архитектор. Учились сыновья Льва Владимировича Щербы – большого языковеда, дети или внуки Потебни и Булича, тоже всем известных филологов…"
С детства Лев Успенский не знал нужды и голода, а его "Записки" чуть ли не в каждой главе хвастливо кричат об этом достатке и детской беззаботности. Поэтому из текста автора можно узнать, как он, будучи ребенком, наблюдал за установкой первого телефона в доме или, например, за постепенной электрификацией города. На десятках страниц Лев Успенский расписал как изменялась конфигурация уличных фонарей. Тут же он расскажет о своих бесконечных поездках на дореволюционных трамваях и конках.
Но, в книге вы не увидите главного.
Вы не увидите, как жили большинство русского народа до революции.
В книге Льва Успенского вы не найдете детей, работающих на заводах и малолетних проституток, бродящих по Невскому проспекту.
В книге Льва Успенского вы не найдете постоянного голода крестьян от недородов и разрешенных публичных домов в его любимом городе.
В книге Льва Успенского вы не найдете описания официальных запретов для посещения Петербургских садов определенной категорией лиц.

"Я долго стоял на кормовом мостике, уныло оглядываясь назад, на знакомые берега, на исчезающий вдали город. Прощай, Кронштадт! За пять лет службы я много пережил в нём и плохого и хорошего. Там, по Господской улице, нашему брату, матросу, разрешалось ходить только по левой стороне, словно мы были отверженное племя. На воротах парков были прибиты дощечки с позорнейшими надписями: “Нижним чинам и собакам вход в парк воспрещён” (цитата из книги Алексей Новиков-Прибой - Рассказы. Цусима (комплект из 2 книг)
И все потому, что у автора книги было счастливое детство сына статского советника. Кстати, не его вина, что он родился в такой семье. Он просто не замечал чужого горя. А зачем его видеть, когда объедаешься шоколадом и икрой в десять лет?

"Мама скормила нам невесть сколько пачек шоколада "Гала-Петер", поила нас то нарзаном, то грушевой и лимонной шипучкой, подзывала продавцов, находчиво доставивших сюда уже и бутерброды с семгой, с кетовой икрой…"
Порой откровенность Льва Успенского просто не знает границ. И еще удивляешься, как такое издавали стотысячными тиражами в СССР без всяких комментариев.
Пример?
Да, пожалуйста. Идет Первая мировая война, Российская империя находится в тяжелом положении, а Лев Успенский рассказывает, как они и такие, как они, отмечали всей семьей наступающий 1917 год.

"В великом множестве состоятельных петербургских домов поздним вечером и ночью 31 декабря он был отпразднован почти по-старому. Это было далеко не так просто, как два, три, четыре года назад.
Теперь – увы! – отнюдь не каждый мог и правдой и неправдой добыть традиционный окорок, чтобы, напустив благоухание на весь дом, запечь его в румяной хлебной корке. Теперь счастливцы, как-то связанные с деревней и вырвавшие оттуда гуся или четверть телятины, числились единицами, да и насчет спиртного, черт его возьми, стало тоже очень сложно..."
Да, как же жалко, что из круга Льва Успенского уже не каждый может позволить себе окорок. Признаться, я прям заплакал от жалости к этим людям, когда читал сии строки. Но, вот дальше, друзья, держитесь за свои клавиатуры.

" Но все-таки в семьях нашего круга все как-то доставалось и появлялось…
В одной семье кто-то то ли работал, то ли "попечительствовал" в каком-либо из бесчисленных госпиталей, – значит, была возможность заполучить бутыль спирта. В другой – были связи с виноторговцами.
Чиновникам Удельного ведомства выдали к Новому году из необъятных запасов казны какое-то количество всей стране известного "удельного" вина с изображением сургучной печати на этикетке..."
Еще раз зафиксируем, что Российская империя в тяжелом положении, на фронтах Первой мировой войны гибнут люди, а Лев Успенский (без всякого осуждения!) рассказывает, как люди из "их круга" пользовались служебным положением и воровали из госпиталей (простите, "заполучали") медицинский спирт, который был предназначен для раненых солдат!
А вот описание того, как Льва Успенского мама посылает за кетовой икрой, которую можно было достать "избранным из их круга" со стороны черного входа элитного магазина.

" - Лев! Поезжай сейчас же на Офицерскую… Знаешь – "Дом-Сказка"? Повернешь по Английскому, пройдешь два дома, там аптекарский магазин. Войдешь, спросишь Наума Семеновича. Скажешь: "Меня к вам прислали за кетовой икрой"…
Мне в те годы даже касторку спросить в аптекарском магазине было мучительно, а тут – "кетовой икры"… "Десять фунтов"!!!
– Мама, ну что ты?.. Да он же меня на смех поднимет! Не хочу я идиотом выглядеть…
Никто меня на смех не поднял, и я, весь красный от стыда, благополучно привез домой стеклянную банку для варенья, полную вожделенной икры.
Махнув на все рукой, я уже более спокойно ходил потом и за маслом "Звездочка" из "парижских сливок"! в сенную лавку, и за тетерками с заднего хода в игрушечный магазин Дойникова в Гостином дворе. Все мне стало – трын-трава..."
Это ж во времена перестройки поклонники царской России и "Записок" Льва Успенского будут причитать о привилегиях Советских партийных чиновников, а в современной России будут выходить книги об особых магазинах для советской элиты. Только вот все эти любители монархии и белого дела будут умалчивать, что привилегии существовали в более яркой форме для горстки избранных на протяжении все истории нашей Родины. И "Записки" Успенского тому в пример. Кому хлеб, да недород, а кому в тяжкий 1917 год пятилитровая банка икры.
В финале своего текста нужно сделать небольшое примечание. Лев Успенский (если опираться на его текст) не был этаким богатым сыночком, который делал, что хотел, пользуясь своим происхождением. Наоборот, он пишет, что был скромным и застенчивым подростком, просто он действительно не замечал (или старался не замечать), что есть и другая, несчастливая жизнь в Российской империи.
И мне вдруг вспомнился нашумевший антиисторический фильм Говорухина "Россия, которую мы потеряли", мифологизирующий жизнь человека в Российской империи. Ведь его успешный показ предваряли вот такие воспоминания о счастливом детстве в царской России, непонятно как прошедшие "злобную партийную цензуру" и издававшиеся сотнями тысяч экземпляров в СССР. И каждый читатель мнил себя сыном статского советника. Конечно, а кому захочется стать правнучкой крестьянки?
Странно, что при чтении книги, наблюдаю сей факт только я.
Или, быть может, я читаю книги как-то по-другому?
Читать далее
62
1K
Аноним27 августа 2021 г.
Окно в прошлое
Все мы – «конки» и «извозчики» на великом пути прогресса. Всем нам, работникам и науки и искусства, кроме уж звёзд самой первой величины, всем нам приходится через полвека, через столетие выглядеть как нечто устарелое, как нечто давнопрошедшее, милое, но вроде как уже не заслуживающее внимания.
Автор «записок» Лев Успенский родился в круглую дату – 1900 г. И эта книга представляет собой ярчайшие воспоминания повседневности, открытий и изобретений, меняющие жизнь обычных людей, и, конечно же, таких масштабных событий как февральская и октябрьская революция, которые коснулись всех и каждого и изменили Россию навсегда.
Где-то в начале книги Автор предостерегает – Не привыкайте! Не привыкайте слишком скоро к изменениям. И действительно, как же быстро мы перестали ценить появление смартфонов и интернета, возможность быстро переместиться из одной точки мира в другую. У Льва Успенского можно поучиться смакованию новизны. Как же эмоционально он описывает первый разговор по телефону с отцом! Только появившийся конно-железный транспорт и то, как причудливо он выглядел; ощущения себя «повелителем света» в детстве, когда только изобрели электричество. Я попыталась воскресить свои воспоминания, ведь я застала те времена, когда интернет и даже стационарный телефон был не у всех, а сегодня можно безлимитно общаться с Латинской Америкой, или заказать товары на дом, уместить всю библиотеку в одной маленькой цифровой коробочке. Кажется, что сегодня мы даже не замечаем, с какой стремительностью меняется наш образ жизни. Это первое, о чём эта книга заставляет задуматься.
«Записки» ценны ещё и тем, что здесь описаны исторические события глазами юного человека, который тогда и не осознавал, насколько всё изменится в ближайшие года. Что за литературу читали тайком родители, и зачем «царь-вампир» прячет людей в «каменных мешках» и почему об этом всём нужно молчать. В 1917 году родители дали молодому Лёве винтовку и отправили на улицы города «делать революцию» - нам, современным папам и мамам этого не понять, нет, никак не понять.
Книга заканчивается событием Октября, Автор своими глазами видел «Аврору» и описывал тот букет чувств, который ему довелось испытать. Посмотреть на это всё – «шинели строго покроя» с одной стороны и «простые солдатские» с другой – бесценно. Это, пожалуй, одна из самых атмосферных книг, которую я прочитала за последнее время.

Конка, конка, обгони цыплёнка!

Телефонные "барышни"

Фонарщик
Читать далее
51
1,5K
Аноним21 января 2024 г.
Ода любимому городу
Приступая к чтению этой книги, я ожидала от нее слишком многого. Рассказа о быте, о том утерянном, что ушло в небытие. И в первых главах, где автор вспоминает свое детство, это есть. И жестянщики-точильщики, и питерские фонари, и извозчики, и конка, и электрические трамваи. Не очень много об учёбе. Хотелось бы больше. Чуть-чуть о 2-х революциях, свидетелем которых автор был. Практически ничего о студенческих годах. Очень трогательно, до слёз о детях блокадного Ленинграда, которые готовы проявлять заботу вопреки всему: и рассказ о мальчике-рабочем, при первых же звуках воздушной тревоги, спасающего птичку в клетке, и детей-соседей из полуразрушенного дома, положивших дефицитные лучины и записку на первом этаже, что на 3-ем есть "провал", и будьте осторожны... На мой взгляд, это самые лучшие главы.
Очень много (практически через всю книгу!) автор пишет о памятниках и улицах. Вероятно, петербуржцам такая книга должна быть более интересной, чем тем, кто знает лишь общий план города, и даже побывав в нем неоднажды, большинство улиц, проспектов и площадей не представляет. . Но самое главное - это рассказ о любви к своему городу. Книга написана с большой любовью.
Местами читать было интересно, местами - мучительно скучно и хотелось бросить. Язык автора тоже своеобразен, нет, он хорош, но иногда сбивается на пафос. Мне немного не хватило рассказа о первых послеблокадных-послевоенных годах: возможно, просто главы о тех годах не вошли в книгу?
Читать далее
22
717

Все рецензии

Цитаты

Аноним31 октября 2021 г.
Простой «ванька» часами дремал на козлах своей пролетки, там, где — уже после того, как он заснул, — остановилась и заснула его «HP» — «лошадиная сила». Он был одет в «форменный» зипун не зипун, тулуп не тулуп, но и пальто это было невозможно назвать… Армяк, что ли. синего сукна, туго подпоясанный и достигавший по ногам почти до щиколоток. Что под армяком — бог его знает, а на голове — устройство, которое я не могу живописать словом: возьмите четвертый том Даля, откройте на слове «шляпа» и увидите там «шляпу кучерскую или прямую»; это оно и есть, типичная, как выражается Владимир Даль, «мужская головная покрышка из твердого припаса».
Читать далее
2
323
Аноним31 октября 2021 г.
В стихах и пьесах Блока горят и качаются питерские фонари всех рангов. Там, где «ночь, улица, фонарь, аптека», — там, конечно, окруженный радужным ореолом, светит сквозь приморский густой туман покосившийся провинциальный фонарь самого начала девятисотых годов, почти ничем не отличающийся от того городского масляного фонаря, который «умирал в одной из дальних линий Васильевского острова» почти столетием раньше, в одном из незаконченных набросков Гоголя. Но у того же Блока пылают злым светом и центральные улицы города, где взвихренные толпы людей двигаются в каком-то сумасшедшем хороводе «в кабаках, в переулках, в извивах, в электрическом сне наяву». Блоковский мягкий петербургский снег, крупными хлопьями таинственно ложащийся на женские вуалетки, то лиловатый, то голубой, падал, конечно, в лучах газовых или электрических фонарей, гудящих вольтовыми дугами, по-пчелиному жужжащих на тогдашнем Невском, на Морской, над проносящимися санками с медвежьими полостями, над треуголками лицеистов и пажей, над накрашенными лицами куртизанок…
Читать далее
2
315
Аноним31 октября 2021 г.
Ольгу Яновну трудно было назвать «барышней»; казалось, скорее, одна из кариатид, поддерживавших на некоторых питерских домах балконы и подъезды, наскучив своей должностью, поступила на Стебутовские курсы. У нее была прекрасная фигура молодой великанши, могучая грудь, руки, способные при надобности задушить медведя, вечная белозубая прибалтийская улыбка на лице, уменье по каждому поводу взрываться хохотом и при первой же необходимости каменеть лицом, превращаясь в этакую статую богини на носу какого-нибудь древнего дракара: брови сдвинуты, глаза смотрят далеко вперед; спрашивается — кто же тут только что заливался смехом, умоляя: «Наталэ Алексеевна, ой нэ сме-шите меня: я — такая катушка, такая катушка…»? «Катушка» значило в ее языке «хохотушка».
Читать далее
2
148